— Нет! «Женек», как вы именуете мою дочь, маме ничего не говорила. И, вообще-то, взрослому человеку неплохо было бы самому пообщаться с родителями несовершеннолетнего ребенка, прежде чем сажать его на малоуправляемое агрессивное животное! А что касается опасности — вы что, совсем идиот? Женю только что сбросила лошадь!

— Вы еще скажите, на полном скаку сбросила. Катя, ну правда, не сердитесь. Просто недоразумение вышло. Я был уверен, что с вашего разрешения! Женек, то есть Женя ваша обожает лошадей, я в детстве такой же был. А тут в Лисичкино… Ну чем ей еще заняться? Детей-то других нет. Вы по уши в хозяйстве, я знаю.

— Не ваше дело, в чем я по уши.

Муть усталости обрушивается внезапно. Извечная Катина расплата за вспышку эмоций. Скулы напрягаются в преддверии зевоты. Вязкая тяжесть сползает по рукам и ногам. Ругаться больше не получится. Катя знает себя: через пару минут ее воля (да, впрочем, и тело) превратится в склизкую медузу. Надо поскорее увести Женьку подальше от этого огромного уверенного в себе человека с его тупыми зверюгами и показным добродушием.

Да и самой поскорее укрыться от сочувствующего блеска чужих глаз.

— Дочь, пойдем.

Из последних сил Катя распрямляет плечи, очень крепко сжимает руку Жени, вынуждая нахмурившуюся девочку следовать за собой.

— Катя, подождите! Так не годится! Мы же соседи, давайте мировую? Как это говорится? Назначьте мне епитимью какую-нибудь, да и дело с концом! Женя рассказывала, у вас беда с забором? Моим парням это — полчаса работы. Завтра же пригоню к вам.

Катя вздрагивает. Оборачивается.

Ей не показалось? Он ведь так сказал? «Я пригоню»?

А голос при этом истекал ленивой благостью господина жизни. Похожим тоном с Катей все это лето общались Костины кредиторы: развалившись в дизайнерских креслах, они — олицетворенное милосердие — предлагали бедненькой жене бывшего партнера унизительную рассрочку долговых выплат.

Спасибо свекрови за возможность послать уродов с их псевдоблаготворительностью куда подальше.

Брезгливость успешно оттесняет усталость.

— Андрей, да? А вы, Андрей, со своими людьми тоже бесконтактную выездку практикуете?

— Простите?

— Ну, людьми. Такой двуногий скот, знаете? Который вы собираетесь милостиво ко мне пригнать. С ними как? Тоже без уздечек? Гуманно?

Сказала, как яд выплюнула.

Лицо Андрея размывается обиженной растерянностью. И Катю тут же ошпаривает хлесткая пощечина стыда: умеешь ты, милая моя, поблагодарить за предложенную помощь. Не этот же здоровяк у тебя последние деньги забрал да в глухомань выслал. Что же ты окрысилась?

Сердитым рывком выдергивает ладошку Женька. Ударяет Катю яростным взглядом, делает робкий шаг к учителю и вдруг стремительно разворачивается и убегает в сторону деревни.

Не вынесла момента.

Катюш, а дочке-то совестно за тебя.

Знаю. Давно знаю.

— Ну вы даете, Катя. В самом деле.

Андрей, нахмурившись, смотрит вслед девочке. Огрубевшие от работы на конюшне пальцы машинально перебирают гриву белой лошади.

Замерев в тягучести этой секунды, Катя разглядывает руки мужчины. Огромные ручищи. Такие бы без усилий крутили колеса любой инвалидной коляски.

Но — нет.

Этот человек — не инвалид вовсе. При любом движении перекатываются бугры мышц под серой, промокшей от пота рубашкой, пульсируют жилы на мощной шее. Тело исправно гоняет жизнь по венам — идеальный механизм.

Подняв глаза выше, Катя наталкивается на озадаченный взгляд Андрея.

— Катя, с вами все в…

— Идите к черту.

Будь проклят этот веселый живчик. Она даже выругаться не смогла. Так, проскулила жалостливо.

Окончательно смешавшись, Катя повторяет кульбит дочери — скоропалительное бегство.

Затылком чувствует, как Андрей провожает ее глазами.

Доверчивого малыша обидели. Ай-яй, как нехорошо кричать на доброго богатого дядюшку. Он меценатом хотел побыть, а ты все благие намерения растоптала. Катя раздраженно впечатывает в дорожную пыль рельефные подошвы сапог. От осознания собственной неправоты она злится в разы больше.

Катя уже и не знает, чем ее так задел новый знакомый. Лошади тут, похоже, ни при чем.

Чувствуя, что не готова еще вступить в зону осуждения дочери, Катя быстро проходит мимо своего участка.

Надо, наконец, решиться на экскурсию по Лисичкину. Посмотреть местный сельпо хотя бы.

Весь прошлый месяц за продуктами ходили либо Женька, либо Наталья Михайловна. Линия Катиного фронта не сдвигалась дальше двора да колодца. Там кровопролитных боев вполне хватало: Катины руки никогда еще не были такими мускулистыми, как теперь. Хочешь, в армрестлинге участвуй. Впрочем, возможно, Катино заточение было добровольным. Обманчиво казалось, не узнаешь жизнь деревни — значит, не подчинишься судьбе, сделавшей тебя частью этой богом забытой дыры.

Глупости все это.

На лавочке перед магазином лузгает семечки его колоритная хранительница. Кажется, свекровь как-то на днях называла ее имя. Виктория? Катя замедляет шаг. Удивленно щурится.

Увиденное впечатляет.

Кривобокая скамейка выкрашена в ярко-лимонный цвет такой интенсивности, что кажется флюоресцирующей. По всей поверхности ее изрядно потрескавшейся спинки широкими мазками разбросаны синие и розовые цветы: гигантские васильки-мутанты вперемежку с небрежно прорисованными пионами. Бревна, служащие опорой лавочки, густо, но не очень аккуратно, замазаны красным. Свежая краска блестит на солнце, бросая вызов скуке. И все это на фоне совершенно обычной серой бревенчатой стены старого дома. Замыкая на себе щедрое буйство красок, скамья словно высасывает цвета из близлежащих предметов: бледно-коричневых ставен, тусклых ступеней, почти стершейся вывески «МАГАЗИН ВЕСНА».

Примечательней артхаусной лавки разве что восседающая на ней женщина: густая черная шевелюра кое-как собрана в узел, скреплена гигантской розой; сверкают крупные серьги, декольте изумрудного платья почти не скрывает отменную грудь; солнечные зайчики пляшут на поверхности длинных лакированных ногтей; вызывающе покачивается острый нос туфельки. Нога закинута на ногу.

Буйство плоти. Только зачем все это в Лисичкино?

Катя подходит к продавщице.

На вид женщине не меньше сорока. И она, без сомнений, совершенно пьяна: на щеках алеют пятна, тело грузно растеклось.

Эффектная иллюзия стремительно разъедается реальностью. Черные волосы Виктории щедро сдобрены сединой, бархат платья в некоторых местах протерт до сетки, а ткань слишком сильно обтягивает расплывшуюся фигуру. Цветок, выполняющий роль шпильки, давно завял. Облупился лак на ногтях.

Только серьги даже вблизи остаются совершенством. Катя давно не видела такой изысканной ювелирной работы: серебряные кленовые листья, плоть которых состоит из сотни едва различимых глазу ромашек. Даже страшно предположить, сколько может стоить такое украшение.

— Насмотрелась, роднуля? Ну и как? Вердикт?

Катю обдает перегаром. Главное, не поморщиться. Хватит на сегодня обижать местное население.

— Доброе утро! Мы ваши новые соседи, месяц назад приехали, вот только добралась.

— Ай, перестань, Катюня! Мне все-все про тебя, крошка моя, известно! Мамаша-то каждый день заходит.

— Нет-нет. Наталья Михайловна мне не ма…

— А, да неважно, кто кого родил, поверь мне. Тебя там, мужа твоего… Какая разница? Че купить-то хотела? Или так? Поглазеть? Семечек будешь? Или повеселее чего?

— Нет. Точно нет!

— Прям вот точно, Катюнь? Трезвенница, да?

От отвращения даже подташнивает — всю жизнь Катя не переваривает пьяных. Яркая злость детства: юная нарядная мама, задорно хохочущая над шутками пришедших в гости друзей. Ароматный запах праздничного стола, назойливый треск бобинного магнитофона и торопливые скороговорки подвыпивших людей, беспечно перебивающих друг друга. Красивая веселая женщина неловко и настойчиво затаскивает к себе на колени пятилетнюю Катюшу, размашисто целует дочку в висок. Демонстрирует свою красотку окружающим: хвастается. От женщины пахнет вином, она совсем чужая. И малышка вырывается из маминых рук; из всех своих наивных детских сил пытается наказать ее злым взглядом. Убегает из комнаты. А гости добродушно смеются девочке вслед.

Слегка повзрослев, Катя кое-как нащупала в себе объективность: праздничные посиделки в их семье были редким событием; на них никто не напивался сверх меры; в обычной жизни мама не пила вовсе. Не было ни единой причины волноваться или злиться. Родители имеют право расслабляться время от времени. Все эти здравые рассуждения улетучивались, стоило Кате-подростку увидеть бокал в любимых руках. Наивную улыбку, возбужденный блеск глаз…

Неприязнь к нетрезвым людям — часть Катиной сути. Это страх перед потерей предсказуемости мира. Алкоголь подменяет знакомых людей случайными чужаками, размывает границы ожидаемого. Катя ненавидит случайности, сбои программы ее эмоционально уничтожают.

А мама… Мама. Сколько раз после ее смерти Катя мечтала перенестись в любой момент жизни до. В любой: тогда за праздничным столом не вином пахло от мамы — духами. Смех ее был наполнен жизнью.