А сейчас болен ее Костя. Какие банки? Даты выплат? О чем вы? В больнице сказали, что приступ может повториться… Гарантий нет: он тоже может исчезнуть.

Включаем оборону.

Катя разрезает упаковку котлет. Вздрагивает от яростного треска: холодные полуфабрикаты потревожили раскаленное на сковородке масло.

Последнее время неожиданные звуки выдергивают Катю из довольно странного места — некой светлой комнаты с толстыми полупрозрачными стенами. Реальность сквозь эти стены просматривается смутно, назойливый шум мира и вовсе не слышен. Находясь под защитой комнаты, Катя успешно справляется с обязательными делами, готовит еду, моет Костю, заплетает Женины волосы, меняет судно, застилает кровати и раскладывает по разноцветным отсекам суточную дозу таблеток. Очень удобно: пока тело автоматически ухаживает за больным мужем, ты, спрятавшись в безопасном пространстве, размышляешь о природе злости, например. Иногда Катя даже позволяет себе лениво подумать про необходимость выплат по кредитам. Комната милостиво превращает суммы в абстракцию. Их величина, проценты штрафов, привязанность к каким-то срокам — лишь цифры в заметках телефона.

Нет, Катя не сходит с ума, но и от белесых стен отказаться она пока не в силах. Пусть будут. Вот только Женьку сквозь них совсем не слышно. Дочка скользит где-то по периферии сознания: осознанно избегаемая критическая масса, способная обрушить всю конструкцию. Весь этот месяц Катя почти не общается с Женей, да девочка и сама не особо лезет с разговорами. Маленькая грустная тень, то и дело замирающая возле Костиной кровати.

Ну ничего. Я успею ей помочь. Только чуть позже.

Долги как-нибудь выплатятся. Есть же, в конце концов, благотворительные фонды, интернет с множащимися аватарами незнакомых друзей, ежедневные шестые рукопожатия. Может быть, где-то даже есть приятели из крови и плоти… Достаточно заикнуться, люди войдут в ее ситуацию.

Стекла стен белой комнаты вдруг исчезают, Катя усмехается жестко и обреченно.

Она сама ни разу не перевела ни копейки в ответ на бесконечно всплывающие просьбы о сострадании. И на это даже не было какой-то принципиальной причины. Торопливо скользила взглядом вниз, избегала страшных словосочетаний и бьющих в сердце фотографий.

Так-то, Катенька.

Похоже, просить мы не будем.

Что еще?

Машины она продала сразу после Костиного переезда из клиники в квартиру: это закрывало один — сравнительно небольшой — кредит.

Отдавая ключи от своего «мерседеса», вдруг неожиданно для самой себя погладила фару.

Тогда в автосалоне Костя смешно светился гордостью, презентуя жене сюрприз: сотрудники в спецовках с узнаваемым логотипом сдернули с машины покрывало и подарили Кате букет темно-красных роз. Изгиб синей крыши сверкнул полировкой. Она нервно засмеялась от возбуждения и восторга. Обняв пальцами кожу руля, смотрела сквозь стекло на мужа. Только на него.

Глупо жалеть о продаже машины, теряя весь свой мир.

А кстати… Напомни. О чем ты там переживала, ну, до инсульта? Писательница ты наша. Будущая.

Катя растерянно вдыхает назойливый запах жареных котлет. Восемь штук? Зачем так много? Убавляет газ, встряхивает сковородку и, сглатывая тошноту, морщится от ряби жирной жидкости на чугунном дне. Ну да. Сегодня приедет Наталья Михайловна. Сказала по телефону, что везет клюкву и сногсшибательную идею. Клюква, очевидно, для Женьки: свекровь помешана на благотворности естественного закисления детского организма. Ну а идея? Боюсь, этот подарочек — для тебя, моя сбегающая от мира деточка.

Главное, чтобы Костина мама снова не завела волынку про лечение постинсультного состояния гомеопатией. У Кати вряд ли получится и в этот раз отказаться достаточно вежливо. При выписке врачи недвусмысленно рассказали, к чему могут привести подобные эксперименты с сосудами больного. Кстати, странно, что врач столько раз возвращался к опасностям народной (ну или какой там?) медицины — похоже, Наталья Михайловна успела и его посвятить в свои планы реабилитации сына.

Да ладно. Вежливо или нет, но Катя все равно не разрешит.

— Жень, открой дверь! Звонят же. Бабушка, наверное…

Глава 6. …Женькой

Женька подтягивает колено к подбородку, десятый раз проводит карандашом по одному и тому же месту рисунка. Даже не замечает, что грифель давно сломан: острые деревянные края карябают альбомный лист.

Вся Женька превратилась в слух — силой внимания пытается пробиться через толстую стенку между детской и кухней. На кухне мама разговаривает с бабушкой. Женьке очень важно услышать, о чем они говорят. Но голоса неразборчивы: после тоскливого (и невкусного) ужина мама отправила Женьку рисовать. Плотно закрыла за дочерью дверь. Так что можно смело предположить, что обсуждают на кухне именно ее.

Девочку, из-за которой заболел отец.

Уже пару лет Женька догадывается, что со звучанием ее голоса что-то не так. Мама быстро устает от Женькиной болтовни. Морщится, если дочка начинает тараторить слишком быстро и громко. Просит помолчать, перебивает. Часто сама договаривает за Женей фразы, желая побыстрее закончить разговор.

— Жень, зайка, давай просто посидим в тишине. Что-то я устала. Малыш, у тебя такой звонкий голос! Тш-ш-ш, а то у меня сейчас голова взорвется…

Рождаются же люди-инвалиды…

Например, в четвертом подъезде их дома раньше жила Оленька — сопровождая маму в дальний магазин, Женька часто встречала это странное создание: метровую полудевочку-полуженщину, пригибающуюся к земле под тяжестью огромного, жуткого горба. Долгое время Женька даже боялась проходить мимо Оленьки — таким страшным и необъяснимым было ее уродство. Женька тянула маму за руку: принуждала ее или перейти на другую сторону, или повернуть назад.

Однажды мама остановилась, очень серьезно посмотрела в Женькины глаза, сказала неожиданно мягким голосом:

— Малыш, так не пойдет. Она же человек, ей обидно, что мы каждый раз шарахаемся.

И они пошли знакомиться с Оленькой, которая оказалась маминой ровесницей, задорной хохотушкой с кучей потрясающих историй и идей. Женька и Оленька потом дружили целый год, пока карлица не переехала в другой город — причин мама не объяснила. Сейчас Женька чаще вспоминает ярко-синие стрелки, подводку Оленькиных веселых глаз, а не горб, который, в общем-то, ничем не мешал окружающим.

Оленька родилась с безобидным горбом, а Женька вполне могла родиться с вредной для живущих рядом людей голосовой аномалией. Может быть, ее голос вибрирует на какой-то опасной человеческому уху частоте? Чем громче она говорит, тем больше капилляров лопается в мозгу слушающего… Для кого-то это проходит безвредно, других может покалечить.

Такова Женькина версия, и каждый новый день размышлений подкидывает все больше доводов в пользу ее истинности.

Впрочем, поначалу Женька еще пыталась спрашивать взрослых.

Врач скорой помощи, найдя, наконец (после четвертого телефонного звонка), больницу, готовую принять папу, бросила сквозь зубы раздраженно:

— Все мама потом расскажет. Иди пока, займись своими делами, не шуми тут, не отвлекай. Диагнозы в клинике ставят.

Через пару минут после их отъезда к Женьке заглянул сосед. Отвел глаза и растерянно пробормотал в сторону:

— Да не знаю я, Жека, причину. Какой-то приступ. Жарко же. Ты это, поднимайся к нам обедать сегодня, не кисни тут. Мама-то теперь не скоро вернется, наверное…

Вечером приехала ночевать бабушка. Непонятно сказала:

— Скорее всего, задето правое полушарие. Точно не скажу — мама третий час трубку не берет… Что-что? Давай-ка погромче, родная, что ты там шепчешь? Что спровоцировало? Ох, Женечка, разве тут определишь вот так, сидя в квартире. Не волнуйся, малыш. Все наладится как-нибудь. Пойдем-ка укладываться, на тебе лица нет совсем… Крошечка ты моя.

Такие вот результаты первичного расследования: врач явно злилась на Женю, сосед боялся ее огорчить, бабушка утешала. А мама…

Мама вернулась домой только через сутки — осунувшаяся, строгая, с колючими уставшими глазами. Села на диван напротив них с бабушкой. Зачем-то старательно выпрямила плечи, потянулась макушкой вверх, долго укладывала на коленях руки: ладони вверх, ладони вниз, рука в руке… Балерина на посольском приеме.

Заговорила монотонной скороговоркой:

— Пока мало что известно. Доктор со мной завтра встретится. В двенадцать. Я сейчас переоденусь, поеду снова. Побудете с Женей? Нас очень долго держали в приемном отделении. Большой наплыв людей. Тяжелая погода. Скачки давления. Врачи не справлялись с потоком. Мы там весь вечер просидели. И полночи. Только в три утра — в палату. Косте все хуже становилось. Я ходила, просила посмотреть его. Они говорили: сейчас. И не вызывали нас. Костя спал. Спал же? Наверное, надо было дать им денег. Я приготовила. Вот здесь, в правом кармане. Вот. Я только не понимала, как предложить… Растерялась. Дура. Они еще хотели перевезти его в другую больницу, туда, где есть свободные койки. Не перевезли. Костя спал ведь? Да, Наталья Михайловна? В приемном? Как думаете? Он голову так откинул назад, дышал ровно. Я все время к нему наклонялась и слушала, как он вдыхает-выдыхает. Но у него очень холодные руки были. И ноги холодные, я потрогала. Я снова пошла к ним. Сказала: надо быстрее, он замерзает. Там ночью дуло не знаю откуда… Потом нянечка принесла одеяло. Странное такое одеяло. Совсем тонкое, а такое тяжеленное. Оно с Кости постоянно на пол сползало. Я вам сказала, что они его там потом в коляску посадили? Ну, кресло это, как у инвалидов. А они нас все так и не принимали. Только в три утра. По-моему, в три… Уже светло за окном было. Я не знала, что так рано светает. Это я все упустила. Надо было требовать, кричать, а я боялась. Ну, что я подниму шум, а они на нас разозлятся и Костю как-то плохо посмотрят. Я ведь не знала, что это инсульт. Очень много времени ушло. Мне сегодня в коридоре около палаты одна женщина сказала, что это очень вредно, столько времени пропустить. А лекарства они только сегодня утром стали давать. Наталья Михайловна, я… не про то… Наталья Михайловна, его парализовало.