Вынесли семь трупов. Слуги оттирали от крови пол в зале, и мы с Рошфором и миледи устроились в моей каморке.

Рошфор завел рассказ о подземных и потайных ходах в старинных замках.

— Так вот почему дуло, — высказалась миледи.

— Мы проверили все стены и крышу, а в сам дымоход между комнатой и трубой не заглянули, — покаялся Рошфор. — А там потайной ход, может, аж до подземелья. Предпочитаю останавливаться в помещениях, где толщина стен не превышает трех футов. Чтобы не превратиться в перепела на вертеле. Где камин используют по прямому назначению.

— Да, как-то зябко, — заметила миледи.

— Я замерз, — пожаловался я, почему-то мне не было больно, но стало холодно.

Рошфор подмигнул и вынул из плаща две бутылки вина.

— Вы, граф, прекрасны, как и всегда! — оживилась миледи. — Люсьен, добудь нам бокалы.

Глава 9. Пир победителей

Начали мы, разумеется, со здоровья короля Людовика. Потом, конечно, выпили за мсье Армана и его чудесное спасение.

— Яд, — задумчиво произнесла миледи, поигрывая бокалом, — как это по-женски…

— И по-итальянски, — добавил Рошфор. И тут же поведал нам историю стопятидесятилетней давности, произошедшую, как я понял, во Флоренции.

— Заговорщики напали на Лоренцо Великолепного в соборе, прямо во время службы, но ему удалось укрыться в алтаре, а потом убежать. Он жестоко отомстил своим врагам — Франческо Пацци повесил прямо на окне его же собственного дворца да еще выпустил ему кишки прямо на мостовую.

— С Медичи шутки плохи, — мрачно высказалась миледи. — Люсьен, не спи, наливай!

Хотя Рошфор тут же вспомнил убийство герцога де Гиза, а миледи — о доминиканце Клемане, зарезавшем Генриха III, почему-то лучше всего я запомнил слова «яд», «по-женски» и «Медичи», которые с той самой ночи связались у меня в голове воедино.

Две бутылки скоро иссякли, и Рошфор добыл еще — в замке никто не осмелился ему перечить, так что граф с триумфом прибыл из винного погреба с бочонком на плече.

Потом мы пили за здоровье — сначала мсье Армана, потом всех присутствующих по очереди. Потом тосты у нас закончились, и Рошфор предложил пить за родню. Моего семейства нам хватило надолго, причем мы не дошли и до половины моих племянниц и племянников.

Я не помню, как заснул, но проснулся от пинка в лицо. Я почему-то обнимал сапог графа, лежа валетом к нему спиной, а лицом к стене.

На сундуке, служившем мне кроватью, мы как-то уместились втроем — лучше всех устроился граф: его нос утопал в декольте миледи, а щекой он придавил ее прекрасные золотые волосы, не давая ей пошевелиться. Миледи уткнулась ему в макушку и обхватила рукой за талию. Им, наверное, было тепло, а вот я замерз, хотел отлить, пить, да и руку вдруг начало дергать.

Когда я вернулся из отхожего места, Рошфор сидел на кровати, держась руками за голову.

— Скажи, о Ганимед, у нас осталось вино?

Я проверил бутылки — все были пусты.

— Нет, монсеньер, не осталось.

— Сухо, как в пекле! Я отдала бы душу дьяволу за глоток бургундского! — простонала миледи, открывая глаза и страдальчески морщась.

— На сей раз я спасу вашу душу, — раздался вкрадчивый голос Монсеньера. — Утреннее отсутствие горячительного свидетельствует о доверии между пьющими, не так ли?

— Да, Монсеньер! Вы не оставляете нас пастырским попечением, — миледи припала к руке его высокопреосвященства.

Монсеньер протянул Рошфору бутылку.

— Шамбертен, — с поклоном произнес граф, откупорил и разлил.

Мне все казалось каким-то нереальным, но я так утомился событиями предыдущих суток, что не мог даже удивляться.

— Собирай все, Люсьен, мы уезжаем через час. В карете выспишься, — и его высокопреосвященство шагнул в светлый проем, накидка взметнулась за его спиной, словно крылья орла, готового взлететь. Сравнение это, как оказалось, пришло в голову не только мне.

— Орел наш кардинал, — одобрительно сказал Рошфор.

— Выспрь быстро, как птиц царь, вспарил на Геликон… — подхватила миледи.

— Кому на Геликон, а кому и в Тартар…

— Аминь.

Обменявшись этими малопонятными словами, граф и миледи последовали за Монсеньером, на прощание Рошфор одобрительно кивнул мне, а миледи потрепала за ухо:

— Молодец, мальчик!

Я торопливо умылся и поспешил к монсеньеру.

— Умываться, завтракать, ваше высокопреосвященство?

— Ничего не надо, — монсеньер вскинул на меня глаза, горевшие сухим, неистовым блеском, — немедленно съешь яблоко.

— Да, Монсеньер! — от меня, видимо, разило как из бочки, так что я уже сам догадался переменить рубаху и куртку, когда закончил укладку багажа.

Одежду мне выдал мэтр Шико в первый же вечер моей службы: четыре пары полотняного нательного белья — рубахи и штаны, серую суконную куртку до середины бедра и серую бомбазиновую. А также шесть пар нитяных чулок — пять черных и парадную белую пару, короткие серые кюлоты и серую же широкополую шляпу.

У всех слуг Монсеньера была такая одежда, вкупе с серым шерстяным плащом это составляло роскошный гардероб для любого слуги, включая даже королевских.

Следующий день мы провели в пути, делая остановки только на время, потребное на смену лошадей. Наверное, весь Париж съежился в страхе, ожидая прибытия его высокопреосвященства. Всю дорогу он работал, не отрываясь от бумаг и лишь иногда прерываясь для разговора с тем или иным таинственным незнакомцем, которые забирались в карету вдали от оживленных мест, задерживались для тихих разговоров с кардиналом — то на пару минут, то на час — и так же незаметно нас покидали.

Жутковатое, наверное, зрелище представляла наша карета — несущаяся сквозь страну, пряча в своих недрах самого могущественного человека во Франции, притихшей в ожидании арестов и казней…

— За эту поездку ваше высокопреосвященство приобрел верных союзников, — елейно начал какой-то очередной временный спутник на исходе нашего путешествия.

— Его высокопреосвященство за эту поездку приобрел геморрой величиной с Папскую область! — отрезал Ришелье. — А дураков у нас на два века припасено, — он не уставал поражаться, насколько дерзость покушения не соответствовала нелепости исполнения.

Скоро должен был показаться Париж, когда мсье Арман наконец-то заснул: не забыв сложить и убрать бумаги в бювар, только вот перо уже само выпало из его тонких пальцев, за последние два дня, кажется, еще более истончившихся, как и его лицо, на котором, несмотря на выступившие скулы и общую изможденность, сейчас гуляла победная усмешка. Я боялся шевельнуться и молил Господа о ровной дороге и чтоб Париж подольше не начинался: Монсеньер велел сразу доставить его в Лувр.

Так что нормально пообедать и выспаться он смог только на пятые сутки. Конечно, он заболел.

Глава 10. Награда

— Скорее ванну, Люсьен! — мэтр Шико был не на шутку обеспокоен — кардинал вышел из кареты сам, но рухнул бы без поддержки, не дойдя до кровати. Монсеньер что-то неразборчиво говорил, сдирая с себя воротник и усыпанный рубинами наперсный крест на голубой ленте. Тяжелый крест соскользнул с покрывала, я нагнулся сразу же поднять его, выпрямившись, я увидел мэтра Шико, который склонился над Монсеньером, ловя его руку и считая пульс.

— Ох, сейчас начнется припадок. Ванну, как можно скорее!

Какое счастье, что мы были на вилле Флери — доме, наиболее любимом его высокопреосвященством и наиболее приспособленном для его потребностей. Стоящая на высоком берегу вилла была прекрасно освещена почти целый день, и поэтому спальня Монсеньера была расположена на первом этаже, хотя во всех других резиденциях он предпочитал спать и работать повыше — чтобы побольше было солнечного света. Спальня на первом этаже имела еще одно важное преимущество — кардиналу не надо было спускаться и подниматься по холодной лестнице, когда он хотел помыться. Монсеньер был чистоплотен, как кошка, и мылся бы, наверное, каждый Божий день, если б этому не препятствовали слабое здоровье и постоянные разъезды.

Так что на вилле было удобно оборудована комната для мытья: с большим очагом, всегда жарко натопленным, и с большим котлом, позволявшим нагреть десять буассо зараз.

Каменный пол и слив позволяли не развести сырость и плесень. Слив невозможно оборудовать на втором этаже, поэтому в других резиденциях Монсеньера приходилось мириться либо с сыростью, неизбежно возникающей от воды на паркете, либо с перемещением по холодной лестнице. Я лично стоял насмерть против холода, особенно если Монсеньер велел еще и мыть себе голову — да пусть этот паркет хоть сгниет! Но когда спальня была единственным отапливаемым помещением на этаже, то волей-неволей приходилось мириться и с лестницей — нельзя же разводить сырость там, где Монсеньер будет спать!

Словом, комната для мытья на вилле Флери была особо ценимой роскошью. Это, конечно, были не мраморные ванные Лувра, где, говорят, был даже водопровод, но тоже очень даже хорошо.

У нас водопровода не было, но был колодец, и мэтр Шико завел порядок, чтобы в большом котле всегда была теплая вода.

Большая обрезанная по пояс дубовая бочка стояла перед очагом, тут же располагался длинный стол с мылом, бальзамами и притираньями в стеклянных бутылочках. Возле камина стояла также вешалка с перекладинами, на которых грелись полотенца и простыни для обтирания.