Вошел Рошфор, ядовито улыбаясь.

— Что задумал?

— Ничего.

— А тут у нас что? — спросил Рошфор, откидывая плащ. — Ого! Не такой уж ты олух — я боялся, что ты изберешь орудием мести шпагу. Как ты собрался его убить?

— Выстрелить в спину. Когда из «Нечестивца» пойдет обратно в лагерь.

— Очень хорошо. А теперь смотри сюда! — тон его изменился, он подволок меня к столу, к шахматной доске с незаконченной партией. — Смотри! Что это за фигура? — он показал мне коня.

— Конь.

— А это?

— Король?

— А это?

— Пешка…

— А это?

— Я не знаю.

— Это ферзь. Он ходит как хочет и куда хочет. И ест всех. Кого захочет.

Я молчал, догадываясь, куда он клонит.

— А ты, мой друг, думаешь, что ты пешка? Пешка, которая, пройдя все поле, может стать кем-то более сильным? Так вот, ты — не пешка! — глаза его сверкнули непонятной мне яростью. — Ты, — он взял ферзя и надорвал суконный кружочек, приклеенный к основанию. — Ты — вот что!

Он оторвал сукно и выбросил в жаровню. Кругляшок вспыхнул не сразу — за время долгой службы он пропитался воском, которым я натирал шахматную доску, но наконец занялся и сгорел, оставив сильный запах паленой шерсти.

Я молча забрал у графа обездоленного ферзя и вернул на доску. Фигурка стукнула деревом о дерево, а мсье Арман любит играть в тишине — я решил, что приделаю новый кругляшок, только где взять клей? Схожу к полковому сапожнику, заодно заберу серые ботфорты Монсеньера — отворот зацепило осколком, и сапожник уверял, что залатает совсем незаметно.

— Я все понял. Я не буду пытаться кого-то убить из-за миледи.

Пока я вспоминал вчерашние события, мы почти пришли. Рошфор со мной еще не закончил, оказывается. Опять про давешние дела:

— Люсьен, когда Монсеньер рассказывает его величеству Людовику, как он возьмет Ла-Рошель, демонстрирует гениальный замысел, достойный Александра Македонского, а потом пушка стреляет где-то у бастиона Сен-Жерве, и у Монсеньера так набухают жилы на висках, что того гляди лопнут — я невольно задаюсь вопросом: что, тысяча чертей, происходит?

— Вас там не было! Откуда вы это все взяли?

— Начальник личной охраны присутствует на всех совещаниях Монсеньера.

— Жюссак все придумал.

— Жюссак? Придумал?

— Ну да, это вряд ли. Но вам-то что?

Я смотрел на Рошфора, такого красивого, такого ловкого, умного, верного, увидел, как бьется в его глазах вопрос — другой, не тот, который он задал — и ответил:

— Я не знаю, почему я. Я не знаю, почему не вы…

Глава 23. Милость его величества

К счастью моему и кота, мэтр Шико был у себя.

— Кто тут у нас?

Кот припал к куртке и вытаращился на медика, который бесцеремонно производил осмотр.

— На боку ожог, левая нога — закрытый перелом, правая — тоже перелом, но старый и неправильно сросшийся. В общем, ничего страшного я не вижу, животное молодое, сильное, хоть и истощено. Я обработаю бок и наложу шину на ногу. Кормить и убирать за ним будешь сам.

— Спасибо, мэтр Шико! Не знаю, как вас и благодарить.

— Я знаю — перемоешь мне все пузырьки.

Зверь оказался терпеливым: не кусался, не царапался и не бился, пока мэтр Шико накладывал лубки и перевязывал ему бок. Рошфор предложил свою помощь, но держать кота особо не требовалось, и граф покинул лазарет.

Обмотанный поперек туловища несколькими слоями полотна, кот стал напоминать епископа в черной сутане, не хватало только пилеолуса. Я подобрал комочек корпии, расплющил в лепешку и положил коту на голову, прыснув — сходство стало полным.

— Какой ты еще мальчишка, Люсьен, — вздохнул медик. — А ведь тебе уже… Сколько тебе лет, кстати?

— Двадцать три, пятого числа исполнилось.

— Я в двадцать три года был вторым хирургом при осаде Амьена, — мэтр Шико провел красной ладонью по коротко стриженным седым волосам и задумчиво глянул куда-то вдаль.

— Мэтр Шико, а расскажите! Амьен — это во Франции?

— Да, в Пикардии, на севере. В 1597 его взяли испанцы — и так хитро! Граф Фуэнтес послал к воротам города своих лучших бойцов, переодетых крестьянами, с корзинами орехов и яблок. Капитан гвардии был большой любитель фундука, он разрешил им войти. Ему разбили голову шестопером, которым он колол орехи…

— А потом?

— А потом наш добрый король Генрих Четвертый взял Амьен в осаду. В начале осады я сделал свою первую ампутацию, а через полгода, после штурма, — сотую.

— Вы столько рук отрезали?

— Почему рук, мальчик? Ног! Ты до сих пор думаешь, что на войне людей губит сталь и порох? Зараза их губит, вот что! Чума, холера, лихорадка, гангрена от стертых ног — уносят больше жизней, чем лучшая испанская кавалерия…Натер солдат ноги, раны загноились, заражение крови — и привет, апостол Петр. Или, скажем, отхожие места рядом с колодцами — кровавый понос у половины состава. Герцог де Люинь под Лонгвилем умер от кровавого поноса.

— Страсть какая, — поежился я. За всю осаду Ла-Рошели я не мог припомнить таких ужасов, правда, Монсеньер не все время находился в ставке, как и король, курсируя между Ла-Рошелью и Парижем.

— Так не зря отец Жозеф и его капуцины солдат каждую неделю мыться гоняют! — словно прочел мои мысли мэтр. — Образцовая война, как хочет его высокопреосвященство. Однако ты мне зубы не заговаривай: пациент требует заботы. Ходить будет под себя первое время, укороти ему сразу шерсть на животе и на задних лапах, чтобы удобнее было чистоту наводить. Только накорми сначала.

Я принес миску молока и кусок фаршированной перепелки — остаток от завтрака мсье Армана. Кот затрясся, опустив в миску морду, и опустошил ее в два счета. Так же бодро он управился с перепелкой, потом блаженно зажмурился и замурлыкал на всю палатку.

Я осторожно обстриг длинную шерсть у него под хвостом, на основании хвоста и на задней части лап. Кот не пытался помешать, да и широкая повязка не дала бы ему это сделать. Ни одной светлой шерстинки не обнаружил я у этого зверя. И усы были черные. Я расчесывал длинную косматую шерсть, когда в палатку вошел Монсеньер.

— Что тут происходит? — сухо осведомился он, окидывая нас пронзительным взглядом. «Не в духе», — понял я. Но Монсеньер увидел нашего пациента и лицо его дрогнуло.

— Откуда здесь кот?

Мэтр Шико молча указал на меня пинцетом с зажатым куском корпии.

— Я его нашел, — заторопился я, молясь, чтобы мсье Арман не заинтересовался всеми обстоятельствами находки. — У него обожжен бок и лапа сломана.

— Вторая тоже была когда-то сломана, — добавил медик. — Животное живучее, но хромое.

— Прекрасно, — тихо произнес Монсеньер. Его глаза улыбались. Он стянул перчатку и погладил кота, одними пальцами, распутывая свалявшуюся шерсть на шее. Кот мгновенно раскрыл янтарные глаза, уставился в лицо мсье Армана и увеличил громкость, сотрясаясь от мурлыканья всем телом. — Надо бы его окрестить, раз уж вы, мэтр, даете гарантию, что он будет жить.

— Молодой, выкарабкается.

— Ты нашел — тебе выбирать имя, — озадачил меня хозяин.

— Пушок? — предложил я. Мсье Арман закатил глаза.

— Nigrum, — сказал медик.

— Тогда уж Nigrum felis catus, — хмыкнул Монсеньер. — Говорите, он останется хромым?

— Да, так сросся старый перелом, — развел руками медик.

— Тогда пусть будет Люцифером!

Мэтр Шико ушел собирать мне все пузырьки, требующие мытья. Монсеньер стоял и смотрел, как я глажу кота. Стал гладить тоже, зарывая пальцы в длинную шерсть, пока не нашел мою руку и не накрыл своей, сохраняя на лице бесстрастное выражение. Мы стояли над раненым, соприкасаясь руками, под громовое мурчание, меня кинуло в жар, и я подумал, хоть это и грешно, что за это прикосновение я мог бы убить дюжину голодных ла-рошельских мальчишек.

Мэтр Шико за нашими спинами грохнул металлом, уронив лоток со скальпелями. Кардинал еще раз провел рукой по шее Люцифера, развернулся и вышел. Я хотел было помочь мэтру Шико, но тут же понял, что поворачиваться мне не стоит. Какое-то время. За которое я успел разобрать коту все колтуны, отчего его шерсть даже слегка залоснилась, обещая в дальнейшем превратить эту несчастную кучу костей в красивого домашнего зверя.

Люцифер уже вовсю бегал, правда, на трех лапах — но берег старый перелом, а на вторую лапу, благодаря искусству мэтра Шико, наступал свободно, — когда Ла-Рошель пала.

Город был обречен, это понимали и защитники, и осаждавшие. Ни самые прочные в Европе бастионы, ни доблесть и стойкость жителей, ни поддержка английского флота, самого могучего в мире, — ничто не могло противостоять гению Ришелье.

— Что требует Гиттон на сей раз? Опять сохранения политических свобод, свободы от налогов, помилования всем защитникам? — полюбопытствовал его величество.

— Только помилования, сир.

— Чтобы его колесовать, достаточно того, что он вообще чего-то требует, а не смиренно просит! Срыть все бастионы! Взорвать все башни! Если там останется хоть одна непойманная крыса и одна несъеденная пара сапог — их тоже сначала привести к мессе, а потом — в Бастилию! Или на плаху!

— Ваше величество, бастионы Ла-Рошели доказали свою прочность и прекрасные фортификационные качества, с верным гарнизоном — это прекрасная защита нашей береговой линии…