Записи. Записи. Фотографии. Снова записи, снова фотки. На каждые две-три записи, сделанные в период трехнедельного подготовительного тренинга, приходился как минимум один фотоснимок. С изображением женщины и девочки, женщины или девочки, женщины с Одиссеем, девочки с Одиссеем, всех троих…

Эти снимки, равно как и эти записи, доктор Ларри видел много раз. Сейчас ничего нового к ним не прибавилось. Ни единой строчки, ни единой новой фотографии.

Оторвавшись от слимбука, доктор Ларри вопросительно взглянул на Голева.

— Turnover, — подсказал тот.

Доктор Ларри мазнул по экрану пальцем и на всплывшей панели опций выбрал «перевернуть».

Изображение маленькой девочки, сидящей верхом на пони, подернулось белыми горизонтальными полосками, словно кто-то подкрутил жалюзи, и взгляду предстала обратная сторона виртуального фотоснимка. И сначала на ней ничего не было. Просто белая матовая поверхность, имитирующая бумагу. Но уже в следующую секунду начали проступать слова. Они появлялись последовательно, одно за другим, как если бы кто-то писал их на бумаге убористым беглым почерком. Нет страдания сильнее, чем вспоминать счастливые времена во дни несчастья.

На «обратной» сторонедругой фотографии, где жених кружил невесту в свадебном танце, слова начертались такие: У смерти много имен, но лишь одно из них повергает меня в отчаяние. Имя это — Разлука Вечная. Фотография семейного барбекю на фоне увитой плющом терраски скрывала под собой откровение кроткое и печальное: Мой дом там, где вы.

— Вот он, истинный дневник Одиссея Крашенникова, — задумчиво произнес доктор Голев из своего кресла, продолжая наблюдать за лицами доктора Ларри и Закарии. — Там, где никто и не догадывался его искать.

— Но я все равно не понимаю, док! — недоуменно воскликнул Закария. — Что это меняет? Каким образом все эти скрытые надписи связаны с тем, что он проигнорировал ключ и не вышел?

— Не понимаешь? А ты взгляни на самую последнюю фотку. На ту, которую он подписал ровно год назад, 17-го мая. За пару часов до погружения. Кстати, вы с доктором Ларри ее уже видели. А теперь взгляните на нее еще раз — только с правильной стороны.

Готовый увидеть все, что угодно, заинтригованный и отчасти уязвленный, доктор Ларри вернулся к фотографии с тремя улыбками. В следующую секунду он и дышащий ему в затылок Закария воззрились на перевертыш, где невидимое перо принялось сноровисто строчить, каллиграфически выписывая фразу.

Я иду к вам, мои любимые! До скорой встречи!

Альба между тем примеряла платье. Под молчаливым приглядом Натэллы Наильевны. Та стояла, скрестив руки на груди, и скептически посматривала на обмирающую у зеркала новоявленную стройняшку.

То есть новоявленной, конечно же, она была только в восприятии себя самой, эта неугомонная, преисполненная энергии девица. Натэлле же Наильевне, имевшей счастье лицезреть ее изо дня в день на протяжении последних трех месяцев, она успела порядком надоесть.

Понятное дело, это была работа, проект, любимое детище. Но именно эта, эта вот конкретная часть работы, была не ее. Не ее частью. Не ее сильной стороной, если на то пошло. Все эти тренировки с дистанционным пульсометром на запястье. Все эти паровые котлетки и свежевыжатые соки, за поглощением которых так утомительно наблюдать. Эти фит-ап массажи и пуш-драй сеансы. Бессмысленное убийство времени — сидеть и ждать, пока подотчетное тело разомнут и подсушат, увлажнят и отожмут, да потом еще на полчасика сунут в капсулу флоатинга. Тело парит в невесомости, отдыхает, впитывает порами всяческие полезные вещества, ему спешить некуда. И терять ему, собственно, тоже нечего. А ты — ты время свое теряешь. То самое, терять которое подобным бездарным образом было поручено совсем другому человеку! А он, сукин сын, подвел. Накосячил, наворотил отсебятины, гаденыш этакий, и на проект наплевал, и на Альбу эту безмозглую, и на всю их команду во главе с идиотом Алексом!

— Натэлла Наильевна, а что все-таки случилось с моим первым оператором, Глебом? — словно подслушав ее мысли, подало голос «тело».

— Глеб вынужден был уйти по семейным обстоятельствам, — заученно произнесла Натэлла Наильевна. — Ну-ка, повернись!

Цепкий глаз докторицы обнаружил бледное продолговатое пятнышко, так называемую растяжку на внутренней стороне одного из Альбиных бедер. Альба и ахнуть не успела, как рука Натэллы Наильевны оказалась у нее на спине, грубо надавила, толкая вперед и заставляя согнуться, а вторая, бесцеремонно вскинув подол коротенького платья-туники, сжала между пальцами складку кожи.

Это было уже чересчур.

— Эй, эй! — взбунтовалась Альба. — Что за дела?!

Резким движением она оттолкнула от себя руку Натэллы Наильевны и сама отскочила в сторону, гневно раздувая ноздри и сжав кулаки.

— Перестань! — поморщилась Натэлла Наильевна. — Подумаешь, какие мы нежные!.. Ну хорошо: извини! Я еще не привыкла к тому, что ты теперь снова…

Тут она прикусила язык, но было поздно. Глаза Альбы вспыхнули и сощурились.

— Вы не привыкли, что я — что? Вижу? Чувствую? Что я — снова я, а не просто «контур», с которым можно вытворять все что угодно?!

— Ну хватит, Альба! Перестаньте! — попыталась осадить ее Натэлла Наильевна уже всерьез. — Все хорошо! Вы вернулись, вы стройны, молоды, здоровы, но это еще далеко не все. Вам предстоит еще некоторое время…

— Боже мой… Я даже представить не могу, что вы тут с нами делали… Я даже думать боюсь, как вы тут нас… тренировали! — все больше заводилась Альба. — Извращенцы! Чертовы извращенцы! Я подам на вас в суд!!! Где Глеб?! Где… где этот доктор Ларри?! Позовите мне доктора Ларри или доктора Алекса Голева, я буду говорить только с одним из них!!!

Кончилось тем, что впавшей в истерику Альбе вкололи успокоительное и уложили обратно в постель.

В другое время Натэлла Наильевна имела бы неприятный разговор с доктором Голевым, но тут ей (а еще в большей степени ему) повезло: было не до истерик. Всех волновало одно — сбой с возвращением Одиссея, необъяснимый форс-мажор.

Сейчас комната Одиссея была пуста. Сам Дис в сопровождении своего оператора Закарии и доктора Ларри перешел в ту часть здания, где не доводилось бывать еще ни одному из обитателей особняка — если только он не носил серебристо-зеленое кимоно или не являлся ботом из сервис-службы. Одиссей ушел туда собственными ногами, глядя ясным незамутненным взглядом прямо перед собой, только движения его при этом были не вполне естественны, угловато-механичны, как у артиста пантомимы, изображающего робота или оживший манекен. Впрочем, эта угловатость была едва заметна и вряд ли могла бы привлечь к себе внимание, окажись Одиссей где-нибудь вне клиники, на улицах города. Разумеется, при условии, что рядом с ним находился бы Закария…

Одиссей и Закария. Закария и Одиссей… Идеальная связь. Лучший тандем проекта. Блистательный, потрясающий результат, в возможность которого трудно было бы поверить, если бы не стоявшее в углу комнаты инвалидное кресло. Его специально прикатили накануне пробуждения — чтобы в комнате все было так, как перед отходом Одиссея ко сну. Ко сну длиною в год и одну ночь.

Арсений Елькин — бывший Задохлик Сенечка — любовался видом бушующего Индийского океана. Огромные волны неслись, казалось, прямо на него, вздымая гребни и разбиваясь в мелкие брызги где-то вне зоны видимости, у подножия гипотетической скалы. Арсений смахнул соленые капли с лица, поднял навстречу океану распрямленную ладонь и немного поводил ею в воздухе, отодвигая картинку чуть вглубь и увеличивая обзорность.

Теперь стали видны три фигурки, резвящиеся в волнах.

Все трое, судя по сложным трюкам, которые они проделывали, были профессиональными серферами. Поймав волну, уверенно вскакивали на доски и летели вперед, то взмывая на самый верх ощетиненной пенной холки, то пропадая внутри скручивающихся массивов воды.

Это было прекрасно. Они были прекрасны. Свободны, словно сам этот океан. Они дышали его дыханием, мчались по его бурливой, ходуном ходящей поверхности со скоростью, более присущей птицам или дельфинам, нежели человеку. Они не укрощали стихию, о нет. Укрощает ли птица — небо, борется ли с глубиной дельфин? Да и можно ли бороться с тем, частью чего являешься? Эти три серфера, они были частью ревущего и кипящего пеной Индийского океана, они совпадали — и совзлетали — с ним, позабыв о своей человеческой уязвимости. О том, что каждый из них — лишь промельк, лишь краткая вспышка существования…

Арсений почувствовал, как снова защипало глаза.

Промельк существования… Однако насколько же важен, значителен становится этот промельк, если вспомнить, что он и есть твоя жизнь! Твое тело… Вот оно, твое тело… Раздавшаяся вширь грудная клетка, окрепшая мускулатура рук, брюшного пресса, спины. Пять минут назад, глянув в зеркало, Арсений узнал отразившегося в нем человека. Вернее, это был не совсем человек. Это был тот самый герой, персонаж игр, которого Сенечка привык видеть в своем плейспоте. Трехмерный, в мельчайших деталях прорисованный, совершающий множество микродвижений вроде моргания, покачивания головой, чуть заметных поворотов корпуса вправо-влево… Всем своим видом персонаж выражал немедленную готовность к действию. Бежать, стрелять, драться, преодолевать препятствия. Он как бы даже слегка пружинил от нетерпения, как бы подсказывал: ну начинай же, скорей!