А то, что мама чересчур долго торчит в музеях или в очередях за какой-нибудь святой водой, а сынок на каждом углу просит купить ему газировку, — это пустяки.

— Ну, потерпи пять минут, сейчас обед — там и попьем, и поедим. Вон уже, наверное, этот «Трактир» — мы правильно идем, как объясняли?

— Может, и он, но я до него не дойду. — Ник демонстративно уселся на обочину. — Я хочу газировки. А на обеде еще не знаю чего дадут. Может, чай горячий.

— Ты только что пил квас и фанту, по полтора литра. Больше нельзя, лопнешь.

— Тогда не фанту купим, а колу. Жарко же. И ларек ближе, чем «Трактир».

— Вставай, — терпеливо повторила Лена. — А то вон нищие на тебя смотрят. Подумают, что конкуренция, милостыню собрался просить.

— А колы все-таки купим. Маленькую бутылочку, — засмеялся сын и помчался к киоску.

Очереди в киоске не было, однако воду удалось купить не сразу: пожилая женщина, стоящая перед Берестовыми, никак не отходила от прилавка.

— У меня больше нет, возьмите назад что-нибудь, — повторяла она, а продавщица раздраженно твердила свое:

— Женщина, я уже чек пробила. Раньше надо было считать.

И диалог продолжался, только в те же слова вкладывалось всё больше злости и отчаяния. Причем злилась продавщица, а покупательница отчаянно, но неубедительно трясла перед ней пустым кошельком. Ей не хватало десяти рублей. Лена хотела было попросить свою колу без сдачи, потом внимательно посмотрела на женщину — и достала еще десятку.

— Вот нахалка, и спасибо не сказала, — прокомментировала продавщица, провожая почти убегающую покупательницу.

А Лена заметила позади себя Голубевых и сказала, словно оправдываясь:

— Я милостыню почему-то совсем не могу подавать. Мне кажется, что нищие — актеры. А тут человек по-настоящему нуждался…

— Потому она и не сказала ничего, от смущения, — ответила Ирина сдержанно-строгим голосом, явно предназначенным продавщице.

— А я один раз, давно еще, копил на журнал «Молоток», и мне не хватило двух копеек, — начал Ник. — И мне тоже одна женщина у киоска добавила.

— Пойдем, Николай, — заторопила мать. Нечего испытывать терпение необщительных земляков.

Но Ирина возмутилась:

— Тебе из-за двух копеек не давали журнал?!

— Не давали. И еще тетка в киоске злилась, что у меня тридцать рублей совсем мелкой мелочью.

— Что же продавцам — всё даром отдавать, что ли? — вскинулась продавщица, не выдержав сурового взгляда Ирины. — Мы, что ли, своим товаром торгуем? — Хотя с ней никто не разговаривал.

Елена увела сына, неожиданно огорчившись. Да, у них было несколько очень тяжелых лет, когда приходилось жить по-спартански, а на какие-нибудь ничтожные радости долго копить «совсем мелкой мелочью», но посторонним об этом знать не обязательно. Она и сама терпеть не может об этом вспоминать. Может, потому и тяжело видеть попрошаек — сама когда-то была близка к этому.

И надо было Нику вспомнить этот журнал!

Покамест ему подавались разные обычные в трактирах блюда…

Н.В. Гоголь

Туристы с аппетитом закусывали в «Трактире» — столовке, оформленной под старину: деревянные стены, тряпичный Петрушка на печке, связка баранок на гвоздике, полотенца с петухами. Руководительница группы встречала своих у дверей и рассаживала за столики, двух-, трех-и четырехместные, с учетом пожеланий. Но когда появились Берестовы и Голубевы, выбора не осталось.

— Вот, пожалуйста, столик на четверых.

Пришлось вежливо уткнуться в дымящиеся горшочки с похлебкой, стараясь друг другу не мешать. Салат и первое были съедены совершенно молча. Но когда официанты замелькали с жареными курами на подносах, раздался возглас:

— Шары летят! — И все головы повернулись к окошкам.

Большие воздушные шары летели низко, медленно, словно напоказ. Красный и синий, один за другим. Все начали обсуждать траекторию их полета, и не собираются ли они сесть, и что будет, если это произойдет посреди города, а вдруг они зацепятся за колокольню? Больше всех оживились Ник и Роман, оба побросали вилки и порывались подбежать к другому окну, где лучше было видно.

Тем временем заработали газовые горелки, и шары начали набирать высоту. Лена ужаснулась — не опасно ли открытое пламя экипажу, и Роман принялся увлеченно объяснять устройство тепловых аэростатов. По его словам выходило, что лететь в километре от земли со скоростью ветра — сплошное удовольствие и никакого риска, даже если вдруг начнешь вот так стремительно снижаться. Вверху можно потрогать облака, внизу — сорвать шишку с макушки ели, везде просто чудесно.

— А как лицо обгорело, забыл? — напомнила Ирина.

На международную встречу воздухоплавателей в Великие Луки ее привезли приятели, а закопченный у горелки Роман спустился на землю и подарил ей ту самую шишку с макушки. Она влюбилась в небесного кочегара и не поверила глазам, увидев потом Ромочку отутюженного — такого, какого видят все, от соседей до подчиненных.

Ник тоже не сразу понял, что эта флегма могла летать, зато потом не сводил с Романа загоревшихся глаз и уже к концу обеда знал, что воздухоплавание включено в реестр официальных видов спорта, что их новый знакомый несколько раз участвовал в чемпионате России, что двадцать первого ноября отмечается День Монгольфье, когда поется специальный гимн, — и множество других воздухоплавательных сведений.

Вопросы, которые сразу посыпались из Ника, следовало облечь в вежливую форму — и земляки после небольшой паузы запоздало назвали свои имена, упомянув, что взрослые уже знакомы. А Роман сразу предупредил со своей юмористической искрой в глазах, что называть его следует — Роман, без всяких отчеств, приставку же «дядя» он вообще терпеть не может.

— А я терпеть не могу никаких «тёть», — добавила Ирина, — я, стало быть, Ирина. Сколько же я страдала вместе с моими учениками в музыкальной школе, когда они ломали язык: Ирина Владимировна…

Николаю не могло не польстить такое общение, практически на равных, с человеком, который вполне мог бы задрать нос и не опускать его до конца поездки — что вроде бы сначала и намечалось. Он всё больше попадал под обаяние Романа, внешне такого холодно-отстраненного, и незаметно переставал исследовать его своим обычным придирчивым взглядом. И на маму, видимо, Голубев произвел впечатление — хотя сначала Лене невольно вспомнились такие персонажи, как Незнайка, летящий на воздушном шаре из сока одуванчика, и Филеас Фогг, спешащий вокруг света.

— Необычный вид спорта вы выбрали, — заметила она.

— Это не из-за экзотики, — отвечал Роман, и обоим Берестовым показалось симпатичным, что он не отшутился, не отделался отговоркой, а начал обстоятельно объяснять: — Я спортом никогда особенно не увлекался. Традиционные виды — бег, прыжки — всегда, знаете, казались какими-то вымученными, отмирающими. Ведь есть же предел человеческих возможностей.

Счет идет уже на миллиметры, на сотые доли секунды, но и они когда-то будут исчерпаны. Делать из себя механизм для выжимания сотых долей? А красота? А свобода? И я долго искал спорт для души.

— Спорт — для души? — с недоумением повторил Ник — эти понятия казались ему несовместимыми.

— Конечно, — серьезно подтвердил Роман. — Любое занятие, которому я отдаю часть себя, должно и мне что-то давать. От спорта мне было нужно чувство преодоления и свободы.

— Николай всегда любил гонять в футбол, — пояснила Лена.

— Ну, футбол еще не скоро отомрет, — успокоил Роман, — он практически вечен.

— Смотрите, еще летят! Какие красавцы.

Теперь появились необычные шары: в виде колокола, потом в виде коровы — этот вызвал всеобщее веселье и шуточки. Но Роман восхитился другим шаром, в форме дирижабля.

— Дирижабли, по его мнению, — транспорт будущего, — пояснила Ирина.

Нику же эти неповоротливые туши всегда казались допотопными, но Роман, уловив во взгляде нового знакомого сомнение, мигом его развеял, разложив по полочкам: дирижабли выгоднее самолетов по расходу горючего, экологичнее, безопаснее, могут поднять целый железнодорожный состав. И взрывчатым водородом их давно уже не наполняют, а в МАИ для обшивки придумали материал, который совершенно не горит.

«Мечтает о дирижаблях, а возится с электричками», — всё же отметил Ник критической стороной сознания, но вслух не сказал, потому что уже полностью был покорен Романом и автоматически зачислил себя в фанаты дирижаблестроения.

Разговор выходил такой непринужденный, что Лена с облегчением поняла: земляки — нормальные. И, как дома, переложила сыну на тарелку куриную кожу, справившись:

— Ничего? А то я кожу не ем, а Николай любит…

— Да-да, конечно, — обрадовалась Ирина, тут же перекладывая кожу со своей тарелки Роману. — И я ее не ем.

Когда они выходили из «Трактира», официант окликнул:

— Вы забыли, — и протянул книжку.

— Это не наше, — одновременно ответили Берестовы и Голубевы, повертев в руках «Энциклопедию мудрости» — сборник афоризмов. Книжка была новая, толстая, в хорошем твердом переплете.

— Ваша, — настаивал официант. — Лежала на вашем столике.