— Я не гей, — засмеялся Димка. — И Джокер тоже. Чего ж тебе беспокоиться?

Но я не приняла его шутки.

— Я не беспокоюсь. Просто у меня есть основание думать, что дружбу ты предпочтешь любви. Впрочем, в ее существовании я тоже не уверена.

— Ты хочешь знать, люблю ли я тебя? Я тебя люблю. — Он пожал плечами, точно я спросила величайшую глупость и он не знал, как на это реагировать, а у меня возникло желание метнуть в него чем-нибудь тяжелым. Или просто послать подальше. Потому что о любви, с моей точки зрения, так не говорят. А как говорят? Напряженно, с придыханием? Кстати, в своих словах он был абсолютно уверен. — Джокер считает, ты поторопилась, — спокойно продолжил Димка, а я стиснула зубы, чтобы и впрямь не заняться членовредительством. — Но из упрямства будешь стоять на своем. Тебе нужно время, чтобы успокоиться и разобраться в своих чувствах.

— Поэтому ты и улетел на Камчатку?

— Ага. Если честно, я терпеть не могу рыбалку. С Интернетом в тех местах, где я был, туго, в общем, я чуть с катушек не съехал, зато понял: ты мне очень дорога. И я хочу, чтобы ты была счастлива. Со мной или без меня, но счастлива.

— Рыцарство снова в моде? — съязвила я и недовольно нахмурилась, потому что он этой язвительности не заслужил.

— Я же Поэт, — засмеялся Дима. — Настоящий поэт — всегда рыцарь. Разве нет?

— Значит, мы сидим по своим жердочкам, разбираемся в чувствах и ждем отмашки от Джокера?

— Ты в него влюблена, да? — огорошил Димка.

— Спятил? — обиделась я.

— Нет. Ты видишь насквозь других, а себя?

— Насчет моей влюбленности — это что, тоже его идея? — проявила я живой интерес.

— Нет. Но это вполне логичное объяснение, почему тебя раздражает одно лишь упоминание его имени. Ты сделала ошибку, выбрав меня, а теперь злишься.

— Здорово. Теперь выходит, это я кругом виновата?

— Никто не виноват, — отмахнулся Димка, улыбаясь, как умел улыбаться лишь он.

Все дальнейшие возражения показались глупыми, а главное, абсолютно ненужными.

— Ладно. С завтрашнего дня начну разбираться в себе.

— Джокер ждет нас утром в девять. — Димка поднялся из-за стола и направился в прихожую, а я окончательно уверилась: только затем, чтобы сообщить это, он и пришел.

— Я послала его к черту вовсе не из-за каких-то там обид, — сказала я ему вдогонку. — И своего решения не изменю.

— Я все-таки надеюсь увидеть тебя завтра. — Димка махнул мне рукой на прощание и скрылся за дверью, а я досадливо чертыхнулась.

«Не мне тягаться с Джокером, — подумала с печалью. — Он успел так запудрить им мозги, что они и впрямь считают его каким-то гуру».

— «Джокер сказал…» — передразнила я.

И что это за идиотская идея по поводу моей влюбленности? Некоторое время я сидела, к самой себе прислушиваясь, точно надеясь обрести откровение. От ненависти до любви один шаг, если верить умникам. Нет у меня никакой ненависти. Я считаю его мутным типом, который с удовольствием морочит головы простачкам… Неправда, то есть не совсем так. Он мутный тип — кто ж спорит, но с бездной способностей и достоинств, которыми я, например, не обладаю. Человек, который любит говорить загадками, запутывая все еще больше. Убежденный, что встретились мы не случайно, и забывший поведать для чего. Утверждавший, что мы должны быть вместе, потому что видел в этом нашу миссию, но в чем она заключается, рассказать так и не пожелал. «Или сам не знал и просто интриговал», — подумала я с обидой.

Я вымыла чашки и убрала их в шкаф, дав себе слово, что ноги моей не будет в доме Бергмана.

Утром, около девяти, я отправилась к подруге в офис, где она работала, и по дороге купила мобильный. Встретиться с Варькой логичнее вечером, когда она работу закончит, но какая уж тут логика, если путь мой лежал как раз мимо дома Джокера. На этот раз я ехала на своей машине и старательно вытягивала шею, сама толком не зная, что надеялась увидеть. Может, джип Вадима или его самого? Или Димку? Этот на машине вряд ли поедет, предпочитает общественный транспорт или резвую рысь на своих двоих. В общем, что-то вроде этого. А увидела двух ворон на вбитом в землю колышке как раз посередине все той же клумбы. Теперь к палке была прибита перекладина, с двух концов которой и были привязаны мертвые птицы. Крылья сложены, клювы приоткрыты. Резко затормозив, я таращилась на них, вызвав гнев водителей. Мне сигналили, орали что-то, открыв окна, и нервно размахивали руками. А я оглядывалась. Клумба ближе всего к дому Бергмана. Если неизвестный хотел, чтобы Джокер видел птиц, лучшего места ему не найти. Дом стоит на площади, вблизи никаких других клумб, правда, есть пяток деревьев, но в их листве на птиц вряд ли обратят внимание. На противоположной стороне площади банк. Огромное здание круглой формы, прозванное в народе «шайбой». Левее — здание суда. Очень заманчиво решить, что его обитателям вороны и предназначались, да вот незадача: прямо перед судом распрекрасная клумба с петуниями, втыкай хоть десяток колышков. Остаются кинотеатр (там не только клумба, но и фонтан — тоже запросто можно птичек подвесить) и жилой многоквартирный дом-«сталинка». Вдруг вороны предназначались одному из жильцов? Слишком большое расстояние, велика вероятность, что птичек даже не заметят. С печалью глядя на ворон, я все больше убеждалась: это не глупая шутка и предназначался «подарок» Бергману.

Я перевела взгляд на его дом. Если честно, пришлось сделать большое усилие, чтобы немедленно туда не отправиться. Интересно, что он думает по поводу появления этих птиц? Что бы ни думал, вовсе не факт, что мне об этом скажет. Скорее предпочтет отшутиться.

Пока я торчала возле клумбы, мешая движению, поблизости появилась машина ЖКХ, дядька в оранжевом жилете подбежал к клумбе и попробовал вытащить вбитый в землю кол, удалось ему это не сразу. Довольно громко матерясь, он его все-таки выдернул и побрел к машине. Мертвые птицы бились об асфальт. Проводив их взглядом, я отправилась домой, забыв про Варвару. Точнее, о подруге я вспомнила, сворачивая во двор своего дома, досадливо скривилась, сама толком не зная, стоит к ней теперь ехать или нет, и тут увидела машину Бергмана.

Роскошный «Ягуар», припаркованный в трех шагах от моего подъезда, радовал взор, а вскоре, заметив мою машину, появился и сам Бергман, широко улыбнулся и помахал мне рукой. Восемь женщин из десяти наверняка бы сочли его неотразимым. Две оставшиеся, решив, что их собственные шансы привлечь его внимание равны нулю, проворчали бы «чересчур хорош». Подозреваю, что я отношусь как раз к этим двум. Чего бы в противном случае мне так раздражаться, видя это великолепие? Длинные угольно-черные волосы падали на плечи, на концах завиваясь кольцами. Они всегда были приблизительно одной длины, бог знает, как он этого достигал: стригся каждую неделю? Бергман носил очки прямоугольной формы без оправы, из-за стекол на мир смотрели пронзительные ярко-синие глаза с большим зрачком, оттого глаза при искусственном освещении казались темными: два бездонных омута, рождавшие в душе легкую оторопь. Нос с едва заметной горбинкой. Дополняли картину губы, которые романист непременно назвал бы чувственными, и мужественный подбородок. Они притягивали взгляд, отвлекая внимание от его глаз оборотня. Представляю, как глупо это звучит, но меня не покидало ощущение, будто в это тело, привлекательное во всех отношениях, вселился кто-то еще, чужой и страшный.

Приткнув машину на парковке, я направилась к подъезду. Бергман терпеливо ждал, вертя в руках ключи от машины, этот привычный для многих мужчин жест меня раздражал, словно был маскировкой, уводя взгляд от чего-то важного, что, по мнению Джокера, я не должна видеть.

— Привет, — произнес он.

Сегодня Миксимильян одет был демократично — джинсы и белоснежная футболка. Уверена, стоили они кучу денег, а с таким ростом и фигурой Бергман и в самом простецком наряде выглядел умопомрачительно.

— Привет, — ответила я, злясь, что вырядилась как на пляж: шорты, майка, на ногах босоножки без каблуков. Конец лета, а жара стоит июльская, что меня извиняет. Хотя сейчас я бы предпочла платье и туфли на каблуках: не могу сказать, что я комплексую из-за своего роста, но не отказалась бы быть немного выше. — Ты здесь какими судьбами? — поравнявшись с ним, задала я вопрос, очень стараясь, чтобы прозвучал он без раздражения или язвительности.

— На мое приглашение ты ответила отказом, вот и пришлось к тебе заглянуть. Ты не против?

— Заходи, если пришел.

Мы вместе поднялись в квартиру. Принадлежала она не мне, а моей подруге, которая оставила ее в мое полное распоряжение, и оглядывался Бергман с такой старательностью зря: во-первых, все здесь осталось неизменным с его последнего визита, а во-вторых, от меня тут мало что было.

— Эта квартира совсем тебе не подходит, — вынес он вердикт.

— По-моему, ты повторяешься.

— Разве? — Он сел в кресло, закинул ногу на ногу и уставился на меня. — Как отдохнула? Как мама?

— Отлично. Мама в порядке. Я должна спросить, как отдохнул ты?

Он покачал головой:

— Ты ничего не должна.

— Тогда я не буду спрашивать и на твои вопросы отвечать тоже.