Татьяна Савина

Новый лик любви

Слова звучат приглушенно, будто пробиваются сквозь толщу спрессованного воздуха. И не хочется ни вслушиваться, ни отвечать. С ней всегда так бывает, когда страх окружит со всех сторон, сдавит кольцом, парализует, проникнув внутрь. Что же будет завтра? Как она только решилась на это? Ведь уже решилась…

— А ты слышала, что Пугачеву неудачно прооперировали? Представляешь, если уж ее… Ой-ой-ой, что с нами могут сделать!

Геля заставила себя поддержать разговор:

— Никто ни отчего не застрахован. А что с ней случилось? Ты ту самую Пугачеву имеешь в виду? Аллу?

— А какую еще? — удивилась Даша. — Ты Пугачевых много знаешь, что ли? Она — супер, правда? Мамочка моя на ней просто помешана. Из-за ее «Миллиона алых роз» с моим отцом развелась, прикидываешь? Ты, говорит, ради меня никогда таких глупостей не делал. Вот она — сила искусства!

— Да уж… А сила любви где?

— Да ну тебя! А тут Алле, короче, имплантанты засадили в подбородок и еще куда-то, все на лице. А у нее аллергия началась, врачи не ожидали такого осложнения. Пришлось удалять имплантанты, прикинь? В Питере операцию делали. Какая-то там жутко элитная клиника. Жалко ее, правда?

— Пугачеву или клинику?

Возмущенно ахнув, Даша звонко шлепнула себя по колену:

— Ей еще и смешно! Не боишься, что ли?

Геля смягчилась:

— А откуда ты все это знаешь? Ну, о Пугачевой…

— В газетах же писали, ты не читаешь, что ли?!

Пришлось признаваться:

— Не люблю я газеты, вот книги — это другое дело.

Поерзав на коричневом кожаном диване, стоявшем в просторном солнечном холле отделения лицевой хирургии, Даша кокетливо подогнула под себя ногу и, подперев рукой свой тяжелый подбородок, который хирургу и предстояло исправить, насмешливо протянула:

— Книги! Супер! Ну, и какие же? Классику, что ли?

Геля отвела глаза:

— А что в этом смешного? Я очень «Братьев Карамазовых» люблю. «Идиота»…

— Вот идиотка!

«Господи, зачем я разговариваю с ней о Достоевском? — затосковала Геля. — Действительно, идиотизм…» И все же добавила:

— А у Толстого? «Анна Каренина», «Война и мир» — это же по-настоящему интересные романы! Если забыть все, что в школе наговорили…

Сморщившись, Даша проворчала:

— Да ну, муть какая-то…

— Ты ведь даже не читала…

— Вот еще, время тратить! Зачем ты тогда лицо себе делаешь, если читать всю жизнь собираешься? Книжка любую уродину стерпит!

…Уродина. Страшила. Баба-Яга. Именно эти слова Геля Арыкова слышала у себя за спиной с тех пор, как начала что-то понимать. Последнее, конечно, уже в старших классах… Но еще в садике, когда воспитатели разбивали их на пары, чтобы куда-то отвести или начать урок танцев, ни один из мальчишек ни разу не поймал ее руку, не сжал в своей маленькой, горячей. Уж ей бы запомнилось это прикосновение, потому что их было совсем… Да что там! Совсем не было… Так и представляет себе: музыка уже играет, а Геля все еще стоит одна на уголке красного ковра. Его узоры она, наверное, будет помнить всю жизнь. Стоять и смотреть — вот ее удел, она уже в три года начала понимать это. Никто из ребят не хотел дотрагиваться до нее, словно Гелино уродство могло оказаться заразным. Те малыши еще не знали таких мудреных слов, как «наследственность» и «генетика». Некоторые и до сих пор не знают…

А ведь тогда на ее лице еще не было этой жуткой угревой сыпи, которую ничем не вылечить. Когда ее кожа покрылась прыщами, отец даже подсмеивался: «Девушка-то у нас созревает, а? Ничего, доча, ничего, потерпи маленько. Через это все проходят».

Тогда еще никто не подозревал, что Геля через это не пройдет. Она так и застрянет на той подростковой стадии, когда все девчонки уже перестанут давить прыщи и мазаться антибактериальным «Клерасилом». А нос-слива только разбухнет, совсем опустится к губам, таким тонким, будто их и нет совсем… Однажды, еще классе в девятом, она услышала, как на перемене мальчишка, с которым Геля сидела за одной партой, похохатывая, говорил приятелям из параллельного класса: «Представляете, как с Арыковой целоваться? Надо сначала ее нос двумя пальцами зажать и так держать его, пока губы ищешь. Да только уже стошнит, пока найдешь!» И все смеялись…

Даша не вытерпела:

— Да ты меня слышишь или нет?

Стряхнув подкравшееся из прошлого жуткое наваждение, Геля торопливо закивала:

— Конечно, слышу. А… что ты сказала?

— Я, говорю, в этой клинике все подешевле, ты уже поняла? Может, у них и хирурги подешевле?

Ангелина представила отекшее от усталости и явно нетронутое скальпелем лицо Анатолия Михайловича Медведева, которому завтра предстояло сделать из нее красавицу. Не хотелось верить, что он может заниматься своим делом спустя рукава…

— Увидим, — ответила она уклончиво.

Шмыгнув носом, Даша мрачно заметила:

— Когда увидим, поздно будет. Надо было раньше кого-нибудь найти, кто здесь оперировался. Хоть посмотрели бы на результат… Ты видела, сюда этот артист лег… Как его? Ну, смешной такой! Вечно придурков в комедиях играет. Рожа у него такая, супер! Он-то, наверное, навел справки, прежде, чем ложиться под нож, да? Может, и ничего здесь… А вот ты почему эту клинику выбрала?

Геля припомнила:

— Мне одна старушка посоветовала. Бабушка Вера. Ну, вроде знахарки, лечит от всяких болячек… Она говорит, это хорошая больница, хотя вообще врачей советует остерегаться. Они вглубь редко смотрят.

Выразительно обведя пальцем подбородок, Даша отозвалась:

— А мне вглубь и не надо. Меня исключительно поверхность интересует. Тебя нет, что ли?

«Если б они могли прооперировать мне сердце… Вырезать из него всю боль. Память о Сережке удалить…» — И как всегда при мысли о нем Геле захотелось съежиться, обхватив плечи, уткнуться в колени, чтобы не видеть больше никого на свете. И чтобы ее никто не видел… Чтобы его смеющееся лицо, самое красивое лицо, наконец стерлось из ее памяти. Ведь смеялся-то он над ней… Над уродством ее. Как жить с этим?!

— Ты чего? — не отставала Даша.

— Ничего. Спать пора. Доктор говорил, что надо хорошенько выспаться перед операцией.

— Странная ты… Мало ли чего они говорят! Ты, может, и родителей во всем слушаешься?

— А это так глупо?

— Отсталая ты какая-то… Как еще на операцию решилась? Такие обычно так и живут.

«Я и не решилась бы, если б дядю не занесло австралийским ветром». Она не стала признаваться в этом Даше, потому что та могла уцепиться за такую подробность, и растянуть разговор на всю ночь. Геля понимала, что это мандраж перед операцией делает новую знакомую настолько невыносимой, и все же встала, мысленно умоляя не ходить за ней и не задавать больше никаких вопросов. И вообще, главное сейчас — не думать, не думать. Не представлять, как светятся на солнце золотистые Сережины волосы, как сияют его глаза… Даже учителя признавались (она случайно услышала), что настроение поднимается, когда урок проходит в том классе, где учится Сережа Колесников. Потому что его лицо всегда лучится счастьем. Геля сморщилась: не в тот момент, конечно, когда он смотрит на нее… Да и замечал ли он ее вообще? Она до боли закусила губу: замечал. Вот только ее лицо, если и вызывало у него желание улыбнуться, так лишь с издевкой. А как еще можно смотреть на Бабу-Ягу?!

Резко мотнув головой, хотя это никогда не помогало избавиться от измучивших ее воспоминаний, она быстро пошла к своей палате, боясь оглянуться, чтобы не встретить презрительный взгляд Даши. Хотя пора бы привыкнуть к этим взглядам — то изумленным, то почти суеверно ускользающим, в которых прослеживалось желание перекреститься, то насмешливых… Ее лицо вызывало у окружающих всплеск эмоций, и появление Гели в любом обществе не оставалось незамеченным. Собственно, она почти нигде и не бывала. Иногда только выбирались с сестренкой в кино. Приходили к самому началу, чтобы на Гелю меньше таращились.

Куда еще могла она ходить? Когда одноклассники собирались у кого-то дома, ее, как правило, забывали пригласить. А зачем? На вечеринках списывать не надо, значит, эта безотказная отличница там не нужна. Другое дело на уроках…

Спрятавшись в палате, Геля выключила свет и нырнула под одеяло. Сердце замирало и проваливалось куда-то: завтра… Завтра ей сделают новое лицо. Подарят новую жизнь. Не может быть, чтобы все осталось по-прежнему. Что это происходит с ее сердцем? Наверное, так бывает перед свиданием… Геля не могла это утверждать, ведь ее никто никогда не приглашал ни в кино, ни в кафе. Показаться с девушкой, у которой нос спускается до самого рта?! Такое и в голову никому не придет…

Нет, вообще-то она бывала на свиданиях, только это всегда были чужие свидания. И приглашали ее девчонки, которые знали наверняка, что на фоне Гели Арыковой любая из них покажется красавицей. Она не сразу разгадала этот хитрый замысел…

Темнота палаты была разбавлена проникающим сквозь неприкрытые жалюзи светом луны — такого цвета у Тамары Новиковой были глаза. Очень темные, почти черные, но в них был свет. Все замечали его, не только Геля. Может, так казалось еще и потому, что она постоянно улыбалась. Зубы у нее были белые и ровные, а десны здоровые, поэтому ей было что показать. Тогда Геля еще не догадывалась, что и у Тамары есть свой пунктик — горбинка на переносице, которой она почему-то жутко стеснялась. Эта горбинка их и подружила…

В тот день, когда Тамара сказала как бы между прочим: «А ты уже видела этого нового «Гарри Поттера»? Говорят, ничего… Давай сходим вместе?» — Геля не шла домой, а бежала, захлебываясь ветром, в котором ощущался привкус счастья. Это должно было случиться! Должен был появиться человек, которому станет интересно поговорить с ней, обсудить новый фильм, поспорить, если на то пошло… И вот она дождалась.

Геле было радостно в это поверить? Ведь это она в начале года написала лучшую работу о российском кино, и даже получила в награду целую коллекцию дисков, которые ей не на чем было просмотреть. Тамара это знала. Все в школе знали, многие даже не преминули поехидничать, что Арыкова выиграла кастинг на роль кикиморы. Некоторые упоминали все ту же Бабу-Ягу. Но все сходились на том, что Арыкова обошла всех даже без грима.

Но Геля решила, что такими глупостями не смутишь Тамару Новикову, она ведь — умница, на экономический поступать собирается, а там конкурс из одних медалистов. И свою медаль она не упустит, можно не сомневаться. Геля вздохнула: Тамара, конечно, не Сережа Колесников, но приглашение от него дождаться — это уже само по себе из области фантастики. Даже Гарри Поттер такого чуда не совершит…

Хотя перед сном, когда Геля закрывала глаза, шкодливая Сережкина улыбка, в которой сохранялось что-то детское, вспыхивала во мраке ночи только для нее. И тогда они, как случалось в романтичных кинолентах, смеясь и повизгивая, катались на американских горках, и ели мороженое, и целовались, спрятавшись в подъезде, и ему нисколько не мешал ее нос…

А утром она выходила из дому пораньше, чтобы по дороге в школу пройти мимо Сережиного дома — а вдруг он встретится?! Затаив дыхание, едва скосив глаза, быстро пробегала мимо его окон на первом этаже. Иногда ей мерещилось, что он сейчас отдернет штору — на градусник взглянуть. Что отразится на его лице, когда он увидит самую уродливую девчонку школы?

…Геля резко отбросила одеяло, села на постели, обхватив колени: не думать о нем, только не думать! Начинает душить безнадежность. Хоть двадцать операций сделай, разве Сережа Колесников сможет ее полюбить? Этот светлоглазый, улыбчивый, солнечный мальчик… Уже не мальчик — почти студент! В институте вокруг него появятся новые девочки… Красивые, ухоженные, знающие себе цену…

Не думать! Лучше уж вспомнить, как обошлась с ней Томка. Тогда эта боль показалась ей невыносимой, а теперь, когда сравнивала…

В тот день у кинотеатра, когда они только подошли к ступеням, Тамара вдруг торопливо проговорила, глядя куда-то мимо Гелиного плеча:

— Знаешь, с нами еще один парень пойдет. Ты не против? Он так уговаривал меня, я просто не смогла отказать. Он — ничего…

— Да, пожалуйста, — ответила Геля, все же ощутив легкий укол разочарования. Радость желанного уединения мгновенно померкла.

Тамара с раздражением потерла переносицу:

— Как ты думаешь, это ничего, что я такая горбоносая? Или это сразу бросается в глаза?

— Ты — горбоносая? Да что ты! — искренне изумилась Геля и впервые всмотрелась повнимательнее. — Я даже не замечала этой горбинки. Уверена, что и он не заметит.

— Правда? Ну, будем надеяться, — вздохнула Томка.

Она уже вся вытянулась, подобралась, заискрилась улыбкой, черными глазами, выглядывая в толпе:

— Он уже студент, понимаешь? Юрист будущий. Ты же знаешь, как это серьезно? Если станет адвокатом, это такие возможности открывает! Ты себе представляешь?

— Я все понимаю, я же не умственно отсталая, — отрезала Геля. Она терпеть не могла, когда без конца повторяли это слово.

Ей уже не хотелось в кино или хотелось, но только не с ними. Разве третий когда-то перестает быть лишним?

— Вот он! — вскрикнула Тома и ухватила ее за руку, словно угадав, что Геля мечтает исчезнуть, раствориться в толпе, где ее никто не заметит, не скривится при виде ее пылающих угрей.

Но Тома держала ее цепко. Не вырываться же на глазах у всех, на глазах этого еще не узнанного в толпе студента, чтобы показать себя еще и дурой… Гелина рука обмякла, и Тамара сама выпустила ее. Теперь бояться было нечего, Виталий уже увидел их. Во всей красе.

— Мы не опоздали? — весело заверещала Тома, демонстрируя разом все зубы. — Но ведь девушкам положено опаздывать! Правда, Виталя? Знакомьтесь…

Его взгляд не выдал ничего нового. Все то же, сотни раз обращенное на Гелю брезгливое сочувствие: надо же, какая страшилка… Он с облегчением перевел взгляд на лицо Тамары, улыбнулся от радости, а она уже так и светилась в ответ.

«Вот для чего я ей понадобилась, — отчетливо поняла Геля. — Чтобы он действительно не заметил ее горбинку. На фоне такой уродины он сразу увидел в ней красавицу…»

Тамара вытащила билеты (Геля даже не знала, что они уже куплены) и бросила на нее виноватый взгляд.

— Ты знаешь, тут такая напряженка с билетами была. Один пришлось взять на другой ряд.

— Хоть не на первый? — Она уже поняла, кому предстоит сидеть отдельно. Ничего страшного.

Проверив (ей ведь было наплевать, когда она покупала), Тома, похоже, искренне обрадовалась:

— Нет, на седьмой!

— Счастливое число.

Геля вырвала у нее билет и прошла вперед, чтобы Виталий больше не оглядывался на нее. Но Тамара еще и крикнула ей вслед:

— Деньги потом отдашь!

«Да это ты мне еще должна заплатить за то, что показалась этому дураку Эсмеральдой на фоне Квазимодо! — Геля закусила губу и опустила голову. — Уродина проклятая… Гюго на тебя нету».

Фильм ей почти не запомнился, кто-то летал, от кого-то прятались… Зато до сих пор вспоминала, как, вернувшись домой, она истерично прокричала сидевшим у телевизора родителям:

— Почему вы меня еще в детстве подушкой не задушили? Пока я еще не увидела себя в зеркале. Это было бы гуманнее, честное слово! Почему я должна мучиться всю жизнь из-за вас?

Ей показалось, что они даже не поняли, о чем она говорит. Зато Ленка поняла, прижалась маленьким тельцем, когда Геля рухнула на свою кровать. Сестренка повозилась и затихла, обняв ее. Она ничего не говорила (а что тут скажешь?), только тепло сопела ей в шею, всем своим существом выражая: я с тобой, я люблю тебя. Но, вместо того, чтобы обмякнуть рядом с сестренкой, прижать ее и забыться счастливым сном, Геля оттолкнула Ленку, пронзенная болью: «Никто, кроме нее, и не будет меня любить! Тем более Сережа…»

* * *

Ее так и сбросило с постели, в которой Геля предполагала хорошенько выспаться перед операцией. Доктор настаивал. Но ведь последняя ночь уродства… В пору закатить пирушку и торжественно проститься со своим опостылевшим лицом! Завтра в десять часов утра… У нее начали холодно покалывать ладони: страшно-то как! Если верить Дашке, даже у «звезд» бывают неудачные операции. А она, похоже, «изучила вопрос». Может, тоже стоило подготовиться? Выяснить, где самые лучшие пластические хирурги работают… Хотя ей-то, Геле, чего бояться? Хуже, чем сейчас, не будет. Это уж точно.

Она быстро набрала номер сестры, не боясь разбудить, и, услышав, спросонья протяжное «да?», тихо проговорила:

— Привет, маленькая? Я разбудила тебя?

— Ой, Геля!

Ей представилось, как сестренка подпрыгнула на постели, уселась на подушку, скрестив ножки по-турецки, как часто делала. Вот кому не нужны были никакие операции: мордашка хорошенькая, живая — глаз не оторвешь! Как они родились такими непохожими друг на друга?

— Геленька, завтра, да?

— Завтра. А потом еще кожу лечить будут, чтобы прыщи мои победить. В общем, я надолго тут…

— А к тебе никак нельзя будет приехать? Хоть на секундочку?

— Я сама не хочу, — призналась Геля. — Давай увидимся, когда я стану совсем другой.

Ленка помолчала немного, потом робко спросила:

— Но ты ведь не совсем изменишься, правда? Ты же все равно останешься моей сестрой?

…Стены палаты, наползая, уже душили ее. Геле хотелось бежать куда-то, чтобы рассыпать свой страх по всему свету маленькими гомеопатическими крупинками. Такую и не заметишь, даже если подцепишь на ботинок… Геля осторожно выбралась в темный коридор, огляделась. Лишь на посту медсестры горела настольная лампа, но там никого не было. Она повернула в другую сторону коридора, хотелось уйти от света. И, только сделав несколько шагов, она заметила, что кто-то сидит в уголке дивана.

— Даша? — позвала она шепотом. — Это ты?

Тень качнулась.

— Я вам, девушка, не Даша.

Отозвавшийся голос был хрипловатым и резким, Геля поняла, что его обладательница много курит. И характер у нее, видно, еще тот, если она сразу же так огрызается.

— Извините, пожалуйста, — сказала Геля. — Я совсем не хотела вам помешать. Я вас не заметила…

— Да ничуть ты мне не помешала! — послышался раздраженный ответ. — Чего ты хвостом виляешь? Подойди поближе, я тебя не вижу. О, рифмы полились! Что за божественный вечер… Ночь накануне Рождества.

«Ее тоже завтра оперируют, — догадалась Геля. — Будет ли для каждой из нас это второе рождение счастливее?»

Женщина похлопала ладонью по дивану:

— Садись же, не стой столбом. Называй меня Изольдой. Это, между прочим, не псевдоним, так меня матушка нарекла.

Ее смешок походил на кашель. Геле даже показалось, что новая знакомая чем-то подавилась. Присев рядом, она разглядела тонкое, чуть вытянутое лицо, тяжелые веки, почти скрывшие глаза, скорее всего голубые, потому что пряди волос, спускавшиеся на шелковую пижаму, были светлыми. Рот Изольда прикрывала длинными пальцами. На секунду Геле захотелось отнять ее руку и включить свет.

— У меня тоже не обычное имя — Ангелина, — призналась она.

В ответ опять послышался сдавленный звук, выдающий возраст:

— Ангел? Это хорошо. Может, ты станешь моим ангелом-хранителем? Мне бы он очень пригодился.

Геля подумала: «Она плохо видит в темноте, иначе не приняла бы меня за ангела. Так меня еще никто не называл».

— Все зовут меня Гелей.