На Тробрианских островах Малиновский провел несколько экспедиций, в 1915–1916 и 1917–1918 годах. Вернувшись в Лондон, он опубликовал полученные результаты в книге, названной несколько романтически, как и подобает первой книге молодого человека, «Аргонавты западной части Тихого океана» [Малиновский Б. Аргонавты западной части Тихого океана, М.: РОССПЭН, 2004.]. Несмотря на то что в последующие годы Малиновский написал еще несколько успешных книг, именно Аргонавты стали бестселлером и принесли ему мировое признание не только в области антропологии, но и социальных наук в целом. Однако, прежде чем рассказывать о его экспедициях, талантливо и живо описанных им самим в лучших традициях Жюля Верна, необходимо перелистнуть несколько страниц истории британской антропологии назад и сказать пару слов о том, каково было положение дел в этой науке на 1922 год, когда вышли «Аргонавты» и почему они стали таким большим рывком вперед. Ведь, несмотря на то что Малиновский был действительно гениальным ученым, он был еще и исключительно удачливым в научном плане — его книга вышла именно тогда, когда британскую антропологию захлестнул большой кризис, и на какое-то мгновение стало казаться, что науке этой суждено умереть, так толком и не пожив. А дело обстояло так.
Несмотря на то что Малиновский разработал первую серьезную методологию полевых исследований, он, конечно, не был первым антропологом. К началу ХХ века в Великобритании определились два главных фаворита среди направлений антропологии — эволюционизм и диффузионизм. Эволюционизм, как легко догадаться из его названия, опирался на идею об эволюции институтов общества и культуры. В конце XIX века эволюционная биология, прославленная Дарвином и Спенсером, стала основным источником метафор для большинства наук об обществе. Например, в экономической науке того времени сложно найти школу, не изыскавшую, с той или иной степенью элегантности, возможность сравнить свои законы с биологическими — от закона убывающей предельной полезности, перекликающегося с законом Вебера — Фехнера (согласно которому реакция рецептора на раздражитель угасает по мере повторения воздействия), и до концепции эволюции социально-экономических институтов у Веблена. Антропология не отставала от других социальных наук, и в наибольшей степени мода на биологизацию нашла свое воплощение в эволюционизме, и, позднее, неоэволюционизме.
Эволюционисты полагали, что существуют некие общие закономерности развития, внутренняя логика рождения и роста культуры, которой подчиняются все общества. Сначала Тайлор и Морган, а потом и неоэволюционисты вроде Уайта и Стюарта, опираясь если не на конкретные идеи, то хотя бы на дух эволюционной биологии, говорили о необходимости искать общие, универсальные законы развития общества, подобные универсальным законам из естественных наук. Согласно доктрине эволюционистов, все общества проходили в своем развитии через несколько стадий, причем движение это было линейным, от низших к высшим, подобно эволюции видов. Несложно увидеть, что, наравне с биологической теорией эволюции, эта школа во многом перекликалась с марксисткой концепцией формационного развития: оба подхода говорили о наличии неких ступеней, которые проходят общества в своем развитии, подчеркивали, что чем дальше, тем сложнее, совершеннее и искусней выглядят эти ступени, а также разделяли общий марксистский тезис о том, что «бытие определяет сознание». Эволюционисты применяли его к сознанию уже не только индивидуальному, но и коллективному, а функционалисты, последовавшие за ними, могли бы добавить: «бытие определяет культуру». Правда, в отличие от марксизма, эволюционизм в антропологии не выделял производство как наиболее важный вид экономических отношений, что позднее позволило экономической антропологии достаточно безболезненно сделать обмен центром своих научных интересов.
Идеи эволюционистов не вызывают особых вопросов у современных читателей и в целом кажутся в некоторых местах даже очевидными — в самом деле, общества развиваются во многом под влиянием внешних факторов, подталкивающих культуру в определенном направлении и отсекающих часть из возможных путей развития, и не требуется большого напряжения воображения, чтобы сравнить этот процесс с биологической эволюцией. Критика возникнет, когда речь пойдет о деталях, что, строго говоря, и случилось в начале ХХ века, однако общая идея эволюционного развития общества витала в то время в воздухе университетских кабинетов и залов библиотек.
Иначе дело обстоит с диффузионизмом. Подобно спецэффектам из научно-фантастических фильмов середины прошлого века, диффузионизм был обречен быстро утратить свою привлекательность, и сейчас его идеи легко могут вызвать улыбку. Диффузионисты защищали идею контактной передачи культуры, согласно которой институты, обычаи и традиции передавались от одного общества к другому подобно вирусам, приставая к караванам купцов и заражая новые города. А поскольку события происходили в начале ХХ века в Великобритании, которую тогда накрыла настоящая египетская лихорадка на волне многочисленных успешных раскопок, выбор того самого первоначального источника, из которого вытекали все прочие культуры, некоторым антропологам казался очевидным — Древний Египет. Предполагалось, что от этой древнейшей цивилизации обычаи, институты, практики и верования расползлись по всему свету, меняясь, иногда до неузнаваемости, в новых сообществах и подстраиваясь под внешние условия и особенности исторического развития каждого региона. Сейчас диффузионизм вызывает куда большее недоумевание, чем эволюционизм — очевидно, научные концепции могут выходить из моды так же стремительно, как и всё прочее. Однако в начале ХХ века он занимал важное место в Британской антропологии и всерьез боролся с эволюционизмом за лучшие умы.
В 1909 году в академической среде состоялась встреча между профессорами Оксфорда, Кембриджа и Лондона, на которой они договорились, что именно следует понимать под «этнографией», что — под «этнологией», а что под — «социальной антропологией» (и, следовательно, что могут ожидать студенты, записавшиеся на тот или иной курс). Как только была достигнута договоренность о терминах, основной ареной для битвы оказалось время. Если точнее, необходимо было решить, на что антропологам следует направить свое внимание в первую очередь — стоит ли взяться сначала за изучение текущей ситуации в архаических обществах, на их институты, связь между ними и то, как они отвечают нуждам общества, или сосредоточиться сперва на прошлом, на истории архаических обществ, заняться вопросом происхождения и попытаться ответить на извечный вопрос человека — откуда мы пришли? Битва была нешуточная, потому что, по сути, речь шла о том, победит ли эволюционизм или диффузионизм. Парадоксальным образом эволюционисты, самим своим названием отсылавшие к истории развития, вполне довольствовались изучением текущего момента и прежде всего интересовались анализом функциональных связей в обществе. Для диффузионистов, с другой стороны, настоящее играло второстепенную роль, а первоочередным вопросом было прошлое, в котором надлежало искать следы распространения культуры от одного общества к другому.
Неизвестно, чем закончился бы этот спор, если бы перед антропологами внезапно не встала другая, куда более насущная и серьезная проблема. Стоило им только более-менее договориться о категориях и даже продвинуться вперед в споре между многочисленными дисциплинами, которые собирались изучать архаические общества, как эти самые общества стали стремительно исчезать. То, что не смогла уничтожить колонизация, беспощадно сметала глобализация. Прогресс шагал по планете семимильными шагами, грозя за несколько лет перепахать и засеять поле, которое миссионеры и купцы прежде не могли обойти и за дюжину лет. Для антропологов пришло время отставить в сторону споры и сомкнуть ряды, бросив все силы на полевые работы. Однако мало того, что те факты, что удавалось собрать, противоречили и эволюционизму и диффузионизму, расхолаживая исследователей, никто толком не был уверен, как же именно эти самые факты следует собирать. И здесь Малиновскому повезло вновь, и вновь это везение не преуменьшило его собственных талантов, а, напротив, помогло воплотить их в наибольшей мере. Он опять попал в нужное место и время, и его страсть к дотошным эмпирическим исследованиям заполнила лакуну в науке, став ответом на насущную потребность и открыв возможности для передовых исследований. Британской антропологии была необходима новая, современная методология полевой работы, которая не только сможет быстро собрать как можно больше данных, которым суждено было вот-вот исчезнуть с лица Земли, но и которой можно быстро обучить. И вот тут-то гений Малиновского нашел себе полноправное применение.
В чем же заключалась та самая новая методология, которую разработал Малиновский? Сам он свел ее к трем основным пунктам:
1. «Ставить перед собой подлинно научные цели и знать те ценности и критерии, которыми руководствуется современная этнография».
2. «Держаться подальше от белых людей и жить прямо среди туземцев».
