Память не уничтожит моё время. Время не уничтожит мою память.

На пляже Отрада мы как-то выпили с однокурсницей бутылку водки. Она была девушка, она была влюблена. Она страдала по красавцу брюнету. Я успела развестись с первым мужем. Её страдания выглядели диковато. Я не верила, что возможно так влюбиться, что слезами можно умыться. Была осень, мы пили водку, однокурсница рыдала, я курила «Клеопатру». Она не курила, она была девочкой из хорошей семьи. Я была девочка из обычной советской семьи. Она была девочкой из хорошей одесской семьи. Колоссальная разница, но мы подружились той осенью за той водкой. Прежде все девочки курса считали меня холодной и неприступной. Отчего же она выбрала меня в конфиденты? В горячей любви легче и безопасней признаваться тем, кто холоден.

«…Он был навсегда излечен от своей неразумной страсти…»

Из нашего дома на проспекте Мира все ходили на Ланжерон.

Тренер спорткомплекса «Динамо» чаще всего гонял нас на пляж «Лермонтовки», Одесского санатория имени Лермонтова. Но в многотрудные дни футбола мы бежали в Отраду.

Футбол внушал мне страх и отвращение. Бить ногами по большому кожаному мячу, бегая по твердокаменному грунту под палящим солнцем, чихая от пыли и жмурясь — сомнительное удовольствие. Особенно в смешанной команде, а девочки — в смешанной команде! — играют в футбол хуже мальчиков, и не стоит утверждать обратное. Бегать за мячом ещё терпимо. Ужасно, когда он волею случая оказывается рядом и тебе никак от него не убежать.

— Бей! Что же ты не бьёшь!

Ударяешь по твёрдому мячу, жаждешь, чтобы он летел, как у Марадоны. А подлый мяч кургузо отскакивает, едва-едва, словно не мяч, а ком глины, и слабо катится не туда. Тяжела я на суше.

— Мазила!

«А в общем, футболиста из меня не вышло».

А я и не хотела быть футболистом. Я плаванием занималась. Но ОФП есть ОФП, без него нет специализаций и квалификаций.

Какой же отрадой было после этого войти в море и плыть, становясь чистой, лёгкой, ловкой.

Какой отрадой была Мавританская арка «Отрады» (которую однокурсница из хорошей одесской семьи называла, как и тренер: дачей Ждановой). Моя «Отрада», свидетельница моих футбольных неудач, моих белых бантов, белых гольфов и белого передника, и белого халата студента медицинского института.

Моя отрада — «Разбитая жизнь или волшебный рог Оберона» Валентина Петровича Катаева. Которую так хорошо перечитывать дома, под Москвою…

Мой одесский язык

Мой одесский язык.

Язык акаций Амбулаторного переулка. Пламя тюльпанов, дух пионов, вечный песок в сандалиях и коленки в зелёнке. Чьи-то дети гуляют в садиках, а я гуляю на пляже. Я не знаю о детях в садиках, мне кажется, что все дети гуляют на пляже. Вы гуляете по пляжу? В моём детском языке я гуляю на пляже.

Шестнадцатая — не номер, а имя собственное.

В моём море есть рыба-игла, опасная рыба-петух и морской конёк. Потом их нет, потом снова есть, потом снова нет, но все мои остались в начале семидесятых двадцатого, в море на пляже Шестнадцатой. Я деру мидию. Все пальцы в мелких выбеленных порезах. Я расту в морской воде. За меня никто не боится. Я научилась плавать раньше, чем ходить и говорить.

— Ваша девочка слишком много время проводит в воде. Шо?.. Я говорю вам, ваша девочка слишком много время проводит в холодной воде! Шо?!. Выньте ребёнка из воды, говорю вам! Нет, ну шо такое, а? Юра, я скажу вашей жене, куда вы смотрите вместо ребёнка, и вы больше никада не будете видеть!

На моей Шестнадцатой все друг друга знают. Я принесла домой корнерота в огромном пакете с морской водой и выпустила его в аквариум с маленькими пресноводными рыбками.

— Вот точно так же к Заруцким приехал Николай Иванович немного погостить, а они умерли все в том году. Тоже был неудачный опыт, а вы ребёнка ругаете! — резюмирует сосед.

Я долго плачу, потому что мне жалко корнерота и рыбок, а Заруцких не жалко, потому что не мой неудачный опыт.

Шестнадцатая, и розовый куст, и виноград «Лидия», невкусный, сопливый, дед из него делает вино. Огромные десятилитровые бутыли, сверху по пробке обмазанные пластилином. На тёплом пластилине остаются отпечатки пальцев, если надавить. Я подрастаю, и в моём бездумном акациевом солёном языке появляется акцент цветущих свечек.

Мой одесский язык — язык каштанов за окнами. Проспект Мира 34, угол Чкалова. Центр Шестнадцатой Вселенной сменяется центром города.

— Таня, какие кактусы? Они здесь не выживут. Кактус любит пустыню. Не потому, что нет воды, а потому что солнце. И хотя у нас в очередной раз нет воды не только после двенадцати ночи, а в очередной раз всегда, но у нас никогда нет солнца из-за этих каштанов. Скажи спасибо папе. Он — гуманист. Он не может поливать живое соляркой, как все. Он даже права не смог получить, хотя дедушка купил нам машину. Теперь дедушка ездит на нашей машине, потому что твой папа пугливый гуманист! Так что можешь посадить бегонию, она может жить в темноте, как твой папа.

Налево из подъезда я хожу в сто восемнадцатую «привозную» школу. Из нашего адреса — Проспект Мира угол Чкалова — можно сразу выйти на Воровского. У нас тройной проходной двор.

— Детка, как жаль, шо ты не еврейка! Такая чудесная девочка — и не еврейка! Отличница, красавица и не еврейка! Ты бы могла выйти замуж за нашего внука, када вырастешь, но даже када ты вырастешь — ты не будешь еврейка! Это так нехорошо! Еврей может спать с русской, но он не может жениться на русской! Сёма, шо ты меня одёргиваешь, ради бога?! Она уже взрослая, у неё уже пионэрский галстук! Такая хорошая девочка, умница, жаль, шо не еврейка, вы с Эдиком такая прекрасная пара, как жаль!

Мой одесский язык — широкий мраморный подоконник, прохладный в самую липкую жару. Ранним утром быстро-быстро по Долгой, но уже не по улице, а просто по долгой улице Чкалова. Карла Маркса, Ленина, Пушкинская, туберкулёзная улица Белинского, венерический переулок Веры Инбер, бесконечная лестница — и ты на Ланжероне. Тут белые шары, вернее, они — там, а ты купаешься тут, потому что тут в море есть заветный камень. Летним днём о нём знают все. Ранним осенним утром — только ты.

Вверх бесконечнее, чем вниз. Но ты же не будешь ныть, как Эдик? Эдик с бабушкой, а ты один на один с лестницей, извилисто ведущей на бесконечный верх. Низ наступает быстро, верху нет предела, только пот, потому что быстрее и быстрее, остановишься — всё! — будешь ныть в бетонные ступени.

Награда — холодный мраморный подоконник. Мрамор не так равнодушен, как бетон. С ним можно говорить. Кулёк «Театральных», «Тридцатилетняя женщина» Бальзака в синем. Моя русская мама, получившая хорошее образование, воспитанная на правильной русской речи, даже не замечает, как она говорит, надышавшись за много лет этим Городом. Для неё это уже естественно, выверено, как атмосфера Земли естественна для гомеостаза млекопитающих. Вас в Москве отправляли гулять? Меня в Одессе отправляли «дышать воздухом», и не подумайте, что в квартире мы ходили в скафандрах из-за повышенной концентрации сернистых газов, доставленных нам в баллонах с Венеры.

— Не грызи, испортишь зубы. Не порть глаза, иди на улицу дышать воздухом!

Покорно плетёшься на улицу дышать городской пылью. Твой лучший друг — театральная тумба, обклеенная афишами. Когда-то там обязательно будет твоя фамилия. Та, которая будет твоей.

Пока у тебя нет той фамилии, что будет на афишах. Зато у тебя есть Твой Крест. Огромный крест в кроссовках, шерстяной юбке, кружевном жабо и с вечной авоськой. В авоське у Твоего Креста творог и ноты. За творогом Твой Крест ходит на Привоз, а ноты Твой Крест носит с собой всегда. Ты живёшь на пути пешего хода Твоего Креста с Привоза к себе домой. Но твой крест никогда не идёт к себе домой, пока не зайдёт к тебе домой. Имя Твоему Кресту — Каверзнева Надежда Викторовна. Ей мало истязать тебя три дня в неделю в ДМШ № 2, она ходит к тебе ещё и все остальные четыре. У Твоего Креста нет мужа, нет детей, нет внуков. Есть сестра в Москве и ты, маленький мученик с поцарапанным «Театральными» языком.

— Девочка совершенно бездарна. Совершенно. У неё не гнутся небеглые пальцы, и она не имеет никаких музыкальных способностей. Но я сделаю из неё музыканта. Девочка поразительно бездарна. Девочка гениально читает с листа. Вы знаете, как ваша дочь читает с листа?! Я никогда не поставлю ей больше тройки, я пошла к учителю сольфеджио и приказала её пятёрку исправить на тройку. То, что она в третьем классе пишет диктанты для второго курса композиции, ничего не значит, потому что у неё совершенно нет слуха. Она просто всё запоминает. Она помнит звук!.. Как ты сидишь?! Пока я говорю, или твоя мама говорит, или пока не закончится похоронная процессия папы римского, ты сидишь так, как я тебя учила, или сразу вставай и ложись, потому что если ты не сидишь так, как я тебя учила, нечего и начинать! Всем наплевать на твои желания, никому не наплевать на твою породу. Девочка, ты абсолютно бездарна, но у тебя есть порода. Ты будешь тем, кем захочешь, если будешь сидеть так, как я учила, и столько, сколько я скажу! Музыка тут совершенно ни при чём. Но я сделаю из тебя музыканта! И если ты думаешь, что музыкант — это тот, чья фамилия на афише, — ты ещё глупее, чем кажешься. Но твоя фамилия будет на афише. Так или иначе!