Клер наблюдала их роман со стороны и думала, что вскоре все кончится новым браком Юлии Борисовны, дело к этому шло.
Но в декабре произошли известные события на Сенатской площади. И все изменилось в одночасье.
Они в то время жили в Москве, перед восстанием на Сенатской Петр Каховский заставил Юлию вместе с детьми и домочадцами уехать из Петербурга в их московский дом, словно знал или предчувствовал…
Когда его арестовали и заключили в Петропавловскую крепость… И все месяцы несвободы — зиму, весну, начало лета… о мой бог…
Тяжело об этом вспоминать… А писать в дневнике? Ей, иностранке?
Клер обмакнула перо в чернильницу и написала:
«Косые лучи заходящего солнца освещали темные леса за Москвой-рекой и саму беседку, каждый лист был полон солнца, подобно алмазу, сверкающему всеми оттенками» [Из пятого «русского» дневника Клер Клермонт.].
В кустах, окружающих беседку плотной стеной, хрустнула ветка. И еще раз…
Клер посадила кляксу на страницу.
Красногрудая птичка-малиновка, словно преследуя Клер, выпорхнула из кустов и села на мраморные перила беседки, кося на молодую темноволосую женщину в черном платье из тафты глазом-бусинкой.
Малиновка моя…
Так звал ее он, Байрон…
За ее пунцовый румянец на щеках в шестнадцать лет…
За сладкий голос, когда она пела ему у клавикордов…
Румянец сменился пепельной нездоровой бледностью, когда умерла их девочка, дочка…
А голос так и остался — прекрасный оперный голос, колоратурное меццо-сопрано… Она пела и здесь, в Иславском, куда они переехали в мае из московского дома, вечерами, еще до отъезда Юлии в Петербург.
Снова в кустах хрустнула ветка…
Клер невольно обернулась — кто там? Что за животные водятся здесь, в этих русских лесах? Олени? Как в английских парках?
Весь июнь Юлия Борисовна состояла в активной тайной переписке с петербургской родней и теми, кому она платила, по ее словам, немалые деньги, чтобы добиться известий о положении узников Петропавловки, а позже о ходе Высокого уголовного суда, судившего декабристов и членов тайных обществ. Получив очередное письмо в начале июля, она начала вдруг спешно собираться в Петербург.
Клер она оставила в Иславском вместе с детьми — восьмилетней Дуней и шестилетним Ваней. Клер очень любила маленьких — когда она смотрела на светловолосую Дуню, ей все казалось, что это ее Аллегра… вот ей уже и восемь лет… И она как солнечный луч.
Однако 13 июля в Иславское спешно прискакал курьер-посыльный с письмом от Юлии — та наказывала Клер отправить детей к ее двоюродной тетке Фонвизиной в бронницкое поместье (оттуда на следующий день приехала гувернантка-француженка), а самой остаться ждать ее, Юлию, дома в Иславском.
«Вы, Клер, мой единственный друг, будьте же мне опорой в мои скорбные дни», — писала Юлия.
Клер сначала не могла взять в толк, почему детей так срочно отсылают из Иславского к тетке, почему Юлия в таком состоянии отчаяния и бешенства…
Но через два дня пришли вести из Петербурга о казни декабристов, включая Петра Каховского.
И Клер все поняла.
Юлия приехала уже с урной и прахом своего возлюбленного.
— Я выкупила его тело, — объявила она Клер, выходя из дорожной кареты. — В России за деньги возможно все. Я купила его мертвое тело — они хотели похоронить казненных тайком на острове Голодае. Я приехала туда ночью, люди, которым я заплатила… Клер, а Джульетта могла бы купить за деньги тело Ромео или Меркуцио? А в России сейчас все возможно. Они не зароют его в яму, как падаль, на этом острове Голодае. Я устроила ему свои похороны на берегу Невы. Я купила воз смолистых дров и две бутыли первосортного оливкового масла. Я сделал ему погребальный костер, как вы с Байроном и Мэри тогда для Шелли на берегу моря… Я уложила его тело на костер, как мертвого Ахиллеса, и сама подожгла все факелом. Я это смогла сделать, я вынесла все это там, на берегу Невы — весь этот ночной погребальный обряд на античный лад! И я собственноручно собирала его еще неостывший прах в каменную урну. Вот, руки обожгла — смотрите, Клер… Он упокоится в Иславском, в месте, которое я так люблю и где он со мной… мой любимый… мой мальчик… мой названный муж, так и не успел побывать.
Клер в тот миг показалось, что Юлия Борисовна на грани истерики.
Но нет. Она была очень сильной женщиной.
Ни слезинки.
Она лишь сбросила шляпу с черной вуалью и вытащила шпильки из подколотых сзади светлых волос. Они рассыпались волной по ее плечам.
Как такое опишешь в дневнике?
Она, Клер, и так без записей не забудет всего этого до конца своих дней.
В роще у моста через канал послышался стук колес — среди деревьев промелькнула дорожная карета. Дорога не была проезжей и торной, кто-то ехал в Иславское — на ночь глядя.
Стук колес по мосту…
Хруст веток за спиной…
Клер снова обернулась.
Никого там в кустах.
Сумерки…
Красногрудая птичка-малиновка, что так и сидела доверчиво на перилах беседки, внезапно испуганно вспорхнула и взмыла в вечернее небо.
Клер поднялась со скамьи, положила дневник, чернильницу и свой ридикюль на перила. Она следила глазами за каретой — та уже на середине моста над каналом. Кто же это едет в Иславское?
Как вдруг…
Этот звук…
Хриплый вздох за спиной.
Она не успела обернуться — сильный удар в спину сбросил ее со ступеней беседки прямо на землю, во влажную прибрежную грязь.
Она получила удар в бок — под ребра, а затем ее прижали к земле, наступив на шею, вдавливая ее лицо прямо в грязь. Рванули что есть силы платье на спине, схватив за ворот, ткань треснула, разошлась. Клер ощутила, как чьи-то руки ощупывают, гладят ее спину, блуждая по коже, смыкаясь на талии, залезают под подол, рвут шелковые нижние юбки, задирая их высоко, и…
Клер закричала, забилась. Она кричала громко и отчаянно, взывая о помощи, и одновременно пыталась перевернуться на бок. Но тот, кто напал на нее, наступил ногой ей на спину и с силой ударил кулаком по голове. И еще раз, и еще — избивая ее жестоко и беспощадно. Она кричала, захлебывалась криком, чувствовала, как на нее наваливается сверху тяжесть — прижимая к земле все крепче, кто-то пытался добраться до самых ее интимных мест. Ее пытались изнасиловать — жестоко и страшно.
Всплеск воды!
Клер услышала его и закричала что есть сил.
Нападавший схватил ее сзади за волосы, рванул, потащил, лишь сильнее вминая ее лицо в прибрежную грязь, не давая ей повернуть шею и взглянуть, чтобы увидеть… чтобы хоть что-то увидеть…
Голоса… кто-то кричит…
Пальцы нападавшего царапали ее кожу, она слышала тяжелые хриплые вздохи… словно зверь… дикий зверь напал на нее и готов был вонзить свое жало…
Всплеск воды…
Хватка нападавшего внезапно ослабла. Клер почувствовала, что ее уже не сжимают в тисках.
Хриплый вздох, сдавленный возглас — словно разочарование, бешенство в нем и… страх?
Она снова попыталась повернуть голову, чтобы увидеть насильника, но получила удар по голове кулаком — прямо в висок — и потеряла сознание.
Вершины Швейцарских Альп…
Вдали крыша их виллы Диодати…
Он поворачивает к ней свое прекрасное лицо, известное всему миру по портретам, что украшают титульные листы изданий его поэм…
И говорит ей: «Клер, ничто уже никогда не разлучит нас. Мы вместе навсегда. Ты подарила мне свет, когда я пребывал в кромешном мраке и боли…»
Он обнимает ее крепко…
Он несет ее на руках.
Ее длинные, густые, темные, как ночь, волосы касаются травы.
Запах речной воды.
Клер открыла глаза.
— Тихонько… вот так… все хорошо… вы в полной безопасности. Не бойтесь.
Русская речь — она все еще плохо понимала ее на слух, хотя и имела редкий дар к языкам и прилежно учила русский сразу по приезде в Россию. Голос мужской — хрипловатый глубокий баритон, взволнованный.
Кто-то склонился над ней.
Чье-то лицо как в тумане.
— Кто вы? Как вас зовут?
— Я Клер, — прошептала Клер Клермонт на родном английском языке. — Я живу здесь, в Иславском.
— Вы англичанка? — Вопрос был задан ей уже на очень хорошем английском, и сразу после этого обладатель глубокого баритона громко спросил по-русски: — Есть у нас что-то, чтобы в чувство ее окончательно привести и ссадины обработать быстро? Соли нюхательные и духи?
— Откуда, ваше сиятельство? Вы такое с собой не возите. Водка есть польская в поставце! Может, водки ей дать нюхнуть?
Переговаривались по-русски, смысл ускользал от Клер. Ее голова гудела. Но она сделала над собой усилие и…
Огляделась.
Она лежала на кожаных подушках дорожной кареты, рядом с ней находился крупный мужчина — с его одежды ручьем текла вода. Кто-то еще пытался заглянуть в карету, но мужчина каждый раз резко отталкивал любопытного и от открытой двери, и от окна. Вот в окно просунулась рука со штофом и батистовым платком, уже намоченным водкой. Крупный мужчина, который словно где-то искупался, забрал платок и…
— Я тихонько, — шепнул он. — Вы поранились… а это спирт…
Он провел платком по ее виску и щеке. Кожу обожгло, и Клер застонала. Он сразу отдернул руку с платком.
— Вы кто? — прошелестела она, глядя на незнакомца.
— Я еду в Иславское к вдове моего покойного приятеля Посникова, моя фамилия Комаровский.