— Пейзажем полюбоваться, — ответил Андрей, спокойно улыбаясь в ответ.

— Да ну? — не поверил Длинный.

— Ага.

Симон научил Андрея, как надо с такими. Не бояться, не заискивать. Говорить спокойно и дружелюбно. Во-первых, это сбивает их с толку — и они забывают, что хотели на самом деле подраться, а не поговорить. Во-вторых, если говорить уверенно, можно навязать собеседнику свою манеру общения — и так убедить, что вы якобы приятели, а не враги.

Но на самом деле Симон, конечно, говорил, что все это на крайний случай, а вообще, если видишь превосходящие силы противника, лучше по-быстрому отступить. То есть сбежать.

Но отступать Андрею не хотелось — и оставлять тут этого пацана с его мелкой собакой.

— Значит, пейзажами интересуешься? — хмыкнул Длинный.

— Ага. У вас тут красиво.

— А собачками? — ухмыльнулся Длинный, подтянув упирающегося щенка поближе. — У меня тут одна лишняя образовалась. Думал в море выкинуть, но вдруг тебе надо? Вы там у себя из чего хот-кэты делаете? Из кошек?

Подпевалы Длинного опять захихикали, будто он сказал что-то сверхостроумное.

— Давай, — согласился Андрей и протянул руку.

— Значит, из собачек?

— Заходи, попробуешь.

— Э, нет, так просто я тебе ее не отдам.

— Ужин для всех, — предложил Андрей.

— Магически, — ухмыльнулся Длинный и пристально посмотрел на Андрея. — И ты прыгнешь с нашей скалы.

— Зачем это?

— С чужаками мы не договариваемся. Хочешь стать нашим — прыгни. Если не боишься. — Длинный улыбался уже до ушей.

Надо было, конечно, сказать: «Да идите вы со своими дурацкими предложениями» — и уйти. Сдалась ему эта собака. Что он, дурак — прыгать ради этого со скалы?

— Не надо, Длинный, — подал голос пацан. — Он же не наш, может, он вообще плавать не умеет. Еще разобьется. Давай я прыгну.

— Кому Длинный, а кому — Данила Иваныч, — отбрил его главарь и опять повернулся к Андрею:

— Ну, так чего?

«Да пошли вы», — хотел сказать Андрей. Но вместо этого уточнил:

— Значит, если я прыгну с этой вашей скалы, ты отдашь мне собаку?

— Стозеркально, — подтвердил Длинный, продолжая ухмыляться. Он, конечно, не верил, что Андрей согласится. И Андрей точно не собирался соглашаться.

Оказалось, что это со стороны Серая скала выглядела не так уж внушительно. А когда стоишь на ее краю и смотришь на море внизу, видно, что она высоченная, эта скала. А море очень далеко. И острые камни Акульей бухты далеко, но от этого еще страшнее, потому что непонятно, как прыгнуть так, чтобы не попасть на них…

— Не надо, — опять сказал пацан, теперь уже Андрею. В его глазах были одновременно и страх, и надежда.

«Если что решил — тогда уже не тяни, — говорил Симон. — Чем дольше ждешь, тем страшнее».

И Андрей прыгнул.

Оттолкнуться он сумел правильно, но в воду вошел не так, как надо. Все-таки одно дело — вышка в бассейне, а совсем другое — настоящее море, да еще с такой высоты. Злая соленая вода хлынула ему в нос и в горло, он захлебнулся и пошел ко дну.

Боря — тот самый пацан — потом рассказывал, что лица у парней были обалдевшие — никто от Андрея такого не ожидал. А Боря, увидев, что Андрей не всплывает, заорал:

— Вы его убили, дебилы вороновы!

Оттолкнул того тормозного, который его держал, — тот так растерялся, что даже не сопротивлялся, — и прыгнул следом за Андреем.

Из воды их обоих уже вытаскивал Длинный, у Бори одного сил не хватало тащить Андрея.

И Длинный же откачивал Андрея, а потом орал на них обоих:

— Вы больные оба! Психи стозеркальные! Вы счас сдохнуть могли оба!

Длинный оказался не таким уж уродом, как поначалу показалось Андрею. Они даже не то чтобы сдружились, но стали приятелями, по крайней мере Длинный с тех пор Андрея зауважал и со своей бандой к нему не докапывался. Даже помог Симону разобраться с компанией заезжих гопников, которые пытались наладить получение дани с закусочной.

А Боря и Андрей стали лучшими друзьями.

* * *

— Что, — грустно спросил Боря, — точно едете?

— Стозеркально, — вздохнув, ответил Андрей. Ему самому не хотелось. Тут оставались школа, к которой он уже привык; знакомые одноклассники; море, которое Андрей неожиданно полюбил, — не только купаться, но и просто бродить по берегу, слушать волны, смотреть, как они меняются: спокойные и нежно-бирюзовые — в штиль, злые, почти черные — в шторм. А главное — тут оставался Боря. Самый лучший друг.

— Завтра утром уже, — сказал Андрей.

Они сидели на камнях недалеко от Серой скалы. Солнце уже грело вовсю, и Гроза — та самая собака, которую год назад Андрей отыграл у Длинного за свой отчаянный прыжок, — растянулась во весь рост на огромном теплом камне, зажмурив глаза от удовольствия. Гроза вымахала в большую лохматую псину, умную и в целом добродушную, но за хозяев готовую порвать любого. Хозяевами она считала обоих: и Борю, и Андрея.

Море было еще холодным. До теплых летних дней, когда можно будет тут сидеть, прожариваясь, как бычки на сковородке, и с удовольствием болтать ногами в воде, ждать еще месяц-два. Только Андрея тут уже не будет.

— Там тоже море есть, — сказал Боря, видно, заметив тоскливый взгляд друга. — Возле Софиенграда.

— Северное, — ответил Андрей, — там небось только льдины плавают.

— Зато Москву по дороге посмотришь. Вы же заедете?

— Симон вроде обещал, хотя бы на день.

— Может, царевну Анастасию увидишь, — мечтательно сказал Боря.

— Это вряд ли, — усомнился Андрей. — Где я ее увижу?

Боря был влюблен в царевну Анастасию, тайно и, разумеется, безответно. В том смысле, что царевна, конечно же, о Бориной влюбленности не подозревала и ответить ему никак не могла. Вообще, в царевну была влюблена половина одноклассников Андрея, а одноклассницы почти все пытались ей подражать. Получалось у них, прямо скажем, так себе. Да ладно одноклассницы, иногда даже взрослые тетеньки старались делаться «под принцессу». Вот это реально было смешно. Не все, конечно. Например, Лиза не пыталась подражать принцессе, даже наоборот. Волосы стригла коротко, розовые платья не надевала, вместо блестящих босоножек на каблуках носила кроссовки — всегда, даже с юбкой.

— Ну, говорят, она еще собирается в Софиенград приезжать. Вся императорская семья будет. На праздники, трехсотлетие со дня дарения, ну, помнишь, это когда царевич Петр город царице Софье подарил. Вы же как раз там будете?

— Да, Симон хочет успеть, говорит, можно хорошо заработать в это время.

— В общем, если увидишь, возьми для меня автограф, — смущаясь, попросил Боря.

— Если увижу — обязательно.

— В Софиенграде вообще магически, — вздохнул Боря. — На Университетском острове каналы как в Венеции. Гондолы ходят. Ростральные колонны там, на которых магический огонь, еще сам царевич Петр его настраивал, чтоб на закате зажигался, а на рассвете гас. Музеев куча. В Кунсткамере всяких штук интересных много. Рог единорога. Заготовки для философского камня — только пока никто не понял, как их правильно соединить, чтобы все получилось. Перо из крыла того сокола, которым сам Рюрик оборачивался. Говорят, если до того пера дотронуться и правильное слово сказать, можно самому научиться в птицу оборачиваться. Необязательно в сокола, но в другую. Тоже магически. Я бы хотел. — Взгляд у Бори стал совсем мечтательным. — Например, загнали тебя враги на скалу, а под ней — камни. А ты такой — раз, и улетел от них птицей. Или просто надоело тебе все тут — раз, обернулся птицей и полетел куда хочешь. Скажи, магически?

— Магически, — согласился Андрей.

— Как думаешь, если бы, — задумчиво сказал Боря, — я научился в птицу превращаться, согласилась бы царевна Анастасия со мной дружить? Я бы ведь тогда мог куда угодно прилетать, никакая стража меня не остановила бы. Хоть в Кремль, хоть в любой дворец. Только… если я ей не понравлюсь? Она умная, шесть языков знает. И добрая. И одаренная, самые безнадежные больные от ее рук исцеляются. И… красивая… — Тут Боря покраснел.

— Отчего это ты ей не понравишься? Ты тоже умный. В шахматный кружок ходишь и в исторический. Только… — Было, конечно, жаль разрушать Борины мечты, но что делать. — Только Лиза говорит, что даже маги на самом деле не умеют ни в кого оборачиваться. Это все сказки.

— А откуда она знает? — недовольно спросил Боря.

— Ну… она вообще много чего знает. И про магов тоже.

— Интересно, откуда, — заметил Боря.

— А твой отчим что говорит? Он же вроде сам маг?

— Да врет он, — хмыкнул Боря, — какой из него маг? И ничего он про магию не говорит, только типа трясется, чтоб его не нашли. И ничего он магического ни разу не сделал. Он небось все придумал, чтоб на диване валяться и не работать. Придумал, что из знатного магического рода, только родные его оболгали и выгнали, чтоб наследством не делиться. И теперь он скрывается — очень удобный ход, чтоб никто не проверил, кто он на самом деле. Ну и, понятно, страдает. То на диване, то за магзеркалом, то за бутылкой. А мать верит. Гордится еще: как же, настоящий маг на нее, простую женщину, внимание обратил. А он еще и руку на нее поднимает, если она медленно поворачивается и остывшую еду подает. Ур-р-род стозеркальный, — Боря поморщился и добавил: — Если бы не Таська, ушел бы я от них. Пусть сами как хотят. Вот поехал бы вместе с тобой в Софиенград.