Отец Мареше хитро прищурился и достал из внутреннего кармана своей рясы портсигар, сразу обеспокоив этим присутствующих в комнате кардиналов, подумавших, до какой же степени порока можно дойти, чтобы травить себя подобной омерзительной смесью с запахом горелого кофе, ладана и нефти? Он прикурил сигарету и весомо произнес:

— А ты тоже ничуть не изменился. Все так же прощаешь мне мои греховные привычки и вольнодумство. Зря, друг мой, ты не стал похож на одного из этих напыщенных святош, потому как тогда ты бы точно не встрял во все эти неприятности, о коих писал мне в письме, умоляя разыскать в Кракове свиток с призывающей архангелов молитвой!

Бонифаций покаянно кивнул, смиренно выслушивая резонные упреки друга и не находя ни слова в свое оправдание.

— Свиток хранился именно там, где я и указал? — лишь судорожно сглотнул он.

Отец Мареше ответил еще одним красноречивым кивком:

— Ты узнал о нем из манускрипта, переданного тебе покойным Гонтором де Пюи?

— «Requiescat in pace!» [Да почиет в мире! (лат.)] — благочестиво откликнулся папа.

Кардиналы, не посвященные в тайну существования «Книги крови», лишь недоуменно хлопали ресницами, полностью утратив нить разговора.

— Ты не ошибся, кто-то из твоих предков упрятал текст молитвы в резной деревянный алтарь, украшающий наш главный краковский собор — Мариацкий костел. Мне стоило немалого труда незаметно извлечь его оттуда и привезти сюда, к тебе. Но спешка никогда никому еще не пошла на пользу, а посему мне не терпится вернуться домой и продолжить поиски остальных предметов из «Божьего Завета»…

— Теперь-то архангелы точно услышат наш призыв и придут к нам на помощь! — Папа благоговейно сложил ладони, по его впалым щекам катились слезы облегчения.

Наивный викарий, из всей загадочной беседы понявший лишь два слова: «помощь» и «архангелы», — просиял широкой улыбкой.

— Господи Иисусе! — благодарно вздохнул нунций и перекрестился.

— Как можно поверить в то, что настолько важный документ хранился в каком-то задрипанном Кракове, оставаясь неизвестным великому Риму? — возмущенно возопил самоуверенный кардинал ди Серето. — Вы лгун и интриган, отец Мареше. Вы еретик! Я вас обличаю! Ваша информация не выдерживает никакой критики! Как это у вас, у поляков, говорится: «Уписаться со смеху можно»?

Иезуит тонко улыбнулся. Он вскочил с живостью, которую трудно было ожидать от столь грузного человека, и менторски наставил свой толстый палец на папского префекта:

— Пусть я давно погряз в безверии и цинизме, но у меня еще сохранилась совесть. Но вот есть ли она у вас? Ничто не ново в этом лицемерном мире, я могу рассказать о некоем довольно известном человеке, так же обвиненном в ереси и изгнанном из семинарии.

— Вы говорите о Копернике? — вопросительно изогнул бровь нунций.

Отец Мареше одарил неуча снисходительным взглядом:

— Я говорю о знаменитом Джованни Джакомо Казанове, в 1774 году исключенном из семинарии Венеции за фразу: «У католических священников самое длинное кадило».

Папа тихонько смеялся, вежливо прикрываясь рукавом.

Кардинал ди Серето панически отшатнулся на спинку кресла, задыхаясь от злобного негодования и чувствуя, как сильно он проигрывает в остроумии и находчивости этому наглому пришлому безбожнику.

— Тише, — умиротворяюще взмахнул ладонями папа, — не нужно ссориться. До склок ли нам теперь? Януш, друг мой, ты точно уверен в подлинности свитка?

Иезуит зашарил у себя на груди и извлек мешочек, подвешенный на его толстой шее, а затем вытряхнул на ладони Бонифация потемневший от старости пергаментный свиток. Понтифик помянул Господа и развернул документ. Пару долгих минут они внимательно изучали написанный на пергаменте текст…

— Довольно любопытная молитва, — заметил Бонифаций.

— Апокриф, — уточнил иезуит.

— Какой эпохи, по твоему мнению?

— Конец XIV или начало XV века.

— Откуда?

— Венеция, однозначно. На пергаменте присутствует характерный тисненый орнамент — якорь в кружочке и виньетка над ним. Итальянские дубильщики кож использовали его с XV века, никак не раньше. В 1388 году его можно было встретить в Мантуе, в 1391-м — в Вероне, в 1409-м — в Венеции, в 1420-м — в Падуе. Кроме того, в тексте церковная латынь перемешана с типично венецианскими словами: «disnare» — есть, «sentare» — садиться, «scampare» — убегать, «folio» — сын, плюс специфическое написание некоторых слов, включающих в себя «lg», такое, чтобы выделить звук «l». Я уже изучал подобные тексты, приписываемые Белой конгрегации, к тому же такая орфография вошла в обиход лишь в XIII веке.

— Годы совпадают, — жарким шепотом согласился папа, наклоняясь к уху друга. — Это оно, часть проклятого наследия рода Бафора! Документ из «Божьего Завета».

Отец Мареше вновь кивнул, на сей раз важно и торжествующе.

— Читай, — потребовал он, — разбуди же тех, кто и так уже спит слишком долго!

Папа встал с кресла, приосанился, вдохнул полной грудью и начал произносить слова найденной молитвы, выговаривая их торжественно и призывно.

В потолке комнаты прорезалось светящееся окно, из которого кубарем вывалились три крылатые мужские фигуры. Зависнув в полуметре над полом, они лениво взмахивали белыми крыльями, звучно зевая и потирая заспанные глаза.

— Ну вот, — капризно пожаловался первый, златокудрый юноша, претенциозно наряженный в модный джинсовый костюмчик и щегольские кроссовки американского производства, — только мне, понимаешь, приснилась обнаженная святая Варвара, как кому-то вдруг приспичило разбудить меня столь грубым образом. А я ведь только собирался ее…

— Ури! — осуждающе приструнил блондинчика второй юноша, выглядевший несколько взрослее своего легкомысленного собрата. Его голову покрывали густые каштановые локоны, и он шутливо грозил загорелым пальцем. Грудь загадочного гостя оберегала серебристая чеканная кираса. — Фи, что за моветон, как тебе не стыдно?

— А что сразу Ури? — взвился сексуально озабоченный блондин. — Я уже пять тысяч лет как Ури, а вы, братья, все меня за пацана считаете. Ах, Ури, — он комично закривлялся, удачно пародируя наставительные интонации своего воспитателя, — одевайся теплее, а то простынешь, по девочкам не ходи…

Обладатель каштановой шевелюры смущенно покраснел.

— А почему у тебя обувь в помаде? — с подозрением спросил он.

— Так ходил я, — нахально заорал недисциплинированный блондин, — по девочкам ходил!

— Женщины — это святое! — назидательным тоном провозгласил третий пришелец, мужчина в расцвете лет, облаченный в темные эмалевые доспехи. Его черные волосы были острижены по-военному коротко, а на ногах он носил кожаные котурны [Сандалии римских легионеров.] древнеримских легионеров. — А Уриэлю опять не терпится отправиться в паломничество по святым местам, — он шутливо подмигнул блондину, ладонями очерчивая в воздухе контуры пышной женской фигуры, — ну и заодно немного погрешить…

Каштановокудрый звонко рассмеялся:

— Самуил, вечно ты балуешь нашего младшенького! С твоей щадящей педагогикой он как был балбесом, так балбесом и останется.

Но черноглазый Самуил не ответил. Прояснившимся взором он оценивающе обвел маленькое помещение, узрел стоящих на коленях прелатов, трое из которых пребывали в состоянии близком к обморочному, и разъяренно взревел зычным басом:

— Как посмели вы, смертные, смущать наш небесный покой?

— И лишать Уриэля его сладостных снов, — куда более миролюбиво добавил каштановокудрый. — Ай-ай-ай!

— Куда это нас занесло, братцы? — вертел головой любопытный блондинчик. — Что за халупа?

— Это наш понтификальный клуб! — робко пояснил папа Бонифаций, не поднимаясь с колен.

— Вижу, что фекальный! — едко парировал Уриэль. — Колитесь, чего вам от нас надо, мужики?

— Говори, не бойся, — подбодрил понтифика воин в серебряной кирасе, — мы вас не обидим, ибо Господь изощрен, но не злонамерен… Слово мое нерушимо, ведь я — архангел Гавриил!

— Да-а-а-а? — недоверчиво вопросил отец Мареше. — А почему он тогда допустил возникновение этакого безобразия?

— Ну а чего вы хотели? — непритворно удивился Гавриил. — У Господа имелось всего шесть дней на сотворение мира. Вот и получился бардак.

— Приплыли! — печально констатировал иезуит, отпивая из своего стакана. — Уж даже если архангелы неприкрыто заговорили о несовершенстве нашего мира, то, значит, нам пришла хана…

Уриэль плотоядно зашевелил носом, принюхиваясь к спиртному.

— Смертные пьют в трех случаях, — расхохотался Самуил, снижаясь и отбирая у отца Мареше его посох. — Когда им плохо — от горя, когда хорошо — от радости, и если все нормально — от скуки. Но сейчас, — он присмотрелся к перекошенным от отчаяния лицам папы и его друга, — я предполагаю первое. Рассказывайте! — приказал он, коротким жестом извлекая из ничего три хрустальные рюмки и наливая виски себе и своим братьям. Архангелы вальяжно расселись в воздухе, приготовившись внимать рассказу прелатов.

Неоднократно запутавшись в деталях и часто перебивая друг друга, папа и отец Мареше поведали архангелам обо всем произошедшем. И без того пасмурный Самуил еще больше помрачнел лицом, Уриэль недоверчиво хлопал своими длинными ресницами, а Гавриил многозначительно присвистнул:

— М-да, ну и дела, однако! Проклятые кровососы, похоже, совсем страх потеряли.

— Помогите нам! — жалобно попросил Бонифаций.

Но крылатые братья лишь бессильно развели руками:

— Увы, мы не можем. Господь крепко спит, убаюканный чарами Темного Повелителя, а без него мы практически бессильны!

— Тогда подскажите хотя бы главное: куда пропала Селестина и сопровождавшие ее ангелы? — умолял папа.

— Мужайся, старик, — Гавриил ласково положил ладонь на плечо понтифика, выражая соболезнование. — Все они томятся в плену у стригоев!

— Невозможно! — усомнился несчастный отец. — Селестина — избранный защитник божий, осененная его благословением и покровительством.

— Уже нет! — печально пояснил Самуил. — Она с оборотнем… — он наклонился к Бонифацию и добавил короткий комментарий, произнесенный скорбным шепотом.

— Господи! — отшатнулся потрясенный папа. — Да как же так?

— Элементарно, — хихикнул проказливый Уриэль. — Тело есть — ума не надо…

Бонифаций горестно застонал, обхватив руками голову и клочьями выдирая свои седые волосы. Его надежды на помощь архангелов и возвращение дочери рухнули в одночасье, уступив место суровой действительности. Отныне их участь казалась предрешенной, впереди не ожидалось ничего хорошего, а только гибель от клыков беспощадных стригоев и окончательный закат человеческой расы.

— Моя девочка попадет в ад? — с заиканием вопросил он, почти добитый своей последней ужасной догадкой.

Самуил скептично усмехнулся:

— Люди легче представляют себе, что такое ад, когда им для наглядного примера говорят не про кипящие котлы, а про кабинет стоматолога.

— Ну-ну, не нужно так убиваться, — пожалел старика Гавриил. — Отчаяние — один из тягчайших смертных грехов…

— Правильно, грех предаваться унынию, когда есть другие, более приятные грехи! — игриво подмигнул шалопай Уриэль.

— Мы мало что можем сделать для вас, но лично встретимся с вервольфом и дадим ему пару полезных советов, — пообещал уравновешенный Самуил. — Не падай духом, надейся на лучшее, отец!

— Но ведь оборотень есть зло! — суеверно ужаснулся Бонифаций.

Самуил протестующе скривился.

— Не бывает злых людей, — покачал головой Гавриил, — просто некоторые из вас ошибочно считают, будто Бог дал им добро брать чужое добро…

— Но дешевые понты дорого обходятся… — с угрозой в голосе добавил Уриэль, и Бонифаций с радостным замиранием сердца догадался, что сейчас архангел подразумевает вовсе не оборотня, несдержанного в своих инстинктах, а сильно зарвавшуюся предводительницу стригоев. И со всем пылом своей безоговорочно верящей в справедливость души он понадеялся, что коварная Андреа еще сильно пожалеет о нарушенном ею Соглашении и нагло развязанной войне.

— Мы что-нибудь придумаем! — уверенно пообещал Гавриил. — Не сдавайтесь и продолжайте бороться за свои жизни. А теперь нам пора, ибо темная волшба буквально выталкивает нас из вашего мира… — Силуэты трех крылатых фигур начали таять в воздухе, истончаясь и становясь все прозрачнее.

И напоследок до слуха прелатов долетела торопливая перебранка красивых голосов:

— А может, и правда махнем к девочкам? Помнится, несколько лет назад на углу Виа Кавур проживала редкостная красотка со странным именем Задолбала…

— Да не Задолбала, а Изабелла!

— Ури, это ты нас уже задолбал бесконечными разговорами про баб. Ты неисправим!

Шелест крыльев стих и пятеро благочестивых мужей остались в абсолютной тишине.

— Ну и что ты обо всем этом думаешь? — с легким недоумением спросил папа, обращаясь к отцу Мареше.

Но чрезвычайно заинтригованный иезуит лишь неопределенно пожал плечами и растерянно почесал свою кудлатую макушку. А что тут скажешь? Видимо, придется молиться, всецело положившись на энтузиазм и сметливость крылатых братьев. Другого не дано.

Если левый берег Тибра еще оставался во владении людей, то правое побережье скованной льдом реки уже всецело принадлежало стригоям. Впервые за всю историю своего долгого существования Тибр, обычно шумный и полноводный, укрылся надежным зимним панцирем, видимо не желая становиться соучастником этих ужасающих по своей жестокости злодеяний, творимых на обширном участке льда между островом Тамбуртин и мостом Маттеотти.

И неудивительно, ведь именно между двумя этими берегами и проходила сейчас последняя линия обороны, почти ежедневно орошаемая кровью ее отважных защитников. Люди буквально зубами вцепились в свою территорию, не желая отдавать врагу ни пяди родной земли. Черноту вечно сумрачного неба то и дело прорезали яркие вспышки осветительных ракет, а лучи прожекторов прицельно обшаривали крутые, увитые колючей проволокой и густо заминированные спуски к реке. Могильную тишину заметенных снегом улочек, обезлюдевших и заваленных обломками разрушенных домов, нарушала артиллерийская канонада и хриплые стоны погибающих людей. Здесь шла война. Война не на жизнь, а на смерть.

Однако, словно в насмешку над беззаветной храбростью обитателей последнего оплота гуманизма и миролюбия, совсем рядом, в глубине фешенебельных римских кварталов, начинался совсем другой мир, наполненный теплом, самодовольством и вопиющей роскошью. А самым центром, сердцем этого нового мирового порядка стало шикарное палаццо Фарнезина, расположенное на Виа делла Лунгара. Когда-то, в блестящую эпоху Чинквеченто [Термин, обозначающий культуру Италии с 1500 по 1600 год, а также культуру эпохи Возрождения.], этот роскошный дворец принадлежал богатой семье аристократов, давшей Риму немало известных политиков, юристов и священнослужителей. Оное палаццо всегда славилось своей красотой и изяществом внутренней отделки, а также необычными фресками, выполненными самим Рафаэлем. В подражание палладиевскому стилю белое палаццо раскинуло два цокольных крыла вокруг роскошного фронтона с широкими окнами. Слегка приподнятое над парком с прудами и лужайками, окруженными античными статуями, оно заметно дисгармонировало с общим ансамблем, что придавало ему особую элегантность. И, видимо, потому именно эти апартаменты избрала теперь Андреа дель-Васто, одарив их своим вниманием и сделав постоянной резиденцией.

Андреа задумчиво потерла почти обнаженное плечо, лишь слегка закрытое тонкой лямкой вечернего платья, и откинулась на спинку мягкого кресла, не сводя с огня узких кошачьих зрачков своих синих глаз. Пламя бушевало за слюдяным экраном камина, нагревая ее нежную кожу и рождая иллюзию жизни. Сейчас ее плечи, руки, шея имели практически натуральную температуру живого человеческого тела. Девушка слегка пригнула голову и капризно потерлась ушком о нежный мех шиншиллового палантина, небрежно наброшенного на спинку кресла. Это сибаритское прикосновение родило в ее душе волнующие воспоминания о том мужчине, тоска по коему еще оставалась такой пронзительной и свежей. Его шелковистые кудри — они ничем не уступали этому роскошному меху… «О, Рауль! — Андреа оскалила острые клыки и гневно зашипела, переполненная жгучей ненавистью к тем двоим, кто посмел лишить ее возлюбленного. — Как же мне тебя не хватает! — Бокал с кровью качнулся в ее руке, и с его кромки сорвалась алая капля, растекаясь по слюде экрана, шипя и сворачиваясь от жара огня. — Клянусь тебе, Рауль, — мысленно пообещала Андреа, — я их покараю, я отомщу за твою гибель. Вскрою их вены и выпущу из них всю кровь, каплю за каплей. А сама понаблюдаю, как жизнь будет медленно покидать их хрупкие тела, как погаснут звезды их глаз, как посинеют их губы. А в самом конце казни я спрошу: помните ли вы его, не принадлежавшего вам, но принадлежавшего лишь мне? Так как же посмели вы, жалкие божьи твари, покуситься на чужое достояние?» — Бокал со звоном разбился о стенку камина, орошая огонь толикой недопитой стригойкой крови. Клятва была принесена и скреплена!

Наверху, на третьем этаже, прямо над головой Андреа, что-то шумно поволокли и тяжело уронили на пол, выводя госпожу из задумчивого состояния. Повелительница мрачно помянула ангелов, на все лады костеря своих косоруких подчиненных. В двери робко заскреблись.

— Ну что еще? — раздраженно выкрикнула Андрея. — Я же приказала меня не беспокоить!

— Госпожа? — В комнату просительно заглянула простоватая, испачканная то ли грязью, то ли кровью физиономия вампира. — Мы там, это, расстарались для вас: отбили у людей картину вашего любимчика, ну теннисист еще который…

— Да сколько же можно повторять — не теннисист он! — Андреа покривилась, словно от зубной боли, изрядно задетая невежеством своего слуги. — А Давид Тенирс, фламандская школа!

— Так мы что, получается, лезли под пули ради мазни какого-то школьника?! — обомлела плебейская физиономия.

— А Фаберже? — превозмогая закипающий в ее душе гнев, на повышенных тонах поинтересовалась госпожа. — Вы нашли для меня Фаберже?

— Помилуйте, повелительница, — покаянно завыла физиономия, — мы искали. Да только его почему-то нигде целиком и не сыщешь! Голимые фрагменты везде, причем одни только яйца…

— Фрагменты? — Андреа аж поперхнулась, а ее глаза округлились до размеров пресловутых раритетов Фаберже. — Вон! — взбешенно заорала она через секунду. — Тупица! Пошел вон, дурак!

Дверь торопливо захлопнули.

Наверху опять что-то загремело и загрохотало, послышался тоненький плачущий звук бьющегося фарфора.

«Остолопы! — обреченно констатировала стригойка, бессильно царапая ногтями обшивку кресла. — Они же мне так всю коллекцию угробят. А ведь раньше всеми хозяйственными проблемами занимался Рауль. О, дорогой, как же мне тебя не хватает, во всех смыслах не хватает! — Синие льдинки ее глаз злорадно оглядели испачканный кровью камин. — Ну да ничего, скоро я за тебя отомщу! Вот только поймаю нашего резвого вервольфа и выбью нужную информацию из этой полудохлой дряни Селестины. А потом… — когти стригойки красноречиво впились в сафьян кресла, — раздавлю их, будто мух!» — И вполне довольная сей радужной, разворачивающейся перед ней перспективой, Андреа предвкушающе зажмурилась, становясь похожей на разнежившегося в тепле хищника. Она потянулась к установленному на столике золотому колокольчику, подняла его и требовательно зазвонила.