Татьяна Устинова
Селфи с судьбой
Электричка загудела и наддала, пассажиры качнулись вперёд, а потом назад. Пролетела, набирая скорость, осенняя бедная и голая станция под мелким дождём с тремя сошедшими дачниками в плащах и резиновых сапогах, и снова пошли за окнами поля и перелески, нищие деревеньки, и вдруг на горизонте над лесом возникла какая-то подозрительная труба, а потом переезд с бело-красным шлагбаумом, а к нему терпеливая очередь: две легковушки, «Газель» и лошадь с подводой — самая последняя.
Илья слушал басовитое гудение голоса в наушниках вначале внимательно, затем раздражаясь, а потом — то ли от покачивания поезда, то ли от того, что отвлекали мелькавшие за окнами чёрные ёлки и жёлтые берёзы — совершенно потерял мысль, выдернул из ушей пластмассовые штучки, заканчивавшиеся на тонких проводках, и стал тыкать в экран, чтобы остановить бухтение.
— …дак вот я и говорю, — дедок напротив как будто продолжал рассказ. Илья взглянул на него с изумлением и неудовольствием и опять уставился в планшет, — что убить-то убили, а посадили-то безвинно обвиноваченного! А у нас всегда так, закон, что дышло: куда поворотил, туда, стало быть, и вышло, только все знают, что Петрович ни при чём! Вот хоть ты меня расстреляй — ни при чём Петрович!
— Какой Петрович? — машинально спросил Илья. Файл завис, и в наушниках, болтающихся на шее, всё продолжалось глухое размеренное бормотание.
Дедок удивился:
— Дак а я о чём тебе толкую?! Вон газетка-то у тебя заткнута, а там прям русским по белому сказано, что подозреваемый задержан! А какой он, на хрен, подозреваемый, если он не виноват ни в чём!.. Петрович не виноват, говорю!..
Не справившись с дурацким планшетом, Илья выдернул из гнезда наушники, чтоб в них не гудело, и скосил глаза на газету, засунутую в щель между спинкой и сиденьем. Он купил газеты в Ярославле, когда пересаживался с московского поезда на местную электричку, быстро и равнодушно прочитал, скомкал и бросил, решив, что лучше будет слушать доклад. Никодимов докладывал на учёном совете в минувший вторник, а Илья всё пропустил.
— А раз Петрович не виноват, — продолжал дедок, — стало быть, другой виноват! Кто-то ж её прикончил, не сама она… того, удушилась! Хотя кто вас разберёт, столичных…
Тут Илья вдруг сообразил, о чём дедок говорит, и это было… странно. Так странно, что он посмотрел внимательно и сел прямо, забыв про планшет.
— А чего ты глядишь на меня? Я старый уж, прямо говорю! Нету такого закону, чтоб людей в тюрьму сажать, потому что они, может, водку пьют и за себя не отвечают! Вот ты знаешь, почему Петрович водку пьёт? Вот ты можешь мне как следует ответить?
Дедок внезапно распалился, полез под синюю ватную куртку в нагрудный карман, сопя, покопался там, нацепил очки и уставился петушиным взором. Рядом с ним на пустом сиденье была утверждена корзина, укрытая куском брезента, в ногах стояла ещё одна, побольше, широкий потёртый ремень лежал у старика на колене.
— Нет, ты мне скажи, скажи!
— Да я бы сказал, — осторожно начал Илья, — но не знаю, что у вас случилось и кто такой… Петрович? И почему он водку пьёт, не знаю.
— То-то и оно-то! И никто не знает! А я знаю, я в Сокольничьем с малолетства вот такого живу! — Старик показал рукой невысоко от пола, почти вровень с корзиной. — А меня спросили? А вон соседей? А Клавдию? Клавдия в тот день с утра в лес ладилась, к обеду должна была вернуться, стало быть, путь ей один — мимо того магазина. И её не спросили!
Илья Сергеевич Субботин, доктор физико-математических наук, профессор и столичный житель, понятия не имел, как именно надо разговаривать в дальних электричках с привязчивыми стариками. И слишком невероятным было то, что попутчик сам заговорил о том, что в данный момент интересовало его больше всего, — об убийстве.
Слишком невероятно и странно.
— Ну, чего глядишь-то на меня?.. Я прямо говорю, как есть. На кой ляд Петровичу её душить? Он пьяненький был, да, кто спорит, бузил маленько, покрикивал. Гошка-милиционер его на площади усмирил да домой направил. А чего Гошка-то, он малец ещё! В отделение Петровича волочь? Так Петрович сроду в собаку камнем не кинул, не то что в человека! Поду-умаешь, нашли там у него чегой-то в карманах! Мало ли откуда оно у него взялось! Может, сама затетёха подарила, мы ж не в курсе!..
— Секундочку, — перебил Илья, — я сути не понял. Что случилось? Где? Кого убили?
Старик недоверчиво крякнул, сдёрнул с носа очки и ткнул ими в кипу газет:
— Эвон как! Читал, читал, а дело ни с места! Или неграмотный?..
— Грамотный, — сказал Илья нетерпеливо, — но вы мне лучше расскажите. Это интересно.
— Интересно, — передразнил старик язвительно. — Всем интересно, а Петровича, стало быть, в тюрягу, да? Чего там рассказывать, всё уж рассказано, вон пропечатано даже! Когда это? На позатой неделе, дня за два до выходных припожаловала затетёха эта. Она по осени очень уж любит у нас в Сокольничьем бывать. Это у вас, у столичных, называется родину любить. И она туда же: красоты, говорит, тута расстилаются, глаз не оторвать! А что, у нас и вправду красотища. На Заиконоспасскую горку взберёшься, по сторонам глянешь, до самых печёнок проберёт! Вот она и приезжает…
— Секундочку, — опять перебил Илья. — Кто она?
— Лилия Петровна, кто, кто!.. Курпулентная из себя дама, видная такая, — дедок показал обеими руками, какая видная дама Лилия Петровна. — С директором, само собой, дела какие-то имела, он у нас ловкач, директор-то, пробу негде ставить.
— С каким директором?
— Да с нашим! Впрямь неграмотный, что ли, парень? Или ты не в Сокольничье едешь?
Илья кивнул — именно туда.
— Дак к нам все нынче едут!.. Летом вообще от народу не протолкнёшься, в предзимье-то и весной потише. Давно ли так стало! Совсем село наше загибалось, пьянь одна да старичьё вроде меня, молодые все в Ярославль и в Москву подались, жить-то надо. Всё поветшало, в землю ушло, колокольня, почитай, завалилась! Один этот самый Дом творчества остался. А что с него возьмёшь, с Дома этого? Ремонту не было лет тридцать с гаком, двор весь бурьяном зарос, труба печная на честном слове держалась, так её ветром разнесло по кирпичику! И не ехал никто, кто ж поедет?! А при советской власти у нас и режиссёры всякие, и художники, и писатели — все живали! Пили — страсть, этого не отнять, душевно пили. Особенно эти, которые писатели. Вот, помню, приехал один, машина «Чайка» его привезла, знаменитый, стало быть, писатель! Постой, как его звали-то?..
Илья не удержался и опять перебил:
— Значит, раньше не ехали к вам, а теперь поехали, и эта Лилия Петровна тоже приезжала?
— То и дело приезжала! Я про то тебе и толкую, а ты слова сказать не даёшь!
— А про что вы мне толкуете?
— Про директора, Олег Палыча! Да кабы не Олег Палыч, пропали бы мы совсем!.. Ну, он молодой, энергичный, из новых. Лет десять назад явился и давай туда-сюда шуровать! Уж не знаю, где он денег наворовал, только наворовал, видать, знатно, потому дела у него пошли! Пошли дела-то! — Старик вытянул руку и стал перед носом у Ильи загибать пальцы. — Колокольню поправил, «творчество» отремонтировал, деревьев насадил, торговую площадь замостил, магазины открыл. Музей наладил, да не один! У нас их теперь, музеев этих, если посчитать, на круг больше пяти выходит. Вот давай вместе, гляди: Музей русской предприимчивости, Музей музыкальных феноменов…
— И всем руководит Олег Павлович?
— Он! Ух, оборотистый мужик! Жулик, видать, первостатейный!
— Да почему непременно жулик? — профессорским тоном вопросил Илья Сергеевич Субботин. До этого профессора удавалось сдерживать, а тут он всё же подал голос. Обычный парень Илья Субботин за ним не уследил. — Откуда вы знаете? Может, этот ваш знатный директор денег не воровал, а честно заработал?
Дедок даже поперхнулся от негодования:
— Да иди ты!.. Чтоб на Руси-матушке да не воровать?! Нет, вы поглядите на него, на голубя сизокрылого! И тратить! Деньги, добытые честно!
Илья посмотрел на старика, а старик на него. Электричка покачивалась, и небо заметно темнело.
— Так что дела-то он делает, наш Олег Палыч! А Лилия Петровна к нему наезжала, особенно по предзимью, говорю же. Она тоже дама непростая, на каждом пальце по бриллианту вот эдакому, автомобиль у ней, шо́фер. Денег давала, это у вас мода такая, у столичных, деньги давать на восстановление храма! После табличку прикрутят к кирпичам, мол, такой-то или такая-то помогали храм того, ремонтировать. Все довольны.
— И кого убили?
— Дак её и убили, Лилию! И, главное, говорят, Петрович убил! А он ни сном ни духом, вот те крест! Чтоб Петрович средь бела дня живого человека, да ещё бабу, не сходя с места, удушил?! Быть не может такого! И главное, — тут старик подвинулся на сиденье и наклонился к Илье. От него странно, но приятно пахло то ли яблоками, то ли табаком. — Удушили-то её где?
— Где? — повторил Илья, контролируя профессора, чтоб опять не вылез с расспросами.
— Так у Зои в магазине! Ну, у Зои Семёновны, которая ещё экскурсоводом служит! Она магазин держит, там всякие скатерти, вышивки, кружева, бабская дребедень! Лилия-то Петровна страсть как любила прикупить чего-нибудь. Такого, говорит, полотна в Голландии не найдёшь!.. И покупает, Зойка-то и рада, кто там чего у ней берёт, слёзы одни. И в тот раз зашла. Ну, чегой-то спросила, а Зойка говорит: здесь нету, а дома есть, сейчас до дому сбегаю! И побежала, а Лилия в магазине одна осталась. Зойка возвернулась, а та на полу лежит и уж не дышит. Ну, сколь она бегала? Минут десять-пятнадцать, не боле. Тут полиция, Гошка прибежал. На покойницу вытаращился, рот открывает, чисто окунь! Ну, потом вырвало его в кустах-то, а как же, молодой пацанчик. Ну, в Ярославль стал названивать, а чего названивать, когда уж всё… Но! Не мог Петрович Лилию удушить, хоть у него, пьяного, какой-то ейный платок нашли или галстук, что ли!
