— Да ну-у-у!.. Говорю же, ты ничего не знаешь о людях! Лилечка! Быть не может, что у неё маму… мама умерла! Да ещё совсем недавно! Она селфи делает и хохочет.

— Вот именно.

— Что — именно?! Что ты можешь вообще знать?! С чего ты взял, что она её дочь?

— Я знаю, что должна быть дочь, значит, это кто-то из вас двоих. Ты не дочь покойной?

— Пошёл к чёрту.

— Тогда остаётся только Лилечка.

Он поднялся и забрал с лавочки свёрток с кедами и пакет с огурцами и капустой.

— Прошу прощения, но мне нужно идти. Ты со мной?

Она помедлила немного — он успел сделать несколько шагов вдоль бурой осенней речки — и нагнала его.

Он был рад, что она не осталась на лавочке. Просто рад, и всё.

— Почему ты всё записываешь?

— У меня такая привычка.

— Зачем тебе это?

Илья сбоку посмотрел на её войлочную голову. Деваха была высокой, почти вровень с ним. Высокой и довольно крепкой, никакого «лёгкого дыхания», сплошной монументализм, подкреплённый курткой-стогом, широченными штанами и тяжёлыми ботинками.

— Как ты это терпишь?

— Что?

— Да вот эти… экзерсисы на голове?

— Какие он слова знает! — пробормотала Ангел себе под нос. — А тебе, конечно, это не нравится, да? У девушки должны быть локоны и кудри, да? Всех под один стандарт, да?!

— Зайдём в гостиницу.

— Нет, ты мне скажи!..

Приветливая конторщица поднялась и заулыбалась, когда они вошли в тёплый холл.

— Олег Павлович приехал? — первым делом спросил Илья.

— Нет, — виновато сказала администратор. — Но звонил, звонил, предупредил, что вы станете спрашивать! Отозван в Ярославль по срочному делу, никак не мог с вами повидаться!.. Он для вас ключики от кабинета оставил, а там на столе папочку! Сами зайдёте или принести вам?

Профессор Субботин молча смотрел на неё.

…Выходит, неуловимый Олег Павлович встречаться с ним не собирается. В чём тут дело? Директор настаивал на его приезде, торопил и обещал содействие, а теперь прячется? Что могло измениться за вчерашний день? Означают ли эти перемены, что в услугах Илья Субботина больше не нуждаются?..

…Ну нет. Дело начато, и оно будет доведено до конца, хочет этого директор или уже расхотел. Может быть, вчера это директорское желание имело значение, а сегодня совершенно не важно.

Илья встрепенулся, поняв, что обе дамы смотрят на него вопросительно.

— Вот этот свёрток нужно отнести в мой номер, — сказал он и сунул на полированный стол, за конторку, кеды. — Матвей Александрович приходил?

— А, нет, нет, не было. Екатерина вернулась, Николай Иванович на месте, а его нет. Там уборочка сейчас происходит. Его номер убирают, а следующий ваш.

— Тогда я сам отнесу, — внезапно решил Илья, схватил кеды и ринулся вверх по лестнице. Ангел тяжеловесно захлопал крыльями и полетел за ним.

— Ты чего? — спрашивала она на лету. — Ты куда ломанулся-то?

Дверь соседнего номера была распахнута, возле неё стояла обычная гостиничная тележка, на которых развозят чистые полотенца, простыни и всякую милую ерунду, вроде шампуней в крошечных бутылочках и душистого мыла в бумажках. Спереди к тележке был прицеплен огромный мусорный мешок.

Илья сунул поэтессе кеды — она приняла — и полез в мешок. Некоторое время копался в мусоре, она громко сопела ему в ухо, а потом постучал в открытую дверь и заглянул в комнату.

— Можно?

В ванной лилась вода и что-то двигалось.

Илья в мгновение ока обежал небольшой номер и зачем-то заглянул под стол, а потом распахнул холодильник.

— Ты что?! — прошипела сзади Ангел. — Что ты делаешь?! Это не твой номер!

Он не обратил на неё внимания.

— Прошу прощения! — громко сказал он.

В ванной ойкнули, и шум воды смолк. Показалась молодая женщина с тряпкой в руке, лицо, полное и добродушное, как свежеиспечённый блин, казалось испуганным:

— Вы кто?!

— Я из соседнего номера, — сообщил Илья. — Из «Николая Романова». Вы сейчас у меня убирать будете?

Женщина смотрела на него во все глаза.

— Так я тут пока… убираюсь, — в конце концов сказала она.

— А потом ко мне пойдёте, да?

Она кивнула.

— Я кеды промочил, — объяснил Илья и вытащил у Ангела из-под мышки свёрток. — Вы когда в мой номер придёте, поставьте их на батарею, ладно?

Женщина перевела взгляд с него на свёрток.

— Так… ладно.

Илья вынул кошелёк.

— Спасибо вам большое.

— Так… нам ничего не надо, — перепугалась женщина и махнула тряпкой. — Не надо, не надо!

— Как же не надо, — Илья подошёл и сунул бумажку ей в карман фартука. — За труды всегда полагается…

Толкая Ангела перед собой, он вышел из номера, где опять полилась вода, и стал спускаться по лестнице.

— Чего ты выделываешь-то?! — поэтесса оглядывалась на него и возмущалась. — Мы что, не могли сами твои кедульки занести?! Или ты, как все маргиналы, очень обожаешь прислугу обременять?

— Прочти мне своё стихотворение. Любое.

— Что?! — задохнулась она.

Они скатились с лестницы — его новые сапожки, сработанные дядей Васей Галочкиным, производили страшный шум — и выскочили на улицу.

— Твоя дверь следующая по коридору, ты чего, не мог сам?! Или ты шастаешь по чужим номерам и смотришь, что там есть?

— В данном случае я смотрел, чего там нет.

Ангел осеклась. Шнурок на её ботинке развязался и теперь болтался, того и гляди наступит.

— И чего там нет?..

Илья присел и завязал ей шнурок, как маленькой.

— Так, хорошо, — сказал он. — Пойдём в ту сторону, где парк. Как туда попасть?

Она кивнула куда-то вправо.

— …Кто ты такой?

Он улыбнулся — уж очень растерянный у неё был вид.

…Слухи, сплетни. Маскарады, карнавалы. Кто скрывается под маской, друг или враг? Или не друг и не враг, а просто разухабистые деревенские ряженые, и маски сработаны так себе, на скорую руку, и вскоре соломенные волосы отвалятся и отклеятся носы из папье-маше?..

Вдоль ухоженной стены купеческого особняка они добежали до калитки, на вид совершенно неприступной. Илья толкнул её, и она легко и бесшумно открылась.

— А где же служебный вход? Вон там, да?

Лужайка, на которую он вчера вечером смотрел из окна, при свете дня была не загадочной, не таинственной: с трёх сторон молодые ёлки и берёзы, сбоку вкопаны качели и устроено нечто вроде детского городка. Илья огляделся.

— Там спуск к водохранилищу, да?

— Откуда я знаю!

— Ты давно здесь прячешься, должна знать.

Она перепугалась. Он уловил момент, когда она перепугалась. Дрогнули её немыслимые волосы, и она отвела глаза.

— Я?! Ни от кого я не прячусь, — фальшиво возмутилась она. — Я здесь отдыхаю. Работаю, короче! Мне нужно стихи писать, а в Москве я не могу, мне там все мешают!

— Много написала?

Она посмотрела на него.

Установив, где служебный вход, а где детская площадка, он стал совершенно безмятежен, как будто в этом было всё дело. Уселся на качели и начал отталкиваться. Длинные цепи поскрипывали — уить, уить.

Ангел топталась рядом, ей сесть было некуда.

Уить, уить — поскрипывали качели.

— Чего не было в номере? Этого, как его зовут, я забыла? Матвея!

Илья рассматривал небо и лес, сбегавший под горку.

— Чего, ну?!

— Того, что меня интересовало, — не было. На вопрос, что меня интересовало, я не отвечу.

— Ты жулик, может?

Он отрицательно покачал головой.

— Тогда почему ты лезешь в чужие номера? И почему всё записываешь? Какая тебе разница, кто убил ту тётку? И что тебе за дело до её дочери или, может быть, не дочери?..

— Секундочку, — перебил Илья. Он развлекался. — Сформулируйте главный вопрос и задайте его правильно. На этот вопрос я постараюсь ответить.

— Кто ты такой?

— Это неправильный вопрос. Я Илья Сергеевич Субботин. Попытайтесь ещё раз.

— Ты издеваешься, да? — закричала поэтесса, шея у неё покраснела, и она топнула ногой.

…Он не собирался её дразнить. На самом деле не собирался!.. Но она понравилась ему. Она понравилась ему, когда они сидели на лавочке, сколоченной из двух чурбаков и доски. Он ел капусту и смотрел на неё. У неё была беззащитная шея и очень странные глаза, показавшиеся ему красивыми. Она легко краснела, и это тоже было забавно.

Дверь служебного входа отворилась, и на улицу вывалилась дородная тётка в белом халате с перетянутым животом. Тётка прищурилась на солнце, постояла, пошарила в карманах и двинула под грибок, вкопанный поблизости.

— Ага, — сам себе сказал Илья. — Вот и она.

Он поднялся с качелей и окликнул тётку, как давнюю и хорошую знакомую:

— Клава!

— А!..

— Здравствуйте!

— И тебе того же!

— Я вас тут поджидаю!

Тётка засмеялась полным, сдобным смехом:

— Чего это?

— Вот хочу спасибо сказать за ваше гениальное искусство!

— Чего это?!

Илья подошёл и поклонился.

— Вы не повар, — сказал он с чувством. — Вы полный и окончательный Поль Бокюз!

Тётка покачала пергидрольной жёлтой головой, вытащила из смятой пачки папиросу и спичечный коробок и прикурила.

— Москвич небось? — сказала она невнятно из-за папиросы. — Пришёл мне работу в столичном ресторане предлагать? Так я это, не поеду, сразу говорю! Я родилася тут, и помру тоже тут!

— Рано вам помирать, Клавочка, — сказал Илья, ставший вдруг разбитным парнем. — Вы ещё молоденькая совсем!