— Зато резиновые в моде, — подлила масла в огонь поэтесса. Она наблюдала всю сцену с живейшим интересом. — И не промокают.

— Тю! Не промокают!.. — Бабка презрительно махнула рукой на громоздившуюся возле буфета резиновую гору. — И хде они не промокают-то, у них в Китае, что ль?! Весь товар китайский! Поди-ка денёк походи в резине, не промокают! А в дяди-Васиных ножки как новенькие будут!.. Слышь, парень, если в болото полезешь, сначала дёгтем сапоги намажь как следует, а сушить ни на печке, ни на батарее нельзя, всю кожу попортишь. Лучше всего на чердаке за стрехой повесить. В каждый сапожок овса насыпать, овёс всю влагу вытянет, да и зацепить, чтоб маленечко ветерок обдувал.

— Зачем тебе такие сапоги? — спросила поэтесса у Ильи. — Всё равно выбросишь. Оставь для тех, кому они на самом деле понадобятся!

— Сколько? — спросил Илья у бабки. Ногам было непривычно и неудобно.

Бабка вздохнула и отвела глаза.

— Дядя Вася пять тыщ просит. Да ты гляди, какая работа, стежок к стежку! А подмётка! И возни с ними много, оттого дорого.

Илья достал из заднего кармана кошелёк.

— Возьмёшь? — просияла хозяйка. — Бери, сынок, не прогадаешь, вспомнишь ещё меня и дядю Васю-то! А я вам за просто так капустки положу и вон огурчиков! А шлёпанцы твои в газетку заверну.

— Говорят, у вас тут убийство было, — сказал Илья, глядя, как обветренные, будто занозистые бабкины пальцы ловко заворачивают в газету его кеды.

— Было, было, сроду ничего такого не знали, а тут на тебе — случилось! И женщина она хорошая, почтенная такая, приезжала часто. Одним разом под Новый год или под Рождество, что ли, у меня капусты всю бочку взяла. Там у ней какой-то банкет или праздник в Москве-то намечался, она и взяла. Шофёр ейный прям бочку в машину и бухнул! А потом вернула тару-то. У нас бочки все считаны, их тоже, хороших, не достать.

— А почему её убили, если она… почтенная?

— Дак не знает никто! — Бабка аккуратно положила свёрток и побрякала штырьком рукомойника — ополоснула руки. — И вот что я тебе скажу — не наши это, не сокольничьи! Приезжие её убили.

— Как — не ваши? Арестовали же какого-то вашего алкоголика!

— Витьку-то? — И бабка махнула рукой. — Да ну его! Он небось шлялся возле Зойкиного магазина, хотел сотенную на поллитру стрельнуть, а покойница-то там где-то платок обронила, или из кармана он у ней вывалился. Его ведь почему арестовали? Потому что платок у него нашли, а платок с покойницы, и вся недолга.

…Случайный дедок в электричке тоже утверждал, что арестовали ни в чём не повинного человека. А Зоя Семёновна — Зойка! — кричала, что он убил. Он убил и сидит! И водитель, который вёз Илью со станции, говорил, что убил Петрович.

…Сплетни и слухи. Олег Павлович, директор, запрещает своим разговаривать об убийстве. Но он зачем-то разыскал Илью Субботина и умолял приехать. Именно так — умолял.

— Только Зойка чего-то знает, — заговорщицким тоном продолжала бабка, — и молчит. Может, она сама Витьку и оговорила, и платок ему подкинула, чтоб его под замок замкнули.

— Зачем это ей?

— А чужая душа потёмки. Она от него тоже, знаешь, натерпелась! Как аборт в Ярославле сделала, с той поры ведь и нет деток. Ребёночка Витька не схотел. Куда нам, говорит, мы молодые, для себя пожить должны. Нынче всякий для себя живёт, а не для Бога и не для общества. Вот и Витька так. Чего положить-то? Вилок или крошева?

— А? Вилок.

Бабка отвалила камень, прижимавший деревянный круг, и запустила руку в бочку.

— Ещё, может, какой хахаль у ней завёлся из приезжих, у Зойки-то. Она всё время с ними крутится, с вами, то есть.

Поэтесса по имени Ангел громко захохотала. Бабка вынырнула из бочки и посмотрела на неё неодобрительно.

— Хахаль! — с нажимом хохотала поэтесса. — У Зои Семённы!

— Ну, доподлинно я не знаю, — бабка поджала губы, — а только живёт у ней кто-то, вот те крест. И никто его не видал.

— Секундочку, — встрепенулся профессор Субботин. — Кто живёт? Где?

— А у Зойки в магазине! На втором этаже! Сама-то она за плотинкой квартирует, а второй этаж в магазине у ней под мастерскую приспособлен, там всякие решёта, коклюшки, машинка швейная, ло́скут, стол огроменный!.. От это я своими глазами видала. Она, когда открытие сделала, всех односельчан звала посмотреть, как всё устроено. Ну, мы и ходили. А нынче у ней в мастерской живёт кто-то. И давно живёт-то!

— Что вы видели?

— Свет я видала, хоть и зашторено всё, как в бункере! — Илье показалось, что бабка сейчас покажет поэтессе узловатую фигу. — Чего это Зойка просто так свет станет жечь, когда за него такие деньги дерут! Да и магазин на замке был, и ещё на поперечину заложен!.. А сама она дома была, мне отсюда видать, как народ по плотинке шастает, и Зойку я видала!..

— Да она старая, Зоя Семённа! Какие у неё кавалеры? — влезла деваха.

— По-вашему, по-городскому, может, и старая, — отчеканила бабка, — а по-нашему — ишшо не очень. Ну? Всё? Заговорилась я с вами!

На ярком солнце после полутьмы лабаза да в непривычной обуви Илья оступился и чуть не упал с крыльца.

— А ты чего? Тайный следователь? Чего ты всё спрашиваешь?

— Мне нужно, я и спрашиваю.

— А зачем тебе нужно?

Он не ответил.

…Слухи, сплетни. Кто-то что-то видел. Кто-то что-то сопоставил, и ответ в уравнении не сошёлся.

— Ты писатель? — не отставала Ангел. — Роман пишешь?

— Я поэму пишу, — рассеянно сказал Илья.

— Ты чего, поэт?!

— Я в прозе.

Они дошли до берега речушки, заросшего облетевшими ивами. Какие-то до странности одинаковые домики из почерневших брёвен стояли на этом и том берегу. И крупная мохнатая лошадь глядела себе под ноги.

Илья Субботин дошёл до лавочки — два пенька и доска между ними, — плюхнулся и подтянул рыжее жёсткое голенище. Его невообразимая спутница пристроилась рядом.

— Зачем ты врёшь? — спросила она, вытянула ноги и стала качаться туда-сюда. — Боже, какая скука — это постоянное враньё. Все врут. Бабка врёт про сапоги, что они хорошие, ты делаешь вид, что веришь, следовательно, тоже врёшь. Потом она врёт про Зою и её кавалеров, а ты врёшь, что поэт. Зачем всё это? Почему нельзя просто нормально говорить друг другу правду?

— Хочешь огурец?

Она взглянула на него. У неё были очень светлые, как будто волчьи, глаза, густо и неряшливо подведённые.

Илья полез в пакет и выудил четвертинку капустного вилка, холодного и влажного, в крошках моркови и зёрнышках тмина. Отделил несколько пластинок и стал хрустко жевать.

— Вот эта лошадь, — сказал он и показал капустой, какая именно лошадь, — не врёт. Она просто стоит и отдыхает от работы.

— А люди все врут.

— А зачем тебе правда?

— Как зачем? Чтобы жить по-человечески!

— Секундочку, — сказал профессор Субботин и отделил себе ещё кусок капусты. — Здесь логический сбой. Если лошадь не врёт, а люди поголовно врут, значит, мы, добиваясь правды во всём, хотим жить по-лошадиному. Вот так логично.

Ангел рассердилась.

— Люди должны быть честными! Для начала просто честными! Если они научатся не врать, человечество выживет. А если будут продолжать…

Илья перебил, она ему надоела:

— Всё это очень остроумно, но ты, например, ещё утром объявила во всеуслышание, что никому и никогда не врёшь.

— И чего? Я решила не врать и не вру, оказалось, что это просто: нужно только…

Он опять её перебил:

— Ты сейчас изо всех сил пытаешься меня обмануть. Тебе кажется, что окружающих ты уже обманула, но они просто заняты своими делами и не слишком внимательны. Со мной этот номер не пройдёт.

Он дожевал капусту и вздохнул:

— И я спрашиваю себя — зачем ты обманываешь? Что тебе нужно? От меня и вообще. Тебе ведь явно что-то здесь нужно!

— Мне… ничего, — пробормотала она и вскочила. — Кто ты такой?!

Он вверх посмотрел на неё:

— А ты кто такая? Что ты должна делать? Следить за мной?..

— Ещё не хватает! Ни за кем я не слежу!

— Ты была здесь, когда убили женщину?

— Ну, была, и что?!

— Ты разговаривала с ней?

— Нет! Я её увидела, только когда Зоя Семёновна завопила, что человека убили, и все побежали, и я побежала тоже!..

— Где ты была, когда завопила Зоя Семёновна?

— Я… просто гуляла. Вон там.

Илья полюбовался на свои необыкновенные сапоги. В разные стороны покрутил подошвами.

— Ну, как хочешь.

Она смотрела на него.

…Нужно время. Время пройдёт, она всё обдумает, изобретёт какую-нибудь более или менее безопасную для себя версию и выдаст её за правду. Подождём, послушаем. А можно попытаться ускорить события. Почему нет?..

Илья вытер влажные от рассола пальцы о джинсы, откинувшись назад, достал из кармана куртки записную книжку и карандаш — поэтесса следила за ним насторожёнными белыми глазами. Он перелистнул жёлтую упругую страницу, подумал и записал: «Зоя Семёновна и Витька. Дочь убитой и её кавалер. Свет из мастерской. Человек в парке. Клавдия и грибы».

— Какой человек в парке? — живо спросила поэтесса. Она читала за его рукой. — И что за дочь убитой?

— Лилечка, которая живёт с нами в гостинице, дочь убитой Лилии Петровны. Она подходит по возрасту. И ещё ты.