— Вы на ней пытались скрыться от полиции. Почему вы не допускали такой мысли? — добавил Максим Андреевич. Я невольно подалась вперед. Больше всего на свете сейчас я хотела бы отмотать пленку времени назад, чтобы я не села в машину.

Сережа сделал это ради тебя. Он пошел на преступление, чтобы обеспечить семью.

— Да потому что никогда в жизни никто ни разу, ни даже в теории, не приезжал ко мне на машинах, полных наркотиков или чего-то еще. Я ни о чем таком не подумала. Я просто не хотела тащить тяжелые сумки, понимаете? Я устала. Я не знаю, как до вас достучаться. И мне нужно в туалет.

— Достучаться? — хмыкнул следователь. — Значит, вы утверждаете, что ничего не знали о героине.

— Я утверждаю, да. Я уже десять раз это утверждала. Я просто ехала в магазин за продуктами, когда мой муж вдруг решил скрыться от полиции. Он подвергнул мою жизнь риску, он не справился с управлением и врезался в ограду между полосами, он сбежал куда-то, а меня выволокли из машины, несмотря на полное отсутствие с моей стороны какого бы то ни было сопротивления, и заковали в наручники. И губу разбили. И на ледяном асфальте продержали. А я никогда даже дорогу на красный свет не перехожу.

— Похвально.

— Ну, может быть, иногда и случалось, — тут же сдала назад я. И занервничала еще больше. — Но ведь все иногда перебегают дорогу на красный, если она совсем пустая. Но это же не значит, что я автоматически знаю, что делает мой муж и что за чертовщина творится у него в голове.

— И вы просто сели к нему в автомобиль, чтобы поехать за продуктами?

— Если у вас есть какие-то возражения и вы считаете, что я как-то неверно изложила обстоятельства, пересмотрите оперативную съемку, которую у вас вели на месте какие-то люди. Они там все снимали. Они видели, что я не пыталась сбегать. Со мной вели себя так, словно я уже сбежала, но факт в том, что я ведь даже не шелохнулась. Я перепугалась настолько, что не знала, как пошевелить рукой. Я говорить не могла.

— Я не утверждаю, что вы пытались сбежать. В этом вас никто не обвиняет.

— А в чем меня обвиняют? — спросила я, представив себе суд, тюрьму, детей, оставленных на попечение моей сестры Фаи. Господи!

— Пока ни в чем.

— Пока! — ахнула я. — А почему у меня спрашивали, была ли я раньше судима? Имейте в виду, я тут ни при чем! Ни в чем!

— Я буду иметь в виду. — Максим Андреевич спокойно отреагировал на мою тираду. Рутина. Я была его рутиной, и по его лицу было хорошо понятно, «как же он от этого всего устал». Он не был в настроении проявлять сочувствие, ему было все равно, сколько у меня детей и какова моя жизненная ситуация. Сережа доставил проблемы его коллегам. Им пришлось гоняться за его серебристым «Логаном» по всей скользкой грязной МКАД, им пришлось рисковать жизнями, чтобы задержать этого наркоторговца — моего мужа, и теперь никто не собирался верить мне на слово. Тот факт, что все это случилось тридцать первого декабря, только подливал масла в огонь. Все хотели домой, никому не улыбалось заниматься нашим делом. Вечерело.

— Вы ведь совсем мне не верите, да? — полюбопытствовала я. В ответ мне была только тишина. — Я бы хотела позвонить сестре. Мне нужно к дочери. Я же вам сказала…

— Нет, — коротко отбрил меня Максим Андреевич.

— Нет? — вытаращилась на него я, и снова меня охватило желание схватиться за дырокол.

— Нет.

— А закон? Разве я не имею право на этот самый звонок?

— Не имеете, — отрезал он. Я несколько секунд разевала рот (разбитая губа саднила), не веря своим ушам.

— Я потом ведь на вас жаловаться буду. Я именно на вас пожалуюсь, Максим Андреевич. На вас лично. Вы мои конституционные права нарушаете.

— Вот что удивительно, как быстро все тут, в этом кабинете, вспоминают про Конституцию, — не сдержался следователь. — Как героин перевозить — никакая Конституция не нужна.

— Я ничего не перевозила, — отчеканила я.

— Не перевозили, да? — в сотый раз переспросил он. Затем вздохнул. — Елизавета Павловна, вам отказано в праве на звонок, так как ваш муж Сергей Иванович Тушаков пока что не задержан, находится в бегах, пытается скрыться от следствия, и любой контакт с людьми из вашего окружения может нанести вред оперативным мероприятиям. Как только мы завершим оперативные мероприятия, ваше право будет реализовано.

— И сколько времени потребуется на эти ваши разыскные мероприятия? У меня дочь на грудном вскармливании! — воскликнула я уже больше в отчаянии. — Она у соседки, она, наверное, в бешенстве.

— Дочь?

— Да соседка! Вы хоть ей позвоните!

— Разберемся. Уверяю вас, что с детьми все будет нормально, — пожал плечами следователь и крикнул, чтобы за мной пришли. Я понятия не имею, что именно он имел в виду. Наверняка ничего конкретного. Затем повернулся ко мне, закрыв папочку с уже вполне увесистым моим делом. — Елизавета Павловна, дело не в том, что я вам не верю. Дело в том, что вы были задержаны в машине, полной героина. Я просто не имею права верить вам на слово. Надеюсь на ваше понимание. Ладно, пока все. Потом еще поговорим. Нам спешить некуда.

Я уже устала плакать и бояться. Я очень устала, так что просто встала, отдаваясь на волю этому сумасшествию, в немом бессилии что-либо изменить. Мне нужно было сцедить грудь. Вся ситуация — театр абсурда. За мной пришли, попросили встать, повернуться к стене, завести руки за спину. Меня снова заковали в наручники. Моя одежда все еще была мокрой и грязной. Во рту оставался отчетливый привкус крови. Сережа сбежал. Он уходил от погони, а теперь сбежал. Это может означать только одно — он знал о том, какой сюрприз мы везем под пластиковыми накладками с внутренней стороны двери. Он знал — и все же приехал и позвал меня, чтобы похвастаться машиной, чтобы показать, как я была не права в отношении его.

Как я ошибалась в отношении Сережи!

Он не просто врун и бездельник, он не просто… не просто — все, о чем меня предупреждала сестра. Сережа не побоялся посадить в машину, буквально обшитую героином, свою жену, мать своих детей, чтобы ей не пришлось таскать тяжелые пакеты с зеленым горошком, колбасой и майонезом. Можно ли быть более беспечным сукиным сыном? Новый год надвигался на меня, как пресс, со всей своей неотвратимостью. Меня вели в «обезьянник».

Глава вторая. Под колпаком у Мюллера

Невозможно предугадать, что именно ты услышишь от человека, сидящего напротив тебя. Но можно предположить, что сказанное им будет ложью. Меня с детства учили говорить только правду, и с самого детства я замечала это постоянное тихое и неприметное, ненавязчивое искажение действительности. «Вы отлично выглядите…», «Ты обязательно справишься…», «Он наверняка просто задержался на работе…». Если у человека нет причин врать тебе, он будет лгать самому себе. Почему? Каждый человек, занимая потрепанный, но очень удобный диванчик в моем кабинете, хочет быть немножко другим. Почти никто никогда не хочет быть самим собой. Включая меня.

Но лавка «обезьянника» — другое дело. Идеальное приспособление для психотерапевта.

— Лизавета, ты полная дура, поздравляю! С Новым годом тебя, — сказал мне мой «сокамерник» Вениамин. Потрепанный пьяненький мужчина лет пятидесяти. Взятый за кражу мобильника, он был как никто близок к истине. Я и была полной дурой. Двенадцать часов ночи наступило, если верить круглым кварцевым часам на противоположной стене в полицейском участке. Мы сидели в небольшой клетке, расположенной в тупике коридора, — две лавки, решетки, ни одного окна. Тут было тихо и тепло. Кислород сюда поступал, только когда кто-то случайно открывал двери, чтобы пройти на другой этаж, так что мы были сонными и вялыми. Лавки были жесткими. Вениамин ворочался на соседней, пытаясь устроиться поудобнее, что было решительно невозможно. В конце концов Вениамин раздраженно крякнул, приподнялся и подпер подбородок кулаком. — Хоть бы подушку дали!

— И тебя тоже, Веня, с Новым годом!

— Значит, куранты пробили. Интересно, чего там нам президенты пожелали? Счастья/здоровья?

— Куранты пробили, а я — ни в одном глазу, — вздохнула я. — Как же я хочу напиться вдрызг, не представляешь даже.

— Пьяная мать — горе семьи, — поучительно изрек мой сосед.

— Согласна. Но и трезвый муж-наркодилер в семье — это тоже, знаешь, не к удаче и процветанию. Как выясняется…

— Но ты же сама за него замуж шла, никто не тянул, — пожал плечами он. За долгие часы ожидания погоды у моря я успела рассказать Вениамину всю свою жизнь. В какой-то момент я резко заткнулась, разглядывая Вениамина через прищур. Он недовольно поежился и спросил, что со мной. Я ничего не ответила. Не спрашивать же у человека: «А не засланный ли ты казачок?» Так он и ответит. Может быть, он сидит тут, слушает меня, но на самом деле «прослушивает» меня «по диагонали», просто выясняя в интересах следствия, что мне на самом деле известно про моего сбежавшего от правосудия мужа. Если так — что ж, — мне жаль его самого и его пустой траты времени. О Сережиной преступной деятельности я не знала ровным счетом ничего. Наверное, у Вени уже завяли уши. Он бы давно уснул, если бы на двух наших лавках имелись подушки. Но покой нам только снился. Хотя — даже не снился.