Глава 10

Свидетельница

— Я сам заварю чай, милая. Отдышись хоть десять минут!

Слышу голос мужа, но не оборачиваюсь. С верхней ступени лестницы гляжу, не отводя глаз, на почту на коврике перед дверью. И среди счетов и писем вижу знакомый черный конверт. Теперь адрес напечатан на кремовой наклейке.

— Я прекрасно себя чувствую. Правда. Ты же знаешь: не люблю присаживаться. — Я спускаюсь, хватаю письма с пола, сжимаю их в руках, ощущая в конверте плотную открытку, и запихиваю ее в середину, пока Тони спускается по ступенькам.

— Ты точно в порядке, Элла?

— Как насчет бутербродов с грудинкой? Скажи Люку: пятнадцать минут. Пропустит автобус, если не поторопится. — Я чувствую, как колотится в груди сердце, и специально не гляжусь в зеркало в холле — не хочу видеть улику: покрасневшие щеки.

Я действительно думала, что, обратившись к Мэтью, все прекращу; честно считала, что не придется беспокоить Тони, который и так всем этим сыт по горло.

На кухне просматриваю почту и отбираю для Тони рассылки из винного клуба и банка. Знаю, что должна рассказать ему, и уже дала себе слово, что скоро расскажу. Очень скоро. Как только поговорю с Мэтью. Но Тони снова расстроится, а он просто завален работой — его ждет повышение. И мне плохо, поскольку он ясно предупреждал меня — не ездить в Корнуолл. Господи… Я так надеялась, что Мэтью разберется с этим делом.

— Что-нибудь стоящее? — Тони смотрит на почту у меня в руках.

— Страховая компания. Скидка при страховке нескольких автомобилей.

Тони корчит гримасу и отворачивается, а я включаю печку и начинаю возиться с хлебом и грудинкой. И тут звонит телефон.

— Возьму, — говорю я. Неужели Мэтью? Я ведь, кажется, просила его звонить в магазин.

— Элла, что-то происходит, а ты не говоришь — что.

— Не сейчас, Тони. Пожалуйста. Все хорошо. — Черт. Если это не мать из Корнуолла, придется нести открытки в полицию. И рассказать Тони.

Одной рукой открывая новую упаковку грудинки, второй беру трубку, намереваясь сказать Мэтью, чтобы перезвонил позже, в магазин.

— Это мама Люка?

— Да, Элла Лонгфилд. Кто говорит?

— Ребекка Хильер, мама Эмили. Я хотела подтвердить договоренность. О встрече.

— Встрече? Боюсь, я не понимаю…

Долгое молчание.

— Люк с вами не говорил?

— Нет. Что-то произошло?

— Послушайте, я ни в коем случае не буду обсуждать это по телефону. Люку я ясно дала это понять. Так вы свободны в эту субботу или нет?

Тони одними губами спрашивает: кто это? В чем дело?

— Ну… Мой муж играет с друзьями в покер, так что…

— Значит, в субботу. Вечером, в половине восьмого. У нас. Люк знает адрес.

И вешает трубку.

— Очень странно. Даже грубо. Позовешь Люка?

— Что происходит?

— Сама не понимаю.

Я начинаю укладывать шесть кусочков грудинки на противень, поворачивая друг к другу спинками. Пока Тони топает по лестнице, быстро открываю ужасный конверт.

«Следи за собой. Я слежу…»

— Элла! По-моему, тебе лучше подняться сюда.

Боже милостивый…

В комнате Люка я сразу понимаю, что все плохо, что ужас переметнулся с открытки на моего сына. Последнюю пару недель он выходит из дому все позже и позже. Три или четыре раза опаздывал на школьный автобус. Из школы написали, что он не выполняет домашнюю работу. Предложили встретиться с наставником. Я хотела сходить, но столько всего навалилось…

— Какого черта тут творится, Люк? — Тони пока что сердится, а не переживает.

Люк свернулся под одеялом; со вчерашнего дня не раздевался. В джинсах и сине-зеленой толстовке. Потный. Вонючий.

— Ты простудился? Заболел? — Я пытаюсь говорить спокойно. Чувствую вину, что не уследила.

— Давай, говори, Люк. Что за дела? — Тони раздвигает шторы.

Сын смотрит темными полуприкрытыми глазами, молчит.

— Я только что говорила с матерью Эмили по телефону. Про какую-то встречу. Похоже, она думала, что я в курсе. Что за встреча, Люк? — Я стараюсь не повышать голос.

Он по-прежнему молчит.

— Люк, в чем дело? — Я впадаю в панику. Наркотики? Воровство? Неприятности с полицией? Нет. Только не мой Люк, точно. Мой отличник, который шел прямой дорогой в Оксфорд-Кембридж, не считая этой ерунды в последнее время. Временный заскок, уверен Тони. Маленький мятеж, потому что выпускной год оказался куда сложнее, чем все представляли. Может, его уже тошнит от экзаменов? Так ведь?

— Пожалуйста, Люк. Расскажи нам, что происходит. Мы постараемся помочь. — Тони старается говорить мягче.

И тут Люк поражает нас обоих — принимается плакать. На него волнами накатывают рыдания. Детские слезы, нелепые и театральные, и в то же время такие пугающие у этого полностью одетого парня ростом шесть футов два дюйма, в синей дутой куртке.

Я сразу понимаю две вещи. Что происшествие очень серьезное и что я слишком отвлеклась на историю Анны Баллард.

Глава 11

Отец

Генри переводит трактор на задний ход. На порог дома выходит Барбара.

— Какого черта ты затеял, Генри?

— Готовлю все к твоему ночному бдению.

— Моему бдению?

— Ну уж точно не я его придумал.

Несколько минут она смотрит, как он гоняет трактор. Сердитые, резкие движения: туда-сюда.

— Все равно не понимаю, что ты делаешь.

— Раскладываю тюки соломы. Чтобы можно было сесть.

— Люди не захотят садиться. Они придут ненадолго.

— Люди всегда хотят садиться. Придут старики — им нужно присесть, Барб. Стулья лучше не выносить. Нечего устраиваться с удобством, а то мы от них в жизни не избавимся.

— Не будь смешным.

Генри вообще был против этого дурацкого ночного бдения. Прошлой ночью они снова шепотом спорили по этому поводу. Можно все устроить перед домом, сказала Барбара, когда пришел викарий. Генри совершенно определенно заявил, что не поддержит ничего церковного — ничего, напоминающего поминальную службу.

Но викарий объяснил, что идея бдения — совершенно противоположная. Люди хотят показать, что не сдались. Что продолжают поддерживать семью. Молиться за благополучное возвращение Анны. Барбара была в восторге и со всем соглашалась. Маленькое событие у дома. Люди пройдут от деревни или парка в промышленной зоне — по дороге.

— Это была твоя идея, Барбара.

— Вообще-то викария. Люди просто хотят выразить поддержку.

— Все это мерзко, Барб.

Он снова ведет трактор по двору, подвозит еще два тюка соломы.

— Вот. Теперь хватит.

Глядя на жену, Генри не понимает, как они дошли до такого. Не только после исчезновения Анны, а за все двадцать два года брака. Неужели все браки кончаются так? Или просто он плохой человек?

Когда Барбара убирает волосы за уши и задирает подбородок, по-прежнему видны полные губы, идеальные зубы и высокие скулы, которые когда-то свели Генри с ума. Хорошо бы отмотать все назад, к Балу молодых фермеров, где она пахла так божественно, где все казалось простым и многообещающим.

Он мечтает вернуться назад и предпринять еще одну попытку. И использовать ее правильно. Сделать все лучше.

Слышен голос Анны в машине. «Это отвратительно, папа».

Генри хочет, чтобы голос замолчал. Отмотался обратно — в то время, когда Анна была крошкой и любила его, собирала букетики на Аллее Примул. Когда он был ее героем.

Барбара смотрит через двор на жаровню.

— Ты хочешь зажечь огонь?

— Будет холодно. Да.

— Спасибо. Я приготовлю суп в кружках. — Молчание. — Ты правда считаешь ночное бдение ошибкой, Генри? Я не сообразила, что это так тебя расстроит. Прости.

— Все нормально, Барбара. Давай теперь сделаем все как нужно.

Он дает задний ход, выводит трактор со двора и загоняет на место в сарае. В полутьме сердце наконец начинает успокаиваться.

Как запасной вариант, ночное бдение могло пройти под крышей сарая — если бы погода испортилась. Однако день выдался хороший, холодно, но небо ясное, так что все состоится на улице. Да, хорошо бы холод быстро погнал всех по домам…

Генри решает посидеть здесь, в сарае, еще. Он вообще не хочет двигаться.

* * *

Так проходит целый час. Дженни заходит на кухню проведать мать, как раз когда Генри снимает сапоги в прихожей.

— Ты справишься, мама?

Барбара помешивает суп в двух больших кастрюлях.

— Все нормально. Только я же не знаю, сколько народу придет.

Генри смотрит ей в спину.

— Прости за то, что наговорил… Я на взводе.

— Все хорошо. — Она не оборачивается посмотреть на него, но касается плеча Джен, словно для поддержки. — А как дела у Сары?

Джен глубоко вздыхает.

— Жалеет, что не сможет прийти. Не хотела пропускать. И по-прежнему уверяет, что все это случайность — с таблетками. Однако нам всем очень плохо.

Что-то в ее голосе настораживает Генри.

— Что значит «нам всем»? Конечно, неприятное происшествие, но твоей вины тут нет.

Джен поворачивается к отцу.

— Вообще-то, может, и есть.

— О чем ты говоришь?

— Мы с ней повздорили перед телеобращением.

— Мы — это кто?

— Все мы. Я, Тим и Пол. — Голос Дженни дрожит. — Мы все были на нервах, с этой годовщиной. А вы без остановки ругались… Не знаю. Мы отправились к Саре — договориться, чтобы посмотреть телеобращение вместе. И погорячились. Как с цепи сорвались.