«Как же ей это удается? — недоумевали они. — Как, черт возьми, ей это удается?» Они переглядывались, и молчаливые взгляды словно говорили: будь она тачкой, то уж, конечно, «Феррари»; такую женщину легко представить себе в роли прекрасной супруги коррумпированного генералиссимуса какой-нибудь обанкротившейся страны Третьего мира, а она тусуется с нами. Эх и повезло же нам, ребята!

А мисс Цуйгибер лишь улыбалась и ставила всем очередную выпивку за счет «Нэшнл уорлд уикли». И наблюдала, как разворачиваются вокруг нее боевые действия. И снова улыбалась.

Она сделала правильный выбор. Журналистика ей к лицу.

Но всем нужно отдыхать, и Рыжая Кармин впервые за одиннадцать лет взяла отпуск.

Странно было уже то, что она приехала на средиземноморский островок, живущий за счет туристов. Если женщина вроде Кармин и решает провести отпуск на острове, уступающем по размерам Австралии, то исключительно потому, что владелец этого клочка земли — ее приятель. А если бы вы месяц назад сказали местному жителю, что надвигается война, он только посмеялся бы и попытался всучить вам сплетенную из пальмового волокна подставку для бутылок или картинку с видом залива, выложенную из морских раковин; но то было тогда.

Зато теперь…

Теперь в результате серьезных религиозно-политических разногласий относительно того, какой из четырех небольших материковых стран принадлежит остров, все население раскололось на три фракции, статуя Девы Марии на городской площади была разбита, а туристический бизнес приказал долго жить.

Сидя в баре отеля «Паломар-дель-Соль», Рыжая Кармин потягивала напиток, который с натяжкой можно было назвать коктейлем. В углу что-то бренчал усталый пианист, а официант в парике проникновенно гнусил в микрофон:


Н-н-н-н-н-а-а-а западе диком жи-и-и-л одиноко
БЕ-Э-Э-ЛЫЙ БЫЧОК…
Грустен он был и несчастен глубоко,
БЕ-Э-Э-ЛЫЙ БЫЧОК…

Вдруг через раскрытое окно в бар ввалился человек с ножом в зубах; в одной руке у него был «калаш», в другой — граната.

— Эхох охэй пэйехогих в хобхеннохфь… — Он умолк, вытащил изо рта нож и начал сначала: — Этот отель переходит в собственность Протурецкой либеральной фракции!

Последняя пара туристов, [Мистер и миссис Томас Трелфаль (дом номер 9, Вязы, Пейнтон). Они стойко придерживались того мнения, что одна из прелестей отпускной жизни — это возможность не читать газет, не слушать новостей и полностью отрешиться от мирской суеты. Мистера Трелфаля подкосило расстройство желудка, а миссис Трелфаль, дорвавшаяся до солнца, в день приезда изрядно обгорела, так что сегодня они впервые за полторы недели отдыха вышли из номера.] задержавшаяся на острове, спряталась под стол. Рыжая Кармин беспечно вытащила из своего напитка вишенку, поднесла ее к алым губам и так эффектно втянула в рот, что всех мужчин в баре прошиб холодный пот.

Пианист встал, потянулся и вытащил из своего пианино древний пулемет.

— Этот отель уже захватила Прогреческая территориальная бригада! — заорал он. — Только дернись, и я выбью из тебя дурь!

В дверях послышался шум. Дюжий чернобородый детина с ослепительной улыбкой и музейным пулеметом Гатлинга возглавлял когорту таких же крепких, хотя и не столь впечатляюще вооруженных здоровяков.

— Этот стратегически важный отель, давний символ турецко-греческого фашистского империализма и продажного туристического бизнеса, объявляется собственностью итало-мальтийских борцов за свободу! — добродушно пророкотал он. — Сейчас мы вас всех поубиваем!

— Чепуха! — сказал пианист. — Нету здесь ничего стратегически важного. Только отличные винные погреба!

— Он прав, Педро, — сказал парень с «Калашниковым». — Именно поэтому он нам и нужен. Генерал Эрнесто де Монтойя так мне и сказал. Фернандо, говорит, эта война к субботе закончится, и ребята захотят расслабиться. Загляни, говорит, в отель «Паломар-дель-Соль» и захвати его как трофей.

Бородач слегка покраснел.

— Нет, Фернандо Кьянти, он очень даже важен стратегически! Я нарисовал большую карту нашего острова — так вот он стоит точно посредине. Чертовски важная точка, скажу я тебе!

— Ха! — сказал Фернандо. — Ты еще скажи, что дом Малыша Диего тоже стратегически важен, потому как из его окон видно капиталистический пляж, где загорают декадентские мадамы без лифчиков!

Пианист побагровел.

— Наши захватили его сегодня утром, — признал он.

В баре повисла тишина.

Ее нарушил тихий шелест шелка. Рыжая поменяла позу, распрямив ноги.

Кадык пианиста судорожно дернулся.

— Ну да, это стратегически важный дом, — выдавил он, стараясь не замечать женщину у стойки. — Если кто-нибудь подойдет к острову на подводной лодке, оттуда лучше всего следить за берегом.

Тишина.

— В общем, дом уж точно важнее, чем этот отель, — закончил он.

Педро угрожающе кашлянул.

— Следующий, кто скажет что-нибудь. Хоть слово. Мертвец. — Он ухмыльнулся. Поднял пулемет. — Отлично. А теперь — все марш к той стене.

Никто не шелохнулся. Его больше не слушали. Все прислушивались к монотонному бормотанию за его спиной, у входа в отель.

Когорта, стоявшая в дверях, дрогнула. Она изо всех сил старалась устоять, однако ее неумолимо оттесняло с пути ворчание, которое постепенно начало делиться на слова и фразы:

— Разрешите, господа, разрешите; чудесный вечер, не правда ли? Три раза обошел вокруг острова, едва нашел это место, а таблички с адресами тут не в чести, не правда ли? Но нашел-таки, четыре раза дорогу спрашивал, пока не заглянул на почту, на почте уж точно знают, вот и карту мне нарисовали, где же это она…

Сквозь вооруженную толпу невозмутимо проскользнул, словно щука через пруд, полный форели, маленький очкарик в синей униформе; он держал длинный узкий предмет, завернутый в коричневую бумагу и перевязанный бечевкой. Он сделал одну-единственную уступку жаркому климату, надев коричневые пластиковые сандалии, хотя зеленые шерстяные носки свидетельствовали о его глубоком природном недоверии к иностранной погоде.

На нем была форменная фуражка с надписью большими белыми буквами: «Международная экспресс-почта».

Он был безоружен, но никто его не тронул, даже не прицелился. Все просто таращились.

Очкарик пробежался взглядом по сборищу и вновь сверился с записями в блокноте; затем он прямиком направился к Рыжей, по-прежнему сидевшей у бара.

— Вам посылка, мисс, — сказал он.

Рыжая взяла пакет и начала развязывать веревку.

«Международный экспресс» тактично кашлянул и протянул журналистке изрядно захватанный блокнот с квитанциями и желтой пластмассовой шариковой ручкой на пружинке.

— Распишитесь, пожалуйста, в получении, мисс. Вот здесь. Полное имя печатными буквами, а под ним подпись.

— Конечно.

Рыжая неразборчиво расписалась, а потом печатными буквами нацарапала свое имя. Только не Кармин Цуйгибер, а что-то гораздо более короткое.

Посыльный поблагодарил ее и поплелся к выходу, бормоча на ходу:

— Чудесное здесь местечко, господа, всегда мечтал выбраться сюда в отпуск, извините за беспокойство, простите, сэр…

И он исчез из их жизни так же спокойно, как появился.

Рыжая наконец развернула пакет. Любопытные подошли к ней поближе. В пакете оказался большой меч.

Она внимательно осмотрела его. Это был совсем простой меч, длинный и острый; казалось, его давно выковали и столь же давно не пускали в дело; он был лишен украшений и не производил особого впечатления. Он вовсе не походил на магическое оружие, исполненное силы и могущества. Самый обычный меч, несомненно созданный для того, чтобы рубить, кромсать, резать, убивать или, на худой конец, наносить увечья как можно большему числу людей. Его окружала не поддающаяся определению аура ненависти и угрозы.

Рыжая зажала рукоятку в изящной наманикюренной ручке и подняла меч к глазам. Клинок блеснул.

— Ах-х! — сказала она, вставая со стула. — Наконец-то.

Она допила коктейль и, положив меч на плечо, окинула взглядом озадаченных герильясов, которые теперь окружили ее плотной толпой.

— Очень жаль, ребята, но мне пора, — сказала она. — Я была бы не прочь остаться и познакомиться с вами поближе.

Каждый в баре внезапно осознал, что ему вовсе не хочется знакомиться с нею поближе. Спору нет, она была хороша — точно лесной пожар. Потрясающее зрелище, но безопаснее любоваться на него издали.

Она подняла меч и улыбнулась, как улыбнулся бы нож.

В зале было полно оружия, и все оно медленно, с тихой дрожью поднялось, целясь ей в грудь, спину и голову.

Кольцо сомкнулось.

— Не двигайся! — прохрипел Педро.

Все остальные молча кивнули.

Рыжая пожала плечами и начала пробираться к выходу.

Пальцы на спусковых крючках напряглись почти против воли. В воздухе запахло свинцом и бездымным порохом. Бокал в руке Рыжей разлетелся вдребезги. Уцелевшие зеркала взорвались смертоносными осколками. Обвалился кусок потолка.

И все кончилось.

Обернувшись, Кармин Цуйгибер взглянула на распростертые тела так, словно не имела ни малейшего представления о том, откуда они взялись.

Алым, словно кошачьим язычком она слизнула капли крови — не своей — с тыльной стороны ладони. И улыбнулась.

Она вышла из бара, и ее каблуки застучали по плитам, как далекие молоточки.

Двое туристов вылезли из-под стола и посмотрели вокруг.

— Ничего этого не случилось бы, если бы мы, как обычно, поехали в Торремолинос, [Курорт на средиземноморском побережье Испании (Примечание редактора).] — тоскливо сказала миссис Трелфаль.

— Иностранцы, — со вздохом произнес ее муж. — Они просто сделаны из другого теста, Патрисия.

— Ладно, тогда решено. В следующем году поедем в Брайтон, — ответила миссис Трелфаль, которая совершенно не уяснила смысл событий.

Никакого следующего года не будет.

Если уж на то пошло, то и вероятность следующей недели тоже резко уменьшилась.

ЧЕТВЕРГ

В Тадфилде появился новый обитатель.

Эти [Не столь важно, как эти четверо называли свою банду; она сменила множество названий — в зависимости от того, что Адам накануне читал или смотрел (Эскадра Адама Янга, Адам и Компания, Генералы Мелового Карьера, Четыре Мушкетера, Легион Супергероев, Карьерное Братство, Тайная Четверка; Тадфилская Лига Справедливости; [Аналог «Американской Лиги Справедливости» из комиксов. Происхождение других прозвищ аналогичное (Примечание редактора).] Галаксатроны; Четверо Праведных; Мятежники). Что до окружающих, то они мрачно называли компанию просто «Эти» — и в конце концов Эти стали называть себя так же.] всегда с интересом обсуждали новоселов, но на сей раз Пеппер принесла особенно впечатляющие новости.

— Она поселилась в Жасминовом коттедже, а еще она колдунья, — сказала девочка. — Я узнала это от миссис Хендерсон — она убиралась в том доме и сказала маме, что видела у нее какую-то ведьминскую газету. Там и обычных газет полно, но одна — специально для ведьм.

— Мой отец говорит, что ведьм не существует, — заявил Уэнслидэйл, обладатель волнистых белокурых волос, серьезно смотревший на жизнь через толстые стекла очков в черной оправе. Многие полагали, что когда-то мальчика окрестили Джереми, но никто никогда его так не называл, даже родители обращались к нему «Малыш», в глубине души надеясь, что он поймет намек. Уэнслидэйл с рождения казался человеком, умственное развитие которого соответствует годам сорока семи.

— Почему это их вдруг не бывает? — сказал Брайан, чье открытое веселое лицо покрывал несмываемый слой грязи. — Почему бы ведьмам не иметь своей газеты? Со всякими там новейшими заклинаниями и заговорами. Вот мой папа выписывает «Рыболова-спортсмена», а я зуб даю, что на свете больше ведьм, чем рыболовов.

— Она называется «Новости парапсихологии», — вставила Пеппер.

— Тогда это вовсе не ведьминская газета, — возразил Уэнслидэйл. — Моя тетя тоже такую выписывает. Там пишут про всяких призраков, и предсказателей, и таких типов, которые думают, что в прошлой жизни были королевой Елизаветой. На самом деле ведьм теперь нет. Люди изобрели лекарства и все такое и сказали ведьмам, что они больше не нужны, ну и начали сжигать их.

— Там могли бы печатать картинки с лягушками и разными колдовскими штучками, — сказал Брайан, которому было жаль расставаться с плодотворной темой. — Или… или обзоры о новых метлах. И колонки про кошек.

— А может, твоя тетя тоже ведьма, — заявила Пеппер. — Тайно. Днем она тетя, а по ночам колдует себе вовсю.

— Только не она, — хмуро сказал Уэнслидэйл.

— А еще рецепты всяких зелий, — гнул свое Брайан. — Новейшие способы утилизации лишних лягушек.

— Да заткнись ты, — сказала Пеппер.

Брайан фыркнул. Скажи это Уэнсли, и дело кончилось бы вялой дружеской потасовкой. Но трое уже давно поняли, что Пеппер не считает себя связанной неписаными правилами братских потасовок. Она брыкалась и кусалась с поразительной для одиннадцатилетней девочки физиологической меткостью. Кроме того, с одиннадцати лет перед ними замаячило досадное и смутное понимание того, что во время драки со старой доброй Пеппи в них разгораются страсти, с которыми они еще толком не научились управляться, — и это не говоря о змеино-быстрых ударах, способных свалить с ног даже Малыша-Каратиста. [«Малыш-Каратист» (1984) — фильм американского режиссера Джона Эвилдсена (Примечание редактора).]

Но дружить с ней было хорошо. Они с гордостью вспоминали случай, когда Джонсон Жиртрест и его банда стали дразнить их за то, что они водятся с девчонкой. Пеппер набросилась на них как фурия, так что мать Жиртреста в тот же вечер приходила жаловаться. [Джонсон Жиртрест был унылым переростком. В любой школе такой есть; не то чтобы очень толстый, а просто детина, которому почти впору отцовская одежда. Под его здоровущими пальцами рвались тетради, а ручки ломались в его руках. Дети, с которыми он пытался играть в спокойные, мирные игры, неизменно попадали под его ножищу, и Джонсону Жиртресту пришлось стать задирой в целях самозащиты. Уж лучше слыть задирой, что по крайней мере дает определенные преимущества, чем завоевать прозвище неуклюжего тюфяка. Он приводил в отчаяние учителя физкультуры, поскольку если бы Джонсон Жиртрест проявил хоть малейший интерес к спорту, то школа могла бы вырастить своего чемпиона. Однако Джонсон никогда не считал спорт достойным занятием. Он тайно обожал свою коллекцию тропических рыб, за которую даже получил приз. Джонсон Жиртрест и Адам Янг родились в один и тот же день с разницей в несколько часов, и родители Жиртреста так никогда и не рассказали ему, что он приемный ребенок. Видите? Всё вы правильно догадались насчет тех младенцев.]

Пеппер считала его, здоровущего мужика, своим кровным врагом.

Пеппер обладала короткой огненно-рыжей шевелюрой, а лицо ее было не то чтобы усыпано веснушками — нет, его скорее можно было назвать одной большой веснушкой с редкими вкраплениями светлой кожи.

Вообще-то при рождении Пеппер назвали иначе: Пиппин Галадриель Луннодева. [«Это наблюдение над жизнью, — поясняет Пратчетт. — Я лично подписал книги по крайней мере двум Галадриэлям и трем Бильбо. Хиппи такие предсказуемые» (Примечание редактора).] Этими именами ее наградили в ходе обряда, совершенного в топкой долине, в окружении трех хилых овец и протекающих полиэтиленовых вигвамов. Ее мать сочла валлийскую долину Пант-а-Ллона идеальным местом для Возвращения к Природе. (Через шесть месяцев, до смерти устав от дождя, комаров, мужчин, а также овец, уничтоживших сначала весь общинный урожай конопли, а потом и допотопный микроавтобус, она начала догадываться о том, почему весь ход человеческой истории определялся стремлением уйти от Природы как можно дальше, и в итоге вернулась в Тадфилд, приятно удивив этим дедушку и бабушку Пеппер, купила бюстгальтер и с глубоким вздохом облегчения записалась на курсы социологии.)

У ребенка, получившего имя Пиппин Галадриель Луннодева, есть только два пути, и Пеппер выбрала второй; трое Этих мужеска полу кое-что узнали о ее характере в первый же школьный день, на игровой площадке, когда им всем было по четыре года.

Они спросили, как ее зовут, и она, в невинности своей, ответила.

Потребовалось ведро воды, чтобы отделить зубы Пиппин Галадриели Луннодевы от ботинка Адама. Тогда же была разбита первая пара очков Уэнслидэйла, а свитер Брайана пришлось зашивать в пяти местах.

С тех самых пор Эти были неразлучны, а Пиппин навеки превратилась в Пеппер для всех, кроме своей матери и (только когда те набирались отчаянной смелости, а Эти находились почти за пределами слышимости) второй банды Тадфилда — Джонсонитов под предводительством Джонсона Жиртреста.

Адам барабанил пятками по стенке молочного ящика, служившего ему престолом; он прислушивался к перепалке со снисходительным видом короля, внимающего пустой болтовне придворных.

Он лениво жевал соломинку. Начиналось утро четверга. Впереди простирались каникулы, бесконечные и пустые. Их необходимо было чем-то заполнить.

Он пропускал разговоры мимо ушей, словно стрекотание кузнечиков, или, точнее, просеивал его, как пустую породу, следя за тем, не мелькнет ли в песке крупица золота.

— В воскресной газете писали, что у нас в стране тысячи ведьм, — сказал Брайан. — Они поклоняются Природе, питаются здоровой пищей и все такое прочее. Почему бы одной не оказаться здесь у нас? Пишут, что они захлестнули страну Волной Бессмысленного Зла.

— Неужели тем, что поклоняются Природе и едят здоровую пищу? — спросил Уэнслидэйл.

— Так написано.

Эти тщательно обдумали услышанное. Однажды — по инициативе Адама — они целый день, начиная с полудня, питались здоровой пищей. Вердикт был таков: можно запросто и даже очень хорошо прожить на здоровой пище, если заранее плотно позавтракать.

Брайан заговорщически подался вперед.

— А еще там говорилось, что они устраивают пляски без одежды, — добавил он. — Залезают на всякие холмы или на Стоунхендж и танцуют там совсем нагишом.

На сей раз они задумались еще более глубоко. Они как раз достигли того возраста, когда ребенок, взлетая по американским горкам жизни, уже почти поднялся на вершину полового созревания, и перед ним открывается новая перспектива — обрывистая колея, таинственные и ужасно волнующие повороты.

— Ха, — сказала Пеппер.

— Только не моя тетя, — повторил Уэнслидэйл, и чары рассеялись. — Точно не моя тетя. Она просто пытается пообщаться с дядей.

— Так он ведь умер, — сказала Пеппер.

— А она говорит, что он все равно может двигать рюмки, — ощетинился Уэнслидэйл. — А мой отец говорит, что он и умер-то от того, что слишком часто их двигал. Не понимаю, чего это ей так приспичило с ним поболтать, — добавил он. — Пока он был жив, они почти и не разговаривали.

— Это все некромантия, вот что, — сказал Брайан. — Точно как в Библии. [Аэндорская волшебница призвала по приказу царя Саула дух пророка Самуила (1 Цар. 28:7–25) (Примечание редактора).] Лучше бы твоя тетя бросила все это. Бог сильно против некромантии. И против ведьм тоже. [«Ворожеи не оставляй в живых» (Исх. 22:18) (Примечание редактора).] За такие дела можно и в ад попасть.

Вожак, восседавший на тронном ящике, лениво шевельнулся. Адам собирался высказаться.

Все притихли. Адама в любом случае стоило послушать. Все они в глубине души понимали, что на самом деле их банда — вовсе не квартет, а трио под предводительством Адама. Но, предпочитая жить увлекательной, интересной и наполненной событиями жизнью, каждый из троих оценивал самое скромное положение в банде Адама выше, чем положение лидера в любой другой.