— Почему именно Нижний Тадфилд? — спросил Ньют. — Я заинтересовался им просто из-за погоды. Оптимальный микроклимат, так это называют. То есть отдельно взятое местечко со своей прекрасной погодой.

Он заглянул в ее записи. В этом местечке определенно происходило нечто странное, даже если проигнорировать тибетцев и НЛО, которые, похоже, обегали и облетели уже всю землю. Тадфилдский район выделялся не только климатом, который строго соответствовал временам года; он еще и оставался на удивление неизменным. Никто почему-то не строил здесь новых домов. Численность населения почти не менялась. Количество здешних лесов и зеленых изгородей превосходило все ожидания. Единственная птицефабрика, открывшаяся в этом районе, прогорела через год или два, и ее сменила старомодная ферма, хозяин которой позволял своим свиньям свободно гулять в яблоневых садах и продавал свинину по повышенной цене. Две местные школы, похоже, обрели блаженный иммунитет к новомодным реформам образовательной системы. Автомагистраль, которая могла бы сделать Нижний Тадфилд куда более суматошным местом, чем забегаловка «Счастливый свин» на перекрестке № 18, изменила курс, отодвинулась на пять миль в сторону, сделала огромную дугу и продолжила путь, будто и не заметив островка сельского благоденствия. А почему так получилось, никто не понимал; один из привлеченных к строительству геодезистов заработал нервный срыв, второй ушел в монахи, а третий укатил на Бали рисовать обнаженных женщин.

Все выглядело так, будто несколько квадратных миль стали некой Запретной зоной для всех поползновений второй половины двадцатого века.

Анафема выудила из картотеки очередную карточку и подвинула ее к Ньюту. [Видимо, имеется в виду восьмой стих шестой главы: «…и дана ему власть над четвертою частью земли» (Примечание редактора).]

— Мне пришлось просмотреть множество сельских архивов, — сказала Анафема.

— А почему это пророчество под номером 2315? Оно сделано раньше других?

— Агнесса довольно небрежно относилась к временным привязкам. Не думаю, что она всегда четко осознавала последовательность событий. Я уже говорила: наша семья потратила столетия на изобретение системы, позволяющей восстановить общие связи.

Ньют просмотрел несколько карточек. Например:

— По-моему, Агнесса здесь все ужасно запутала, — сказала Анафема.

— А почему «Превосходные»? — спросил Ньют.

— Превосходные, то есть точные и верные, — сказала Анафема усталым тоном человека, не раз уже это объяснявшего. — Устарелое значение.

— Но послушай… — сказал Ньют.

…Он уже почти убедил себя в том, что никакого НЛО не было, что оно ему пригрезилось, а тибетец мог быть, скажем… ну, над этим надо еще подумать, но кем бы он ни был, к Тибету он не имел никакого отношения, однако же в одном Ньют все больше и больше убеждался — в том, что рядом с ним сидит очень привлекательная девушка, которой он, пожалуй, даже нравится, по крайней мере она не выражает свою неприязнь, а такое отношение со стороны женского пола, безусловно, было для Ньюта внове. Конечно, все происходящее здесь было чертовски странно, но он надеялся провести лодку здравого смыла вверх по течению, преодолевая мощный поток наглядных свидетельств, и в итоге убедить себя в том, что во всем виноваты, скажем, метеозонды, массовые галлюцинации или влияние Венеры.

Короче, о чем бы Ньют сейчас ни думал, в голове его царила полная неразбериха.

— Но послушай, — сказал он. — Разве может наш мир на самом деле подходить к своему концу? Давай объективно взглянем на ситуацию. Никакого международного напряжения… то есть не больше, чем обычно. Почему бы нам не оставить пока все эти пророчества в покое, а самим просто не пойти… ну, не знаю, хотя бы прогуляться, то есть я хочу сказать…

— Ну как же ты не понимаешь? Здесь что-то происходит! Какая-то сила воздействует на это место! — сказала она. — Из-за нее искажаются лей-линии. Она защищает этот район от всего, что может его изменить! Она… Она…

И вновь у нее возникло предчувствие, опять в уме промелькнула мысль, которую она никак не могла — или ей что-то мешало — вспомнить, словно сон после пробуждения.

В окнах задребезжали стекла. Ветка жасмина принялась под ветром с силой хлестать по стеклу.

— Нет, никак ее не уловить, — сплетая пальцы, сказала Анафема. — Я уже все перепробовала.

— Уловить кого? — удивился Ньют.

— Я пыталась локализовать ее с помощью маятника. С помощью теодолита. Я ведь экстрасенс. Но она как будто перемещается с места на место.

Ньют еще не потерял остатки разума и вполне мог верно истолковать последнее признание. Когда люди называют себя экстрасенсами, то это зачастую означает: «Я обладаю сверхактивным, но банальным воображением / крашу ногти черным лаком / беседую с моим волнистым попугайчиком»; однако же Анафема говорила так, будто признавалась во врожденной болезни, которой предпочла бы не иметь.

— То есть подползает Армагеддон? — уточнил Ньют.

— Пророчества говорят, что сначала придет Антихрист, — сказала Анафема. — Агнесса говорит «он». Но его-то я и не могу отыскать…

— Или ее, — сказал Ньют.

— Что?

— Может, это она, — предположил Ньют. — В конце концов, на дворе двадцатый век. Век равных возможностей.

— Какой-то слишком ты легкомысленный, — строго сказала она. — В любом случае здесь нет никаких признаков зла. Вот чего я не понимаю. Только любовь.

— Не понял? — сказал Ньют.

Она беспомощно взглянула на него.

— Это трудно объяснить, — сказала она. — В общем, нечто или некто любит это место. Любит по-настоящему и настолько сильно, что всячески защищает и охраняет его. Глубочайшая, огромная, неистовая любовь. Не представляю, как может здесь начаться что-то плохое. Как может конец света наступить в таком месте? Такие славные городки люди выбирают, когда хотят обеспечить своим детям счастливое детство. Тут просто детский рай. — Она слабо улыбнулась. — Посмотрел бы ты на местных ребятишек. Они фантастические! Словно сошли со страниц журнала «Жизнь мальчишки»! Разодранные коленки, вопли «круто!», леденцы…

Ее мысль почти оформилась. Она смогла почувствовать, что за ней скрывается, она уловила суть.

— А что вот здесь находится? — сказал Ньют.

— Что? — вскрикнула Анафема. Поезд ее мысли сошел с рельсов.

Палец Ньюта постучал по карте.

— Здесь написано «закрытый аэродром». Вот здесь, смотри, в западной части Тадфилда…

Анафема фыркнула.

— Закрытый? И ты поверил? Отлично функционировал во время войны как истребительная база. И уже лет десять там авиабаза «Верхний Тадфилд». И, прежде чем ты скажешь хоть слово, я отвечу — нет. Я терпеть не могу все, что связано с этим чертовым местом, но тамошний полковник куда нормальнее тебя. А его жена, скажите на милость, увлекается йогой.

Итак. О чем она только что говорила? Местные дети…

Ей показалась, будто ее мысли проваливаются в какую-то бездну и она поплыла в сторону более личных воспоминаний, уже поджидающих ее на берегу. Ньют оказался вполне приличным парнем. Так почему бы действительно не провести с ним остаток жизни — тем более что он все равно не успеет ей слишком уж надоесть.

Радио вещало о тропических лесах Южной Америки.

Вновь выросших лесах.

С неба начал сыпаться град.

Ледяные пули обстреливали листву вокруг Этих, спускавшихся по склону карьера.

Барбос тихо трусил за ними, поджав хвост и поскуливая.

«Как нехорошо получается, — думал он. — Ведь я только успел наловчиться ловить крыс. И почти успел приструнить эту чертову немецкую овчарку, что живет через дорогу. А теперь Он, как назло, собирается покончить со всеми ними, и мне придется опять полыхать глазами и преследовать заблудшие души. А чего ради? Бессмысленное занятие. Они же не сопротивляются и к тому же совершенно безвкусны…»

В мыслях Уэнслидэйла, Брайана и Пеппер было гораздо меньше логики. Они осознавали лишь то, что уже не могут сбежать и им остается лишь следовать за Адамом; сопротивление силе, влекущей их вперед, могло бы закончиться переломанными ногами, и Этим приходилось держаться вместе.

Адам вовсе ни о чем не думал. Нечто пылающее и новое само прорывалось в его мысли.

Он усадил друзей на ящики.

— Здесь, внизу, с нами ничего не случится, — сказал он.

— Э-э, — сказал Уэнслидэйл. — Не кажется ли тебе, что наши мамы и папы…

— Не переживай за них, — высокомерно сказал Адам. — Я смогу сделать нам новых родителей. Но уже никто не пошлет нас в постель в половине девятого. Нам вообще больше не придется ложиться спать, пока мы сами не захотим. А еще — убирать в комнате и заниматься всякой мурой. Предоставьте все мне, и у нас будет отличная жизнь. — Лицо его озарилось безумной улыбкой. — Я приведу сюда еще; друзей, — доверительно сообщил он. — Они вам понравятся.

— Но… — начал Уэнслидэйл.

— Вы только подумайте, что нас ждет! — восторженно сказал Адам. — Уэнсли, ты сможешь заселить свою Америку новенькими ковбоями, индейцами, шерифами, гангстерами, мультяшками и пришельцами, да кем угодно. Правда ведь, здорово?

Уэнслидэйл с несчастным видом посмотрел на Брайана и Пеппер. Они даже в обычные времена не умели толком излагать свои мысли. Вообще говоря, классно, конечно, что когда-то в Америке жили настоящие ковбои и гангстеры. И так же классно было играть в ковбоев и гангстеров. Но они не видели ничего хорошего во всамделишных придуманных ковбоях и гангстерах, которых уже не сложишь обратно в коробку, если они наскучат. Весь смысл гангстеров, ковбоев, пришельцев и пиратов был в том, что в любой момент можно стать самим собой и пойти домой.

— Но для начала, — таинственно сказал Адам, — мы еще кое-что им покажем…

В торговом центре росло дерево. Оно было не слишком большим, и листья его пожелтели, ведь ему доставались лишь жалкие остатки света, которым удавалось проникнуть сквозь эффектное дымчатое стекло. Его подкармливали стимуляторами чаще, чем олимпийских атлетов, а на его ветви взгромоздили громкоговорители. Но все-таки это было дерево, и если слегка прищурить глаза и взглянуть на него поверх искусственного водопада, то можно почти поверить, что перед вами плачет окутанное дымкой слез чахлое деревце.

Хайме Эрнез любил перекусить, сидя под ним. Старший по смене наорал бы на него, если бы обнаружил здесь, но Хайме вырос на ферме, на очень хорошей ферме, с детства любил деревья и вовсе не по своей воле работал в этом городе, просто выхода другого не было. Работа ему досталась неплохая, и деньги платили такие, о которых его отец и мечтать-то не мог. А дед его вообще не мечтал ни о каких деньгах. До пятнадцати лет он знать не знал, что такое деньги. Но настали времена, когда всем понадобились деревья, и как же досадно, думал Хайме, что его дети растут, считая деревья топливом, а для внуков деревья вообще станут историей.

Но что можно сделать? Там, где раньше зеленели леса, теперь выстроились большие фермы, там, где стояли маленькие фермы, выросли торговые центры, а где были старые супермаркеты, строились новые супермаркеты, вот так оно все и произошло.

Хайме спрятал свою тележку за газетным киоском, украдкой сел под дерево и открыл коробку с бутербродами.

Тогда-то он и услышал шелест и увидел, как странные тени проползают по земле. Он оглянулся. Дерево шевелилось. Хайме с интересом пригляделся к нему. Прежде ему не приходилось видеть, как растут деревья.

Почва — всего лишь насыпь из щебенки — вдруг начала бугриться: под нею зашевелились корни. Хайме увидел, как тонкий светлый росток сползает по бортику и слепо тычется в бетонный пол.

Сам не зная почему и совершенно не понимая зачем, он слегка подтолкнул его ногой к трещине между плитами. Росток нашел щель и устремился вниз.

Ветви, извиваясь, росли во все стороны.

Хайме услышал визг тормозов и крики, доносившиеся с улицы, но не обратил на них внимания. Там что-то кричали, но здесь вечно кто-то кричал, и зачастую кричали на самого Хайме.

Свободный корешок, должно быть, нашел, где обосноваться. Росток изменил цвет и потолстел, как пожарный рукав, наполняющийся водой. Искусственный водопад вдруг иссяк; Хайме представил себе, как древесные корни высасывают всю воду из треснувших труб.

Теперь он увидел, что происходит снаружи. Поверхность улицы вздыбилась волнами, словно море. Из трещин поднимались молодые деревца.

Все понятно, рассудил он, там ведь полно солнечного света. А его деревцу света явно не хватает. До него доходит лишь туманная серость, что проникает сквозь купол четырехэтажного здания. Мертвый свет.

Но что тут можно сделать?..

А вот что.

Лифт не работал, поскольку вырубилось электричество, но наверх вели всего лишь четыре лестничных пролета. Хайме аккуратно закрыл коробку для завтрака и, украдкой сбегав к своей тележке, выбрал метлу с самой длинной ручкой.

Толпы орущего народа вытекали из здания. Хайме ловко двигался навстречу потоку, как лосось, плывущий вверх по течению.

На белом остове балок, вероятно задуманном архитектором как динамическое заявление на какую-то актуальную тему, покоился дымчатый стеклянный купол. На самом деле купол был пластмассовым, и Хайме, который пристроился на подходящей балке, потребовалась вся его сила и вся длина метлы, чтобы пробить эту чертову крышу. Еще два удара — и вниз полетели смертоносные обломки.

Внутрь хлынул солнечный свет, наполнивший пыльный супермаркет мерцающим туманом, словно влетело множество светлячков.

Далеко внизу деревце, взламывая стены прилизанной бетонной тюрьмы, устремилось ввысь со скоростью экспресса. Хайме никогда не сознавал, что деревья растут вовсе не беззвучно, да и никто еще не мог этого осознать, поскольку звучат они сотни лет, а период колебаний волны составляет двадцать четыре часа от максимума до максимума.

Включите ускорение, и дерево скажет «ВРУУУУМ».

Хайме смотрел, как дерево тянется к нему, подобно зеленому грибовидному облаку. От корней били столбы пара.

У здания не было никаких шансов. Остатки купола взлетели вверх, как теннисный шарик на водной струе игрушечного пистолета.

По всему городу происходило то же самое, хотя сам город увидеть было уже невозможно. Остался только зеленый шатер — от горизонта до горизонта.

Хайме перелез на ветку, прижался к лиане и смеялся, смеялся, смеялся.

Вскоре начался дождь.

Китобойное исследовательское судно «Каппа-маки» [«Каппа-маки» — суши-ролл с огурцом (Примечание редактора).] искало ответ на строго научный вопрос: «Сколько китов можно поймать за неделю?»

Только вот сегодня им не встретилось ни одного кита. Экипаж старательно пялился на пустые экраны, которые благодаря применению хитроумной техники могли заметить любой морепродукт, превышающий размерами сардину, и вычислить его ценность с учетом международных цен на нефть. Изредка мелькавшая на экранах рыба проносилась мимо так стремительно, словно боялась куда-то опоздать.

Капитан побарабанил пальцами по консоли. Он опасался, что вскоре ему придется запустить собственный исследовательский проект, чтобы выяснить перспективы некой статистически малой выборки капитанов китобойных судов, которые возвращаются в порт на специализированном судне, совершенно лишенном лабораторных материалов. Хотелось бы узнать, как поступят с таким капитаном. Может, его запрут в отсеке с гарпунной пушкой, рассчитывая на то, что он совершит последний благородный поступок.

Но так же не бывает. Должно же быть хоть что-то.

Штурман вывел на экран карту и воззрился на нее.

— Достопочтенный господин? — сказал он.

— В чем дело? — раздраженно спросил капитан.

— Кажется, у нас прискорбная неисправность прибора. Морское дно в этом районе должно находиться на глубине двух сотен метров.

— Ну и что?

— А прибор показывает 15 тысяч метров, достопочтенный господин. И глубина все растет.

— Что за чушь. Такой глубины не бывает.

Капитан сердито глянул на сверхсовременную технику, стоившую миллионы иен, и шарахнул по ней кулаком.

Штурман нервно улыбнулся.

— Ах, господин, — сказал он, — смотрите-ка, становится мельче.

Под толщей вод, в глубинах потаенных, как было известно Азирафаэлю и Теннисону, Вдали от волн, ветров и сотрясений / Спит кракен.

И сейчас он просыпался.

Он медленно поднимался из бездны, и миллионы тонн океанского ила низвергались с его боков.

— Смотрите, — сказал штурман. — Уже три тысячи метров.

У кракена не было глаз. Там, внизу, ему не на что было смотреть. Но поднимаясь все выше и выше из студеной воды, он улавливал высокочастотные шумы моря, все скорбные крики и свисты китовой песни.

— Так, — сообщил штурман, — дошли до тысячи метров.

Кракен недоволен.

— Пятьсот метров?

Плавучий рыбозавод качается на внезапно вздыбившейся волне.

— Сто метров?

Что это за крошечная металлическая штуковина на поверхности? Кракен делает легкое движение.

И десять миллионов любителей суши взмолились об отмщении.

Распахнувшиеся окна вломились в комнату. Но началась не гроза, началось нечто более страшное. Лепестки жасмина, кружась по комнате, взметнули в воздух вихрь карточек с пророчествами.

Ньют и Анафема прижались друг к другу, отступив от перевернувшегося стола к стене.

— Дождались, — пробормотал Ньют. — И что, Агнесса предсказывала такое?

— Она говорила, что он вызовет грозу, — сказала Анафема.

— Да это же чертов ураган. Может, она сообщила, что произойдет дальше?

— У № 2315 отсылка на № 3477, — сказала Анафема.

— И в такое время ты помнишь такие детали?

— Раз уж ты упомянул об этом, то да, — сказала она и протянула карточку.

Ньют перечитал предсказание еще разок. Снаружи доносился такой скрежет, словно по саду кружились листы рифленого железа (а они и кружились).

— Предположим, это означает… — медленно начал он, — что мы вдвоем… включены в программу? Ваша Агнесса, похоже, любила пошутить.

Трудно обхаживать даму, если к ней в качестве дуэньи приставлена пожилая родственница; как известно, они склонны ворчать или хихикать, стрелять у вас сигареты или — самое худшее — вытаскивать альбом с семейными фотографиями, а уж такое оружие в войне полов следовало бы запретить Женевской конвенцией. Но гораздо труднее, когда родственница уже лет триста как мертва. Образно выражаясь, Ньют уже заякорил лодку с определенными видами на Анафему; и не просто заякорил, а поставил в сухой док на просушку, подремонтировал там и тут, подкрасил свежей краской и соскреб все ракушки с днища. Но мысли о ясновидении Агнессы не давали ему покоя: они словно буравили его затылок и окатывали его либидо ведрами холодной воды.

Он даже лелеял идею пригласить Анафему в какое-нибудь кафе, но ему жутко не нравилось то обстоятельство, что какая-то ведьма времен Кромвеля сидит в своем домике три века назад и смотрит ему в рот.

Ньют пребывал как раз в том мрачном настроении, в каком люди сжигают ведьм. Его жизнь и так была достаточно сложной, чтобы ею еще манипулировала через века какая-то безумная старушенция.

Каминная решетка громыхнула с такой силой, словно обрушился кусок дымовой трубы.

И тут он вдруг подумал: «Да нет в моей жизни совершенно никаких сложностей. И я вижу это так же ясно, как видела Агнесса. Впереди недолгий и простой путь к раннему выходу в отставку, подаркам сослуживцев, прекрасной уютной квартирке, спокойной пустоте смерти. Если, конечно, мне не суждено умереть под руинами этого дома во время возможного конца света.