— Лучше помолчи пока, сынок, — сказал он. — «Скорая помощь» уже в пути.

— Послушайте, — прохрипел Кочегар. — Мне надо сообщить вам что-то очень важное. Четыре Всадника Апокалипсиса… они настоящие отморозки, все четверо.

— Он в бреду, — объявил сержант.

— А вот и нет. Я — в Рыбной куче, — прохрипел Кочегар и потерял сознание.

Лондонская сеть дорожного движения в сотни раз запутаннее, чем можно себе представить.

Ни демонические, ни ангельские происки тут ни при чем. Причиной всему — география, история и градостроительный план Лондона.

В целом такая система даже выгодна горожанам, хотя они никогда этого не поймут.

Лондон строился не для машин. Если уж на то пошло, его, похоже, строили не для людей. Все создавалось стихийно или случайно. В итоге возникли проблемы, а решения, претворявшиеся в жизнь, порождали новые проблемы через пять, десять или даже сотню лет.

Последним конструктивным решением стало строительство М25 — окружной автодороги, или, грубо говоря, кольца вокруг города. До сих пор все ее проблемы были сравнительно просты: например, не успели закончить строительство, а трасса уже устарела. Все как предсказывал Эйнштейн: хвост автомобильной пробки в конце концов становится ее же головой.

Текущая проблема состояла в том, что шоссе перестало существовать — в обычных пространственных терминах. Водители, не понимая, что происходит, пытались найти иные пути выезда из Лондона и совершенно заблокировали весь центр. Впервые за все века существования Лондон оказался в абсолютно безвыходном положении. Весь город представлял собой одну огромную уличную пробку.

Теоретически автомобили позволяют вам потрясающе быстро переместиться с места на место. Дорожные пробки, с другой стороны, предоставляют вам потрясающую возможность стоять на одном месте — под дождем, во мгле, и какофоническая симфония клаксонов звучит все яростнее.

Терпение Кроули было уже на пределе.

Воспользовавшись случаем, он успел перечитать все записи Азирафаэля и пролистать пророчества Агнессы Псих, сделав в итоге несколько важных выводов.

Его заключения сводились к следующему:

1) Армагеддон уже начался;

2) Кроули предпринять ничего не может;

3) местом действия выбран Тадфилд. Во всяком случае, в Тадфилде все начнется. А потом уже охватит всю землю;

4) Кроули попал в адский черный список; [Впрочем, в Аду иных списков и не бывает.]

5) Азирафаэль — насколько можно судить — выведен из игры;

6) будущее представляется черным, мрачным и ужасным. Никакого света в конце туннеля — а если он там и есть, то это встречный поезд;

7) так, может, в ожидании конца света лучше завалиться в уютный ресторанчик и попросту и без затей напиться там до чертиков?

8) И однако же…

И тут вся логичность выводов мгновенно исчезла.

В глубине души Кроули был оптимистом. В самые плохие времена его всегда поддерживала лишь одна, твердая, как скала, убежденность — тут ему на мгновение вспомнились ужасы четырнадцатого столетия, — да, он безоговорочно верил в победу; верил, что Вселенная его не подведет.

Все будет в порядке, даже если весь Ад ополчился на него. Даже если мир подходит к концу. Даже если холодная война завершилась и началась Война Великая. Даже если шансов на свободу у него меньше, чем у толпы хиппи в тюремном фургоне. Крохотный шанс все-таки оставался.

Самое главное — оказаться в нужном месте в нужное время.

Нужное место — Тадфилд. Он убедился в этом, отчасти благодаря книге пророчеств, а отчасти благодаря собственным ощущениям: на карте мира, сложившейся в уме Кроули, Тадфилд пульсировал подобно мигрени.

Оставалось лишь успеть попасть туда в нужное время, то есть до конца света. Он проверил часы. В запасе еще два часа, хотя, конечно, сейчас мог резко измениться даже нормальный ход времени.

Кроули бросил книгу на пассажирское сиденье. Отчаянные времена, отчаянные меры: за шестьдесят лет его «Бентли» не получил ни единой царапинки.

А, черт, была не была!

И Кроули вдруг резко дал задний ход, изрядно помяв капот стоявшего за ним красного «Рено», и выехал на тротуар.

Он включил фары и нажал на клаксон.

Теперь все пешеходы предупреждены о его продвижении. Ну а если они не успеют убраться с дороги… что ж, все равно жить им осталось каких-то пару часов. Возможно. Вероятно.

— Эге-гей! — воскликнул Антоний Кроули и рванул вперед, не разбирая дороги.

В конторе сидели шесть женщин и четверо мужчин, и перед каждым разместились телефон с кипой компьютерных распечаток — сплошь фамилии абонентов и телефонные номера. Пометки, стоявшие напротив каждой из фамилий, могли означать, что клиент позвонил сам, что позвонили ему или что его номер пока занят, а самыми важными были те абоненты, которые изъявили страстное желание улучшить свой быт изоляционной стеной облегченной кладки.

Последние были в явном меньшинстве.

Час за часом десять сотрудников сидели на телефонах, улещивая клиентов, рекламируя продукцию и источая лучезарные обещания по поводу беспрецедентной дешевизны. Между звонками они делали пометки, потягивали кофе и поражались силе дождя, поливающего окна. Они оставались на своих постах, словно оркестр «Титаника». Ведь если вы не сможете продать стеклопакеты в такую погоду, то не продадите их уже никогда.

Лайза Морроу говорила с клиентом:

— …Послушайте, если вы только позволите мне закончить, сэр, да, я поняла вас, сэр, но если вы только… — А потом, услышав, что сэр просто прервал разговор, она добавила: — Ну и пошел ты, нахал.

Она положила трубку.

— Очередное фиаско, — доложила девушка своему коллеге. Она была признанным лидером фирмы в ежедневных соревнованиях «Вытащи клиента из ванны», и ей оставалось заполучить всего два очка, чтобы выиграть еженедельный приз за лучший коитус интерруптус. [Coitus interruptus — прерванный половой акт (лат.).]

Она набрала следующий номер по списку.

Лайза вообще-то случайно устроилась телефонным продавцом. На самом деле ей хотелось блистать или хотя бы работать на роскошных заморских курортах, но она не сдала экзамены в средней школе.

Будь она достаточно прилежной, она нашла бы работу на одном из таких курортов или место помощника зубного врача (вторая работа ее мечты) или вообще пристроилась бы кем угодно, только не телефонным продавцом в этой конторе, и тогда жизнь ее, вероятно, оказалась бы более насыщенной и продолжительной.

Может, и не такой уж продолжительной, учитывая все обстоятельства, — ведь настал День Армагеддона, — но в любом случае на несколько часов дольше.

А чтобы продлить свою жизнь, ей всего лишь не надо было набирать номер мистера А. Дж. Кроули, который значился в ее списке (полученном, в лучших традициях, через десятые руки) клиентов из фешенебельного района Мейфер, заказывающих товары по почте.

Но Лайза уже набрала его номер. И ждала, пока гудок прозвучит четыре раза. Наконец она сказала:

— Тьфу, черт, опять автоответчик, — и хотела было повесить трубку.

Однако в этот момент что-то вылетело из наушника. Что-то, ставшее вдруг очень большим и жутко сердитым.

Оно было отдаленно похоже на личинку. Огромную разъяренную личинку, состоящую из мириад крошечных вертких личинок, каждая из который яростно разевала ротик и визжала:

— Кроули!

Потом эта тварь перестала визжать. Ошалело раскачиваясь из стороны в сторону, она пыталась осознать свое новое местопребывание.

Затем тварь распалась на части.

Контору заполонило бесконечное множество личинок. Они растекались по ковру, заползали на столы, облепили всех десятерых сотрудников телефонной конторы, включая Лайзу Будилоу; они проникали повсюду, в каждый рот, нос и горло; они обволакивали плоть, глаза, головы, легкие, безудержно воспроизводясь и покрывая комнату слоем извивающейся плоти и слизи. Потом они собрались воедино и вновь превратились в огромный, слабо пульсирующий организм, заполнивший комнату от пола до потолка.

В массе плоти сформировалось нечто, напоминавшее рот, какие-то влажные и липкие нити пристали к пока не существующим губам, и Хастур сказал:

— Наконец-то я наелся.

Полчаса, проведенные в ловушке автоответчика в компании с одним-единственным сообщением Азирафаэля, не улучшили его настроения.

Как и перспектива доклада в Преисподней, где ему предстояло объяснить, почему он вернулся на полчаса позже и, что еще хуже, почему он вернулся без Кроули.

Ад не любит неудачников.

В его активе, однако, было по крайней мере знание того, что именно сообщил Азирафаэль. И это знание, вероятно, могло помочь ему выкупить продолжение своей жизни.

В любом случае, прикинул он, раз ему предстоит выдержать возможный гнев Темного совета, теперь это будет хотя бы не на пустой желудок.

Помещение заполнилось густым серным дымом. Когда он растаял, Хастур уже исчез. В конторе остались лишь десять скелетов, начисто лишенных плоти, несколько лужиц растворившейся пластмассы здесь и там и блестящая металлическая деталька, вероятно недавно служившая частью телефона. Гораздо безопаснее было бы работать помощником зубного врача.

Но стоит взглянуть и на светлую сторону вещей — все происшедшее доказало лишь то, что зло содержит семена своего собственного разрушения. Ведь теперь множество людей по всей стране останутся в благодушном настроении и не будут раздражаться и сердиться из-за того, что их вытащили из уютных ванн или черт-те как исковеркали их фамилии. В результате акции Хастура легкая волна доброты начала, экспоненциально нарастая, распространяться в окружающей среде, и миллионы людей, которые могли бы получить душевные раны, в итоге их не получили. Так что в конечном счете все было чудесно.

Вряд ли вы смогли бы узнать уже знакомый вам «Бентли». На нем буквально не было живого места, сплошные выбоины и вмятины. Обе передние фары разбились. Колпаки давно отлетели. Он выглядел как ветеран, прошедший сотню разрушительных гонок.

Тротуары были плохими. Подземные переходы того хуже. Но самой ужасной оказалась переправа через Темзу. Хорошо еще, что Кроули предусмотрительно закрыл все окна.

И все же он выбрался из Лондона.

Через несколько сотен ярдов он будет на М40, довольно свободной дороге, ведущей в сторону Оксфордшира. Возникло, правда, еще одно препятствие: между Кроули и этой прямой дорогой вновь появился участок М25. Гудящая, пылающая лента боли и черного света. [Это не вполне оксюморон. Речь о свете, что идет за ультрафиолетом (точный термин — «инфрачерный»). Его можно довольно легко увидеть в экспериментальных условиях. Для проведения эксперимента найдите крепкую кирпичную стену и с хорошего разбега, опустив голову, атакуйте. // Цвет, который вспыхнет у вас в глазах, сразу за болью и прямо перед вашей смертью, и будет инфрачерным.] Одегра. Никто еще не смог пересечь его живым.

Никто из смертных, во всяком случае. И Кроули сомневался, достанет ли для такой переправы его демонических способностей. Он не умрет, конечно, но приятного мало.

Перед эстакадой полиция выставила заставу. Сгоревшие остовы — некоторые из них еще догорали — свидетельствовали о судьбе предыдущих машин, которые пытались проехать по эстакаде над темным участком дороги.

Полицейские выглядели не особо счастливыми.

Кроули переключился на вторую скорость, дал полный газ.

Заставу он миновал на шестидесяти. Это было несложно.

Внезапные человеческие самовозгорания случаются повсеместно. Вот кто-то совершенно беспечно коптит небо, а уже в следующее мгновение от него остается лишь прискорбная фотография с кучкой пепла и жалким останком руки или ноги, каким-то чудом избежавшим обугливания. О самовозгорании транспортных средств нет столь достоверных сведений.

Вполне возможно, это был первый задокументированный случай.

Обтянутые кожей сиденья «Бентли» начали дымиться. Глядя вперед, Кроули левой рукой нащупал на соседнем сиденье книгу Агнессы Псих «Превосходные и Недвусмысленные Пророчества» и для пущей безопасности переложил ее к себе на колени. Хотел бы Кроули, чтобы она предсказала [А она и предсказала. Пророчество гласило: // «Улица света буде вопить, черная колесница Змия воспылает, и Королева уж не споет песен Меркурия». // Многие потомки Агнессы были согласны с Джелатли Гаджет, которая в краткой монографии (1830-е годы) истолковала это предсказание как метафорическое описание изгнания в 1785 году из Баварии иллюминатов Вейсгаупта.] такое. [Дата, в виде исключения, правильная. Немецкий философ Адам Вейсгаупт (1748–1830) создал в 1776 г. в баварском городе Ингольштадте тайное общество иллюминатов («просветленных»), чтобы распространять просвещение и бороться с абсолютной монархией и государственными религиями. Это общество, вскоре разоблаченное и запрещенное, быстро обросло легендами и является неотъемлемой частью позднейших конспирологических теорий (Примечание редактора).]

Пламя охватило машину.

Кроули ехал вперед.

На другой стороне эстакады полицейские также выставили заставу, чтобы останавливать машины, стремящиеся вернуться в Лондон. Они хохотали: по рации только что передали, что один полицейский мотоциклист обнаружил на М6 украденный патрульный автомобиль, за рулем которого сидел большой осьминог.

Некоторые полицейские готовы поверить во что угодно. Но только не те, кто служит в столичной полиции. В столице работают самые строгие, самые циничные, прагматичные и твердолобые полицейские в Британии.

Чтобы вывести из себя столичного полицейского, понадобится нечто совершенно особенное.

К примеру, большой, изрядно побитый автомобиль, превратившийся в огненный шар, — этакая перекореженная адская развалюха с безумно ухмыляющимся водителем в черных очках. Огненная колесница испускала густой черный дым и мчалась прямо на них сквозь хлещущий дождь и ветер на восьмидесяти милях в час.

Ну и как тут сохранить спокойствие?

Тадфилдский карьер стал центром спокойствия в бушующем мире.

Гром не просто грохотал в небесах, он раскалывал их пополам.

— Я хочу пригласить к нам еще нескольких друзей, — повторил Адам. — Они скоро придут, и тогда мы действительно начнем.

Барбос начал подвывать. Это был уже не призывный вой одинокого волка, а странное поскуливание маленькой дворняжки, охваченной глубокой тревогой.

Пеппер сидела, уткнувшись взглядом в колени.

Похоже, у нее что-то было на уме.

Наконец она подняла голову и внимательно взглянула в пустые серые глаза Адама.

— А какую часть мира ты заберешь себе, Адам? — спросила она.

Грозовые раскаты вдруг сменились звенящей тишиной.

— Что?

— Ну ты же хочешь разделить мир, верно? И мы все получим какие-то кусочки, вот я и спрашиваю: какой кусок ты возьмешь себе?

Тишина звенела, как струна арфы, на высокой и пронзительной ноте.

— Точно, — заметил Брайан. — Ты же так и не сказал, что заберешь себе.

— Пеппер права, — добавил Уэнслидэйл. — Если к нам отойдут все те страны, то выбор у тебя останется небольшой.

Адам открыл и закрыл рот.

— Какой выбор? — не понял он.

— Ну какая часть земли будет твоей, Адам? — спросила Пеппер.

Адам внимательно посмотрел на нее. Барбос перестал скулить и уставился на Хозяина каким-то нечистокровным пристально-задумчивым взглядом.

— М-моей? — с запинкой произнес он.

Молчание затягивалось: единственная нота, способная заглушить все шумы мира.

— Но у меня же останется Тадфилд, — сказал Адам.

Они недоумевающе смотрели на него.

— И… и Нижний Тадфилд, и еще Нортон, нортонский лес…

Они по-прежнему не сводили с него глаз.

Взгляд Адама медленно прошелся по лицам друзей.

— А больше мне вообще ничего не нужно, — сказал он.

Они замотали головами.

— И они будут моими, если я захочу, — сердито заявил Адам, и его вызывающий тон обострился внезапным сомнением. — Я ведь могу их тоже улучшить. И деревья, и пруды, и…

Его голос умолк.

— Ты не можешь, — сухо сказал Уэнслидэйл. — Это тебе не Америка, не Австралия какая-нибудь. Здесь все по-настоящему, всамделишное. И принадлежит оно всем нам. Оно наше.

— И ты не сделаешь его лучше, чем оно есть, — добавил Брайан.

— И даже если ты соберешься что-то улучшить, мы должны обо всем знать, — сказала Пеппер.

— Если вас только это беспокоит, можете не волноваться, — беззаботно сказал Адам. — Я же могу заставить вас делать все, что угодно…

Адам умолк, в ужасе прислушиваясь к словам, слетавшим с его языка. А троица бросилась бежать.

Барбос закрыл голову лапами.

Лицо Адама выглядело как символ крушения империи.

— Нет! — хрипло крикнул он. — Нет. Вернитесь! Я приказываю!

Они застыли на бегу.

Адам пристально взглянул на них.

— Нет, я не то хотел сказать… — начал он. — Вы мои друзья…

По его телу прошла судорога. Голова откинулась назад. Он поднял руки и погрозил небу кулаками.

Его лицо исказилось. Известковая почва захрустела под теннисками.

Адам открыл рот и закричал. Глотка простого смертного никогда не смогла бы издать такой оглушительный крик — он взлетел над карьером и, смешавшись с грозовыми раскатами, перекрутил тучи, придавая им новые отвратительные формы.

Неумолкающий вопль.

Он проник во все уголки Вселенной, которая изрядно меньше, чем полагают физики. Он потряс небесные сферы.

Он возвещал об утрате и не смолкал очень долго.

Наконец он утих.

И что-то исчезло из мира.

Голова Адама вновь опустилась. Он открыл глаза.

Кто бы ни стоял прежде в этом старом карьере, но теперь там стоял Адам Янг. Познавший нечто новое Адам Янг, но тем не менее — именно Адам Янг. Возможно, теперь он стал гораздо больше походить на Адама Янга, чем прежде.

Страшная, мертвенная тишина карьера сменилась более знакомой и уютной тишиной, обычным и спокойным отсутствием шума.

Освобожденная троица ребят съежилась у мелового откоса, пристально глядя на Адама.

— Все в порядке, — тихо сказал он. — Пеппер? Уэнсли? Брайан? Вернитесь. Все хорошо. Все в порядке. Теперь я все понял. И вы должны мне помочь. Иначе все изменится. Действительно изменится. Все рухнет, если мы с вами кое-что не провернем.

Водопровод в Жасминовом коттедже тужился и дребезжал, поливая Ньюта водой цвета хаки. Но она была холодной. Вероятно, такой холодный душ Ньют принимал впервые в жизни.

И толку от него не было никакого.

— Небо красное, — сказал Ньют, входя в комнату. Он явно был не в себе. — В половине пятого дня. В августе. Что бы это значило? Моряку бояться нечего? Ну, то есть, если небо красно к вечеру, моряку бояться нечего, — а как насчет компьютерщика на супертанкере? Или это пастухи красного неба не боятся? Все время забываю.

Анафема взглянула на его шевелюру. Воде не удалось смыть штукатурку, та просто намокла и размазалась, и теперь волосы Ньюта скрывались под белой шапкой.

— Тебя, должно быть, здорово прихватило, — сказала она.

— Нет, я просто ударился головой о стену. Ну помнишь, когда ты…

— Да, — Анафема с любопытством выглянула в разбитое окно. — Может, ты еще скажешь «кроваво-красное»? — уточнила она. — Это очень важно.

— Не сказал бы, — возразил Ньют. Ход его мысли временно расстроился. — Никакой крови. Скорее розоватое. Может, просто гроза взметнула пыль в небо.

Анафема порылась в картотеке «Превосходных и Недвусмысленных Пророчеств».