— Выглядит ужасно, — сказала Матушка.

— Чесночные колбаски с чесночным хлебом, — сказала Нянюшка. — Все как я люблю.

— Надо было заказать свежих овощей, — сказала известный диетолог Маграт.

— Я и заказала. Тут есть чеснок, — Нянюшка щедро отрезала кусок колбасы, от запаха которой накатывали слезы. — И кажется, я видела у них маринованный лук на полке.

— Правда? Тогда на ночлег нам понадобится минимум две комнаты, — проворчала Матушка.

— Три, — спешно добавила Маграт.

Она рискнула снова оглядеть зал. Молчаливые крестьяне пристально глазели на них, и в их глазах читалось нечто вроде печальной надежды. Конечно, любой, кто проводит много времени в компании Матушки Ветровоск и Нянюшки Ягг, должен привыкнуть, что на него глазеют: подобные им люди заполняют любое пространство от края до края. В этой лесной глуши наверняка нечасто бывают иностранцы. А один только вид Нянюшки Ягг, с аппетитом пожирающей колбасу, в любых краях считался бы шоу номер один, покруче ее фокуса с маринованным луком.

И все же… они так глазели…

Снаружи в чаще леса завыл волк.

Собравшиеся крестьяне поежились так синхронно, будто давно тренировались. Хозяин что-то им пробормотал. Они неохотно поднялись и вышли за дверь, стараясь держаться вместе. Старушка на миг положила руку на плечо Маграт, грустно покачала головой, вздохнула и уковыляла прочь. Но как раз к такому Маграт привыкла. Люди часто ее жалели, когда видели в компании Матушки.

Наконец к ним подошел сам хозяин с зажженным факелом и жестом позвал за собой.

— Как вам удалось объяснить ему про ночлег? — спросила Маграт.

— Я просто сказала: «Эй, сударь, шпилли-вилли престо, как обычно, номер три», — ответила Нянюшка Ягг.

Матушка Ветровоск шепотом повторила это и кивнула.

— Твой внучок Шейн, похоже, и правда немало повидал, — заметила она.

— Говорил, после этого постель обеспечена, — сказала Нянюшка Ягг.

Оказалось, тут имелось всего две комнаты, к которым вела длинная и скрипучая винтовая лестница. Одну Маграт получила себе. Даже трактирщик, похоже, на этом настаивал. Он был очень любезен.

Правда, она бы предпочла, чтобы он не запирал ставни. Маграт любила спать с открытым окном. А так в комнате стало темно и тесно.

«Ладно, — подумала она. — В конце концов, это я тут фея-крестная. Остальные меня просто сопровождают».

Она тоскливо осмотрела себя в крохотное потрескавшееся зеркальце, а затем легла и прислушалась к тому, что творилось за тонкой, как бумага, стенкой.

— Зачем отворачивать зеркало к стене, Эсме?

— Не люблю я зеркала, вечно они на меня пялятся.

— Только когда ты пялишься на них, Эсме.

После паузы раздалось:

— Так, а эта круглая штука для чего?

— Полагаю, это должна быть подушка, Эсме.

— Ха! Лично я такое не считаю подушками. Даже нормальных одеял нет. Как, говоришь, оно тут зовется?

— Полагаю, это называется дювэ, Эсме.

— Там, откуда я родом, это называется пуховым одеялом. Ха!

Снова перерыв. Затем:

— Ты зуб почистила?

И опять пауза. Затем:

— Ого, ноги у тебя ледяные, жуть, Эсме.

— А вот и нет. Удобненько и уютно.

И снова тишина. Затем:

— Башмаки! Это же башмаки! Ты же их не сняла!

— Совершенно верно, Гита Ягг, я в башмаках.

— И одежда? Ты даже не разделась!

— Нельзя быть такой беспечной в этих заграницах. Тут к тебе так и норовит залезть всякая дрянь.

Маграт устроилась поудобнее под — как его там? — дювэ и перевернулась на другой бок. Матушке Ветровоск, похоже, требовалось не больше часа сна, а вот Нянюшка Ягг могла бы захрапеть, даже сидя на заборе.

— Гита? Гита! ГИТА!

— Што-а?

— Ты не спишь?

— С-спала…

— Я слышу какой-то шум!

— Я тож…

Маграт еще поворочалась.

— Гита? Гита!

— Чо еще?..

— Я точно слышала, как кто-то бился в наши ставни!

— Не в нашем возрасте… а терь давай спааа…

Воздух в комнате с каждой минутой становился все более жарким и затхлым. Маграт встала с постели, отперла ставни и торжественно распахнула их.

Раздался рык, а затем далекий удар чего-то о землю.

В комнату полился свет полной луны. От этого ей стало намного легче, и она вернулась в постель.

Но не прошло и нескольких минут, как голоса из соседней комнаты ее разбудили.

— Гита Ягг, что ты творишь?

— Ночной перекус.

— Чего ты не спишь?

— Да что-то не спится, Эсме, — сказала Нянюшка Ягг. — Понять не могу, в чем дело.

— Так, ты что, чесночную колбасу там ешь? Я сплю в одной постели с человеком, который ест чесночную колбасу!

— Эй, это мое! Отдай…

Маграт услышала во мгле ночи стук башмаков и звук открываемых ставней в соседней комнате.

Затем ей послышался сдавленый «уфф» и еще один приглушенный звук падения.

— Мне казалось, тебе нравился чеснок, Эсме, — обиженно протянула Нянюшка Ягг.

— Колбаса хороша на своем месте, а место это — не в постели. И все, хватит болтать. Подвинься-ка. Опять перетянула на себя все дювэ.

Вскоре бархатную тишину нарушил глубокий и раскатистый храп Матушки. Затем к нему присоединилось более нежное похрапывание Нянюшки, которая куда чаще, чем Матушка, спала не одна и научилась сдерживать свой носовой оркестр. Храпом Матушки можно было колоть дрова.

Маграт натянула ужасную жесткую круглую подушку себе на уши и зарылась в постель.

Где-то внизу огромная летучая мышь пыталась снова взлететь с холодной земли. Ее уже дважды сбивали — сначала внезапным открытием ставней, а потом прямым попаданием баллистической чесночной колбасы — так что ей сейчас было весьма нехорошо. Еще одна такая неприятность, подумалось ей, и лечу обратно в замок. Все равно уже скоро рассвет.

Красные глаза блеснули, заглянув в открытое окно Маграт. Мышь изготовилась…

Ей на спину легла лапа.

Мышь обернулась.

Ночка для Грибо не задалась. Он обыскал весь дом в поисках кисок и не нашел ни одной. Он поискал грызунов — и остался с носом. В этом городе люди не выбрасывали мусор. Они его съедали.

Он пробежался по лесу, встретил пару волков, сел и скалился на них, пока они не засмущались и не сбежали.

Да, ночь выдавалась скучнейшая. До этого момента.

Летучая мышь запищала в его когтях. Маленькому мозгу Грибо показалось, что добыча попыталась во что-то превратиться, но он не терпел таких фокусов от каких-то хомяков с крыльями.

Особенно теперь, когда ему нашлось, с кем поиграть.

Орлея — город сказочный. Люди тут улыбались и радовались круглый год с утра до ночи. По крайней мере, если собирались дожить до следующего утра.

Лилит за этим следила. Конечно, люди наверняка считали, что бывали счастливы и до того, как она заменила старого барона на дожа, но то было случайное, неорганизованное счастье. Потому-то ей оказалось так легко захватить власть.

Но счастье не было образом жизни. В нем не было порядка.

Когда-нибудь они скажут ей спасибо.

Конечно, бывали и отдельные упрямцы. Иногда люди просто не понимали, как должны себя вести. Делаешь для них все возможное, правишь их городом справедливо, следишь, чтобы их жизни были наполнены смыслом и счастьем ежедневно и ежечасно, а они ни с того ни с сего бунтуют против тебя.

Вдоль стен в приемном зале стояли стражники. А еще тут были зрители. Конечно, технически именно правителю полагалось присматривать за народом, но Лилит любила, когда народ смотрит. Ложка наглядного примера стоит целой бочки наказаний.

В Орлее теперь совершалось мало преступлений. По крайней мере, того, что считалось бы преступлениями в других краях. С мелочами типа воровства тут справлялись легко, это не требовало целого судебного процесса. Куда более серьезными Лилит считала преступления против сюжетных ожиданий. Некоторые люди просто не понимали, как полагается себя вести.

Лилит держала зеркало у лица Жизни и откалывала все частицы, которые ей не подходили…

Дож развалился на троне, как куль, закинув одну ногу на подлокотник. Он так и не научился обращаться с креслами.

— А что этот натворил? — сказал он и зевнул. По крайней мере, открывать рот пошире он был мастер.

Между двух стражников скорчился щуплый старичок.

Всегда найдутся желающие служить в страже, даже в таких местах, как Орлея. Помимо прочего, за это дают шикарную форму с синими штанами, красным камзолом и высокой черной шапкой с кокардой.

— Но я… я не умею свистеть, — проблеял старик. — Я… я не знал, что это обязательно…

— Но ты же игрушечных дел мастер, — сказал дож. — А игрушечники насвистывают и напевают целыми днями. — Он покосился на Лилит. Та кивнула.

— Я не знаю ни одной… пе-песни, — сказал игрушечник. — Ме-меня не учили пе-песням. Только делать игрушки. Я обучался игрушечному делу. Семь лет был подмастерьем, пока не заслужил собственный молоточек…

— Тут написано, — заявил дож, убедительно изображая, будто читает лежащий перед ним свиток, — что ты не рассказываешь детям сказки.

Конец ознакомительного фрагмента