На лице Читэма появилось подходящее к случаю застенчивое выражение, но было ясно, что он купается в ее восхищении.

— В баре, мистер Читэм, мы столкнулись с вашим старым… «другом», — сообщила я. — С мистером Орумом.

— Черт, — произнес он, нахмурившись. — Он вам что-нибудь говорил? Надеюсь, что он не был груб с вами.

— Достаточно груб, но не слишком противен. Так, поязвил немного.

— Это на него похоже, — печально сказал режиссер. — Он был таким всегда. Уверен, что он приехал, чтобы устроить скандал.

— Сам он этого не говорил, но мистер Ньюхаус рассказал мне вашу историю, так что я могу только вообразить себе, что он собирается сделать.

Леди Хардкасл вопросительно приподняла бровь, но я в свою очередь приподняла свою и кивнула в сторону двери. Это был наш обычный сигнал, гласивший: «Я все расскажу позже, наедине».

— Мне очень жаль, — продолжил мистер Читэм. — Я всегда надеялся, что мы сможем решить все полюбовно, но, кажется, он думает иначе.

— Он появился не один, — добавила я. — С ним была элегантная молодая женщина — стройная блондинка, очень привлекательная и дорого одетая. Это его любовница? Жена?

— Такие женщины в его вкусе. Возможно, это его последняя зазноба. Он любит казаться этаким повесой. Новая возлюбленная в каждом порту… А вы уверены, что они были вместе?

— Когда мы пришли, было ясно, что их водой не разольешь, — ответила я. — Правда, она все время молчала, пока он высказывал свои ехидные колкости.

— Ну, конечно. Он любит глуповатых и послушных женщин. Тех, которые будут восхищаться каждым его словом.

— Ну, по виду глупой ее не назовешь. Честно говоря, мне показалось, что она оценивала нас с очень большой проницательностью.

— Тогда я не знаю… — сдался Читэм.

— Уверена, что со временем мы это увидим, — заметила миледи. — Наверняка Дейзи уже все выяснила.

— И не сомневайтесь, — согласилась я. — Если б у меня была возможность, я уже расспросила бы ее, но она была занята, а мистер Ньюхаус такой интересный рассказчик, что я не почувствовала потребности оставить его ни ради того, чтобы перемыть кому-то косточки, ни ради того, чтобы узнать какие-то сплетни.

— И были абсолютно правы, — согласилась со мной хозяйка. — Вы и так уже узнали достаточно…

— Наш Бэзил, — со смешком заметил Читэм, — если сильно захочет, может быть блестящим рассказчиком. Хотя на вашем месте я воспринимал бы все, что он рассказывает, с некоторой долей скепсиса. И недоверия. А также сомнения.

— Принято к сведению, — ответила я. — Если позволите, миледи, я должна проверить, все ли в порядке с обедом.

— Ну конечно, дорогая, — отпустила меня хозяйка. — Герти составит нам компанию.

— А сэр Гектор?

— В этом она не была уверена. Однако лучше быть готовыми накормить его, если понадобится, но не в ущерб гостям. Я была уверена, что он съест то же, что и все остальные.

— Еды будет предостаточно, — заверила я хозяйку. — Фазаны обычно оказываются крупнее, чем кажется на первый взгляд.

Выйдя из столовой, я направилась на кухню, где выяснила, что мисс Джонс полностью контролирует ситуацию. Она даже написала записочки с указанием, что мы все должны делать. Ко мне присоединилась Эдна, и мы с ней прекрасно перекусили.

Глава 4

— Э-э-э, леди, а мы что, действительно будем в этом кинемано… кинемато… в этих живых картинках?

С утра пораньше мне пришлось отправиться на нашем маленьком «Ровере» в Чиппинг-Бевингтон, чтобы встретить камеру и сопровождающего ее техника. И когда сын начальника станции «молодой» Робертс загрузил их в авто, я поняла, что для меня места почти не осталось.

После завтрака и краткого курса обучения работе с камерой мы выкатили ее и мощную деревянную треногу в деревню и установили все это на деревенском лугу. Нашей целью было заснять лавочников, когда они будут открывать свои лавки, и детей, идущих в деревенскую школу.

— Хотела бы я иметь объективную съемку сельской жизни, — заметила леди Хардкасл. — Нечто, что историки могли бы изучать лет через сто.

Спустя час я начала понимать, что ее гипотетические историки из будущего должны быть терпеливыми людьми, готовыми с интересом следить за тем, как жители застенчиво кривляются перед камерой. Нашим последним раздражителем оказался мальчуган, который, я в этом просто уверена, должен был сидеть в классе и повторять таблицу умножения или учить имена британских королей и королев. И ему с его дурацкими вопросами нечего было делать на деревенском лугу.

Надо отдать должное леди Хардкасл, которая оказалась намного терпеливее, чем я.

— Да, малыш, — снисходительно отвечала она, — но если ты будешь стоять слишком близко, то мы не сможем правильно увидеть тебя в кадре.

— В этом нет вообще никакого смысла, — спорил с ней этот гоблин. — Чем ближе, тем лучше видно. Это любой дурак знает.

— К сожалению, камера гораздо хуже любого дурака. И она знает только то, что ты будешь лучше виден, если отойдешь вон туда, к церкви. Возможно, все это из-за божественного света, проникающего сквозь священное цветное стекло, или это просто влияние футов и дюймов между тобой и линзой, но я уверяю тебя, что у тебя больше шансов хорошо получиться на экране, если ты пройдешься в сторону Божьего храма.

— Как смешно вы говорите.

— А вот в этом ты прав, дружок, — согласилась с ним миледи.

Я уже хотела было объяснить ему все о горшках, котелках и черноте [Имеется в виду английская пословица «Горшок над котлом смеется, а оба черны», соответствующая русской: «Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала».], но сдержалась.

Дитя какое-то время оценивающе разглядывало хозяйку. По-видимому, он никак не мог сообразить, что же ему делать с этой ненормальной представительницей аристократии, но тем не менее, видимо, решил поступить так, как ему велели, и направился в сторону церкви.

— Все это гораздо сложнее, чем мне представлялось, — пожаловалась миледи. — Я думала заснять пару реальных эпизодов из деревенской жизни для будущих поколений. А вместо этого мне приходится тратить бесконечные метры очень, очень дорогой пленки на съемку приветствующих нас людей.

— Нам надо куда-то спрятаться, — предложила я. — Как охотникам в засаде.

— Мне кажется, дорогая, что посредине деревенского луга это может выглядеть очень подозрительно.

— Быть может, вы правы, — согласилась я. — Но хоть что-то подходящее снять удалось?

— Я не уверена. Узнаем, когда вернемся домой. Но я буду продолжать — никогда не знаешь, что может попасть в кадр… У меня в оранжерее пленки больше чем достаточно.

— Может быть, стоит немного сфокусироваться на этом мальчишке? Он выполнил свою часть сделки и отвязался от нас.

— Конечно, ты права. Куда он… А, вижу. Минуточку… Сейчас я… А это еще что такое?

Пока она говорила, из-за угла, со стороны Бристольской дороги, появился самодвижущийся шарабан и затарахтел в сторону церкви. Грохот его мотора перекрывался становившимися все громче звуками «Вперед, Христово воинство!» [Популярный английский христианский гимн на музыку Артура Салливана (1871).], исполняемым сидевшими в шарабане.

— Церковный пикник? — предположила я.

— Это во вторник-то? Разве церковные пикники не устраиваются во время уик-ендов? Разве люди не должны работать?

Но сцена, разворачивающаяся перед нами, была настолько хороша, что миледи, вместо парнишки, направила камеру на сидевших в шарабане. Так что его согласие — хотя и неохотное — выполнить ее требование так и осталось без вознаграждения.

Между тем шарабан с грохотом остановился перед церковью. Мужчина и женщина, сидевшие на переднем сиденье, мгновенно поднялись на ноги и повернулись лицом к остальным пассажирам. Из-за расстояния их слов разобрать было нельзя, да и в любом случае их заглушил бы несмолкающий скрипучий звук двигателя, но по громким приветствиям в их адрес было очевидно, что спич, который они произнесли, вполне мог сравниться по своему воздействию на аудиторию с призывом доброго короля Гарри [Имеется в виду знаменитая речь Генриха V из одноименной хроники Шекспира, произнесенная перед битвой при Азенкуре, где английским войскам удалось разгромить многократно превосходящие силы французов (1415); в дальнейшем часто использовалась как духоподъемная речь, обращенная к британской нации.].

Лидеры первыми покинули механическую повозку и велели водителю помочь им с грузом, уложенным в багажном отделении. Каждый из их спутников, с трудом выбиравшихся на твердую землю, получал в руки укрепленный на палке плакат.

— Как волнительно, — произнесла леди Хардкасл. — Я уверена, что это будет протест против чего-то…

Когда все спустились с шарабана, водитель вернулся на свое место и, с громким скрежетом переключив скорость, направил свой шумный экипаж вокруг деревенского луга в сторону Бристольской дороги.

Его пассажиры продвинулись слегка вперед по дорожке и выстроились в неровную линию перед сельской ратушей. Подняв свои плакаты, они стали с чувством исполнять «Рок веков» [Популярный христианский гимн, написанный преподобным О. Топлади в 1763 г.]. Плакаты сотрясались в унисон с древним гимном, и казалось, поющие наслаждаются моментом.

— Твои глаза видят лучше моих, дорогая, — сказала леди Хардкасл. — Ты не видишь, против чего они выступают?

Я и сама уже косилась на плакаты, но не могла рассмотреть их достаточно хорошо.

— Что-то насчет «происков дьявола», и еще «ворожеи не оставляй…» — дальше плохо видно.

— Скорее всего, «в живых» [Исх. 22:18. Ворожея — то же, что ведьма.], — предположила миледи, все еще возившаяся с камерой. — Уверена, что вся эта шумиха вызвана фильмой мистера Читэма.

Пока мы наблюдали за этой демонстрацией, из дверей церкви возник преподобный Джеймс Блэнд. Быстро пройдя по дорожке, он вышел из ворот, ведших к кладбищу, и подошел к собравшимся. Было ясно, что ему, так же как и нам, хотелось понять, что происходит.