Тимур Рымжанов

Слуги ветра

...

Две дюжины знаков оставили нейфы, пять из которых людям подобны по воле своей иль небес.

«Маг», «Шут», «Король», «Рыцарь» и мерзкая горная тварь Ши-фу. «Горный король» — имя последней.

Пять стихий показали высокие, но одну утаили, поставив отдельно «Землю» и «Воду», «Ветер» и «Огонь». «Лед» был таинственней прочих.

Трех духов великих явили нам светлые «Жизни», «Смерти» и «Битвы», пребывающих вечно в смятении.

Пяти тех стихий отраженье послали нам просветленные — «Огненный ветер», «Вулкан» — горящие камни, «Туман» и «Метель», коварные едино.

Светила небесные — «Солнце», «Луну». «Медузу» — предвестницу бед, «Ласточку» — весть благую. «Время» — знак-календарь, что дарован был прежде.

И знанья высокие, мудрость мирскую. «Заклинание жизни» — во благо, «Заклинание смерти» — во зло.

Вот все приданое, то что осталось от древних, покинувших Землю.

Запрещенный гимн восхваления. Гимн из главы «О наследии» книги из храма четырех алтарей

Часть первая

ГОД ПОЛНОЛУНИЯ

— Откуда эти две кости?! — взревел Хольк, вскакивая с липкой скамьи. — Ты жулик, Брамир! Желтая кость с царапиной только что была у тебя в руках! А теперь она на столе!

— Заткни свою пасть, Хольк, и сядь, ты пьян! Эта костяшка была у меня в прошлой игре, опомнись.

Огромный детина Хольк ударил кулаком но выщербленным, засаленным доскам стола. Удар был такой силы, что все не вошедшие пока в игру стопки костяшек, сложенные в самом центре возле масляной лампы, запрыгали по столешнице и осыпались крупным градом на земляной пол большого зала. Опираясь на массивную, волосатую лапу, Хольк навис надо мной, словно палач жреческого совета, обвинивший меня в непоклонении святым алтарям и намеревающийся выбивать признание в тайном сговоре с темными духами.

— Бесовское отродье! Будь в прошлой игре у тебя эта кость, ты бы выиграл все четыре червонца! Кость «Медузы» без труда покрыла бы мой «Туман»!

— Ну что ж, Хольк, прости, что не выиграл, прошляпил, я тоже хорош, пьем с тобой наравне. Угомонись и сядь играть, не то я позову куратора с вышибалами и скажу, что ты учинил скандал и не хочешь отдавать ставку. Тем более что я всего второй раз выигрываю, до этого везло только тебе. Мой расклад сейчас бьет, так что придется выложить все. Да и не забудь свой кисет да огниво.

— Мерзкая крысиная рожа! — завопил сын мельника пуще прежнего и бросился через весь стол, выкинув вперед руку с коротким ножом. — Убью гада! Кровь пущу как барану! — верещал Хольк, срывая и без того высокий голос.

Вот уж чего мне меньше всего хотелось, так это нарваться на тупое лезвие деревенского увальня. Да еще и накануне праздника. В дни гуляний я намеревался набить себе мошну плотней, чтобы уже к тому моменту, как лучи солнца упадут на третий, весенний камень календаря, отправиться к побережью, понежиться там у теплой воды. Вместо этого мне грозит постель в убогой лачуге да соседка-сиделка, беззубая старуха, храпящая по ночам. Этот несуразный толстяк портил мне все планы.

Скидывая со стола кружки и кувшины, я просто свалился на скамейку и кубарем опрокинулся вниз под кедровый настил. В углу настила, на котором мы играли, облезлый пес старика Трома грыз брошенный ему мосол. Столкнувшись с псиной нос к носу, я невольно попятился, потому что злобная шавка начала на меня рычать, видимо думая себе, что я претендую на ее добычу. Я конечно же вор и шулер к тому же, но красть у несчастного пса его единственную радость я не стану.

Хольк свесился со столешницы и ткнул наугад в темноту уродливым куском железа, который только подслеповатый Тром, хозяин этой запуганной дворняги, мог назвать ножом, да и то после пары кружек местного, ядреного пойла.

— Коли проворней, Хольк! Мне еще заплатят компенсацию за подрезанную шкуру, а тебя вытолкают взашей, комариная закуска!

— Отдай мое серебро! Брамир! Хитрая лиса! Я все равно достану тебя! Жулик!

Выскользнув в сторону двери, вдоль стойки трактирщика, я взобрался на заваленную объедками столешницу и оказался у деревенщины за спиной. Сильно ударил ногой ему под колено и тут же отпрянул обратно, позволяя неуклюжему верзиле шваркнуться на грязный пол со всего маху.

В игорном доме началась суета и толчея. Кто-то прижал руками игральные кости к столу, кто-то нарочно оставил без внимания и подвинул ближе к «кладовой», надеясь в суматохе подменить неудачный расклад. Но всех больше интересовал исход нашей нелепой, но предсказуемой ссоры. Подобные сцены случались тут чуть ли не каждый день, а точнее вечер, и поэтому всегда было так много посетителей, выпивох и зевак-завсегдатаев. Любителей поглазеть на то, как разгоряченные игроки начинают мутузить друг друга за медный червонец.

Постоялый двор Малиха всегда славился подобными финалами особо азартных хмельных игр.

Отбив себе копчик, увалень Хольк неуклюже перекатился на бок и придавил перепуганного пса, замершего в тревожном ожидании с мослом в зубах. От боли и неожиданности несчастная собака взвыла и, уронив лакомство, не сильно цапнула за лодыжку небесного скитальца, оказавшегося рядом, согнувшегося пополам от хохота. Укушенный так неожиданно, небоход подскочил, вскинул руки и шваркнул огромной глиняной кружкой по затылку старика Трома, который в свою очередь только ойкнул и, теряя сознание, повалился на стойку спиной, раскинув худые руки. Так вот в полный рост старик и плюхнулся вниз лицом на подпорки ставедерной бражной бочки, благо почти пустой.

Перепуганный и придавленный пес заскулил, но сумел-таки отпрянуть в угол от рухнувшей наземь емкости, придавившей теперь забияку Холька, который принял на себя тяжеленную тару, сдавленно крякнул и притих. Ничего, у северян кости крепкие.

Понимая, что без посторонней помощи ему от такого веса не избавиться, сын мельника только пыхтел и судорожно дергач конечностями, бессильный достать меня. Небоход, все еще багровея от смеха, стал исправлять содеянное, поднимая с пола бесчувственного плешивого старика.

— Ну и как с тобой играть после этого? Деревенщина? — спросил я придавленного бочкой парня, присаживаясь возле него на корточки.

— Играй честно и все будет в порядке.

— А у меня и так все в порядке, а насчет честности. Хм, найди мне хоть одного человека, который обвинит меня в нечестной игре. Здесь я среди своих и потому не скрываю, что вор и пройдоха, но вот играть нечестно со своими я никогда даже не пытался.

Пригладив взъерошенный загривок немного угомонившегося пса, я отряхнул штаны от пыли и поднялся в полный рост.

— Облапошить богатея — мое дело. Стащить добро ростовщика вместе с векселями, тоже сподоблюсь. Но вот чтобы у себя же в логове, своих же братьев дурить в кости, прости, парень, тут ты не угадал. Коль ты среди нас, по какой-то своей причине, то значит, ты брат, а я не стану ссориться с братом и тем более отбирать у него последнее. Коль уж продул, так и признай, что ж сразу за оружие хвататься, эдак ты долго не протянешь.

— Все вы, городские — жулье да пижоны.

— Вот и катись к себе в деревню! Нечего по ночам в игорных домах себе зад просиживать. А коль лишний медяк завелся, так ты себе лучше леденцов купи.

Сердобольные зеваки помогли несчастному избавиться от непомерной тяжести, придавившей его к полу, но далеко не отходили. Под общий смех и гомон, под пристальным взглядом угрюмых вышибал, Хольк отдал мне всю наличность, что проиграл, серебряное огниво и травяной кисет, расшитый, хоть и скромно, но золотой ниткой. Скольких же крестьян обобрал его папаша, прежде чем справил своему чаду такую обнову. Мне такая приметная вещь ни к чему, а вот соседке, вдове горняка Вольга, в самый раз будет. Продаст, хлеба детям купить, да еще на пряники хватит.

Опозоренный и пристыженный сын мельника ушел, расплатившись с трактирщиком последним серебряным грифом. Посиневший от смеха небоход немного успокоился, спаивая ушибленному старику остатки своей браги. Зрители расходились, так и не дождавшись кровопролития. Я подвинул стол на место, бросил бедному псу здоровенный кусок мяса из своей тарелки и сел на лавку собирать разбросанные монеты. Игральные кости в этом заведении я знал почти наизусть. Да и не мудрено, скольких простофиль я облапошил за этим столом, ведомо только содержателю игорного дома Малиху и его трактирщику, с которыми я всегда делился выигранными деньгами. Пока пес Трома чавкал и истекал слюной, глотая брошенный ему кусок мяса, я тем временем подтянул за рукав его хозяина, подслеповатого старика. Небоход тоже подсел за мой стол, заказав у трактирщика еще полкружки.

— Что, старый, сильно тебя приложил этот весельчак?

— Да тьфу на него! Босяк неуклюжий! Хоть брагой угостил и то спасибо.

— А давай-ка, дед, еще выпьем! Угощу тебя от души! Если б не твоя худая немощь, то этот жердяй точно бы мне кишки на кулак намотал. И ты, небесный скиталец, иди, присоединяйся, не скромничай.

— Не откажусь, добрый человек, — пробасил небоход. — Вот только прости, играть я с тобой не буду.

— И я с тобой не буду. Ты не гоношишься, павлином тут не ходишь, видать сразу — простой человек, не обижу такого. А Тром, дружище, мне давно как добрый талисман, ну как ни придет старик посидеть рядом, так игра словно сама льется, да такие расклады порой бывают, что диву даюсь.

Старик только кряхтел, потирая затылок, но сподобился-таки скорчить ехидную гримасу. Трактирщик принес браги, и дед, хихикая, окунул в белую пену рыжие усы, чмокая и посапывая от удовольствия.

— Мне в молодости блеск как везло, — сказал Тром, утираясь. — Тогдашние правила чуть построже были, и «Горным королем» «Рыцаря» было не взять, но нынче все не так. Да и рыцари в королевствах перевелись, так что любой крестьянин палкой забьет, все пьянь да обжоры. Что уж говорить о «Горных королях», те и вовсе чутье потеряли.

— Ты, дед, старый вояка, скажи, а правду говорят люди, что везучий игрок и в бою храним?

— Былое дело, вот только мало кто верит. Прежде знал я воевод да десятников, что себе войско на походы собирали только по игорным домам. Сами рвань наденут и садятся за стол с самым азартным. Смотрят, какая кость идет супостату. Если кость идет хорошая, светлая, то и проигрывали ему пяток-другой грифов серебром. А потом как игру сладят, вот тогда-то в свою гвардию и звали. Дед моего деда еще говорил, что не простые это кости, волшебные. Только нынче вся их волшба на золотые грифы променяна.

— А что ж так? Колдуны да ворожеи не досмотрели?

— Они же и виной тому были, колдуны эти. Кости прежние могли говорить, а колдуны слушали да людям вещали. Но кости врать не умеют, а вот колдуны, неучи да самозванцы, стали мзду брать за благую весть. Где от души брехали, где по злому умыслу, а все одно — кости замолчали. Они ведь и душу человеческую насквозь видят. Вот только никто их с тех пор не слышит. Так и стал народ с ними забавляться, в азартную игру превратили. А кости ждут. Когда окажутся в руках того, чье сердце чище льда, кто не станет лгать в угоду вельможам да толстосумам. Поговаривают, что хорошим людям все кости помогают, вот как я тебе, когда ты проходимцев всяких дуришь, словно факир балаганный.

— Выходит от магии костей ничего не скрыто.

— Они все видят, всех насквозь, где бы ты ни хоронился, как бы ни пытался мыслишки свои припрятать под шапку.

Небоход даже не донес кружку до рта, так заинтересовал его рассказ старика. Я подобные истории слышал уже не в первый раз, и не только от завсегдатаев трактиров да кабаков. Доводилось мне беседовать в постоялых дворах с учеными и даже с магами, которые тоже говорили, что древние кости, которые простой люд по незнанию превратил в азартную игру, обладали когда-то сокровенной силой и мудростью. Вот только не осталось в мире людей, кто сможет услышать их шепот.

— Ну а ты, небоход, чего рот раззявил, пей давай, нечего мух в брагу собирать.

— Да вот, вспомнил туг. Капитаны наши небесные, все как один прежде, чем карты земель смотрят, мешочек с костями рядом ставят. И поиграть большие мастера, но правила их мне не понятны, как-то по-особому они играют. Ходят слухи, что могут они слышать голос костей.

— То-то каждый раз северяне караван приводят с останками ваших парусников.

— Плохие времена нынче. Небо хмурое, ветра злые. Я много лет в небе, а такого не припомню. Никак опять где-то война началась, да маги духов неволят. Уж больно ветра разгулялись. Верный признак.

— Тебя как зовут, бродяга.

— Азар.

— Я и смотрю, рожа конопатая. Сам-то тоже северянин, небось?

— Степняки мы. Большого рода каменной матери.

— А насчет войны, Азар, ты сам придумал или слышал что.

— Слухи ходят, да все пустые. Сам я думаю, что где-то на речных землях, за пустыней, война идет лютая. Маги да жрецы всполошились, в каждом порту все спрашивают, куда летим, откуда, чего видели.

— Ну а вы что?

— Ну, те кто понаглей, за кружку браги брешут с три короба, другие как травы в рот набили, а капитаны все как один хмурые ходят и с нами, простыми небоходами, ни гу-гу.

— Значит, точно, где-то крупная драка наметилась.

— Иль уже идет. — заметил Азар, одним залпом запрокидывая в себя мутную жижу из кружки.

Если не врет бродяга, то война, которая по его словам готовится или уже идет где-то в долинах междугорья, хороший приработок. Я не мародер и не вербовщик, но многие караваны идут туда полные богатых грузов, всегда есть чем поживиться. Мой промысел не лиходейский, я открыто никого не граблю. Бывает, конечно, от скуки у зевак на рынке кошелек и подрежу, но вот чтобы на большой дороге народ открыто обирать, не мой стиль.

Подумал я о средних землях да вспомнил вовремя, что зима в тех местах сейчас в полном разгаре, это я здесь, на юге, совсем потерял счет времени, от новолуния живу в этом городе и забот не знаю, забыл уже, что такое лютые морозы да снег по пояс. Нет, променять теплое побережье на вьюги со снежной крупой — да ни за какие сокровища на свете.

Старик с небоходом быстро надрались. Азар не поленился встать и притащить за ворот музыканта с арфой, который тоже был навеселе и не с первого раза понял, что от него требуют, но старик с новым другом напели ему мотив, и он легко подхватил веселую мелодию. Постоялый двор притих, а хмельная компания теперь горланила старинную северную песню, отстукивая каблуками ритм по земляному полу. Пели о бравом рыцаре, что был безумен и потому не ведал ни страха, ни тягот. Песню о том, что в нашем мире, полном войн и жестокости, быть вменяемым сродни наказанию. Грустная была песня, совсем не веселая, как мне показалось. Хоть я и слышал ее не в первый раз, только сейчас вдумался в иронию смысла.

Сегодня мне улыбнулась удача, я, словно городской франт, был при полном кошеле и без единой царапины. Можно утолить и свои сердечные порывы. Пойду как в гости к Майре, пока ее муж сидит в аптеке, вдыхая свои зловония, молодая женщина совсем вся извелась от тоски. Какой другой ловелас был бы и рад наведаться в гости к голубоглазой прелестнице, да вот только обойти всех сторожей да дворовых псов, что ревнивый муж оставил во дворе дома, под силу не многим. А я один из тех, кто делает это и часто и ловко. Собак я прикормил самыми отборными потрохами, при виде меня они только добродушно виляли хвостом да облизывали руки Стражники и в ус не дуют, что толку от этих дармоедов. У них, стоящих на посту, можно снять кошелек и пряжки с сапог, даже не почешутся. Так что дотемна прогуляюсь по рыночным лавкам, дождусь, пока луна будет высоко да пойду к Майре.

Игорный дом был рядом с городскими воротами. Мне как подданному королевства разрешалось проходить в центральный город, за вторую оборонительную стену, сколько угодно — без всякой платы. И даже в саму крепость и дворцовый парк вход был свободный.

В те дни, когда я выплачивал королевскому чиновнику огромную взятку за то, чтобы получить грамоту подданного, надо мной смеялась вся округа, и те нищие шахтерские кварталы, в которых я и жил, и вся воровская гильдия, от которой я держался подальше. Но позже, когда тонкий лист пергамента с подписью самого короля и тайной магической печатью придворного астролога стал моим пропуском в самые закрытые места, все насмешки прекратились как-то сами собой. Воровской мир города после этого наполнили самые противоречивые слухи. В первую очередь они касались меня, поговаривали, что я заключил сделку с властями в обмен на иммунитет от судейских ищеек. Утверждали, что я стал прихвостнем гвардейцев и вел двойную игру. В результате от меня отвернулись и воры, и судебные чиновники. Даже сборщики налогов не очень-то интересовались, где я беру золото. Это во много раз превосходило все мои ожидания, я сам гордился собой за такую удачную сделку.

Гильдия воров держала вокруг себя мелких щипачей, лиходеев. Состоять в гильдии накладно, но у них были неплохие связи среди городских караульных, а многие знались даже с капитанами страж, но королевские гвардейцы для них были недосягаемы. Неудачники быстро попадали в зависимость к держателям гильдии, стоило их хоть раз выкупить из тюрьмы.

Королевская грамота давала мне многие права, но и обязывала делать вид, что я законопослушный человек, коим меня грамота и представляла. Что ж за долгие годы своего промысла меня ни разу даже не заподозрили в содеянном, так что опасаться мне было нечего. Благочестивый подданный, пусть не самых благородных кровей, не зажиточный, но исправно уплачивающий все налоги, да любой судья решит, что всякий, кто посмеет обвинить меня в воровстве, просто клеветник и лжец. Тем более, что против моего одного слова требовалось найти свидетеля, каковых было не много, и то если судья посчитает их неблагонадежными, он не станет принимать в расчет их слова. Но хвала великим духам, я еще ни разу не представал перед судом, и тем более перед инквизицией жреческого совета.

На выигранное у сына мельника серебро я решил прикупить себе обнову, сменить старый, пропахший трактиром камзол на одежду подороже и респектабельней. Пусть до праздника еще далеко, но готовиться надо заранее.

Вертихвостка Майра обожала ванильное масло и северное медовое вино, которое в нашем королевстве стоило довольно дорого и было редким. Вообще была жуткая сластена. Я отложил часть монет ей на подарки, а остальные приготовил отдать обувщику и портному.

Когда звезды запылали над горизонтом, жизнь в городе вошла в свое нормальное русло. Вечера здесь на юге всегда были очень коротки и быстро перетекали в ночь. К этому времени как раз подходили большие караваны с перевалов и торговля на рынке только начиналась.

В великолепных шелковых штанах, в замшевой куртке, подбитой соболиным мехом, чуточку приталенной, с чудесной вышивкой, сделанной серебряной нитью, в новых тугих сапогах, изготовленных специально по моему заказу, я вышел на центральную рыночную площадь, полный достоинства и самоуважения. В кошельке осталась, только пара медных червонцев, но я не унывал и бодрым шагом направился в самую гущу торговых рядов. Полный достоинства и галантности, я просочился к ювелирной улице и стал деловито прохаживаться вдоль рядов. Покупатели, что заходят сюда даже просто поглазеть на все те безделушки, что выставлены на прилавках, уже выдают себя как людей состоятельных и жадных. Простому бедняку среди всего этого золота и серебра, оправляющего драгоценные камни, делать нечего, ему бы на хлеб меди хватило, а уж всякие побрякушки точно не его забота. Мне порой бывает достаточно мельком взглянуть в маслянистые и алчные глаза праздного зеваки, чтобы точно определить, сколько золота у него с собой. На той вещи, что кажется ему по карману, он невольно задерживает взгляд и напрягает шею. Руки такого человека начинают нервно подергиваться, совершая нелепые действия. Разумеется, что грабить людей в этих рядах никто не вздумает. Тут каждый третий среди толпы — смотритель дружины, той самой, что ювелиры держат возле себя как охранников. Это не королевская гвардия, но тоже дюжие парни, которые мигом скрутят так, что и пискнуть не успеешь. Нет, в этих рядах добычу можно только присматривать. Наряд на мне приличный, кошелек хоть и набит наполовину оловянными пуговицами, все равно смотрится внушительно, так что спроваживать меня не станут.