В чьих-то глазах Чарльз мог бы заработать очки за то, что вступил в средний возраст в обществе женщины, которая никак не могла считаться «женой напоказ». Камилла противилась всяческим подтяжкам и уколам ботокса. Она не стеснялась «деревенского» телосложения и морщинок вокруг глаз. Даже прическу носила одну и ту же, никаких неожиданностей: вечная укладка в духе семидесятых с прядями, подкрученными от лица. Похоже, ее преступление состояло только в том, что она не соответствовала сексистскому образу любовницы, который насаждали журналы. Таблоиды тем временем упражнялись в остроумии, придумывая все новые оскорбления: «старая перечница», «старая калоша», «сморщенная, как чернослив», «лицо, будто топором вырубленное», «лошадиное лицо», «толстуха», «доходяга», «потрепанная», «ведьма», «вампирша», «замухрышка» (это запоминающееся определение использовала Эллисон Пирсон в статье для The New Yorker в 1997 году). В лучшем случае в честь Камиллы называли ресторанные блюда: в Сент-Джеймсе Green's Restaurant and Oyster Bar добавил в меню «Копченую треску Паркер-Боулз». Камилла отнеслась к этому спокойно, а Чарльз — нет. Видимо, он хотел, чтобы в честь его возлюбленной назвали как минимум кеджери [Блюдо из отварной рыбы и риса, приправленное специями.].
Чарльз Болланд занимался в основном тем, что обхаживал и умасливал газету Daily Mail, которая под руководством Дэвида Инглиша стала самым влиятельным таблоидом Британии. Инглиш однажды сказал Болланду: «Тебе нужно донести до принца Уэльского, что мы никогда не выступали против него — мы выступали за Диану… Это чисто деловой подход. Диана повышает нам продажи. А Чарльз — нет. Если он сделает то, что хорошо продается, мы его поддержим». Чарльз, мрачный даже в лучшие времена, счел это известие особенно удручающим. Он только и делал, что бесконечно договаривался с редакторами газет, пытаясь продать им себя повыгоднее и получить их расположение, — так ему казалось. Болланду он ответил следующее: «Я занимался этим, когда был моложе, и что теперь? Они все равно верят обвинениям Дианы».
И все же действия Болланда оказались эффективными. В тандеме со Стивеном Лэмпортом, личным секретарем Чарльза, ему удалось постепенно изменить отношение людей к Камилле, привлекая внимание публики к благотворительным мероприятиям, которые она посещала, и давая прессе возможность увидеть ее вместе с Королевой (на почтительном расстоянии, разумеется). Особенно тщательно Болланд разрабатывал и продвигал миф о том, что сыновья Дианы постепенно приняли Камиллу. На самом деле они в лучшем случае с ней смирились. Гарри даже в возрасте слегка за тридцать продолжал обиженно жаловаться на мачеху друзьям, вспоминая, что та превратила его старую спальню в Хайгроув, загородной резиденции Чарльза в Глостершире, в вычурную гардеробную.
Летом 1997 года Чарльзу казалось, что общественность недостаточно быстро смиряется с его стремлением жить с Камиллой. Случилось и еще кое-что. 5 августа в Сиднее прошла пресс-конференция архиепископа Кентерберийского в честь 150-летия англиканской церкви в Австралии. Архиепископ заявил, что женитьба разведенного наследника британского престола неизбежно вызовет кризис Церкви Англии, впрочем, по его словам, беспокоиться не о чем, поскольку принц Уэльский не дает оснований полагать, что собирается снова связать себя узами брака. Это сообщение стало для Камиллы неприятной новостью. Прошло уже два года с ее расставания с Эндрю Паркером-Боулзом и год — со дня развода Чарльза и Дианы, но Камилле по-прежнему приходилось навещать любимого практически тайком, приезжая к нему раз в неделю из дома в Уилтшире. Ей все так же было запрещено видеться с ним в замке Балморал, шотландской резиденции королевской семьи, и в Сандрингеме, резиденции в Норфолке, на побережье, если там находилась Королева. Пара мечтала вместе ходить в театры и проводить выходные в Биркхолле, летнем домике королевы-матери в поместье Балморал, но Королева оставалась непреклонной. Когда ее спросили, примет ли она миссис Паркер-Боулз, Елизавета спросила: «Зачем?» С ее точки зрения, было всего два варианта развития событий: либо Чарльз остается наследником престола и отрекается от Камиллы, либо женится на ней и повторяет путь герцога Виндзорского.
Питер Мандельсон, политтехнолог премьер-министра Тони Блэра, рассказывал в мемуарах об обеде с принцем Чарльзом и Камиллой, который состоялся в Хайгроуве в августе 1997 года, за три недели до гибели принцессы Дианы. Приглашение ему прислал Болланд. В тот день шел мелкий дождь. Чарльз провел Мандельсона по своему любимому саду и поделился тем, как давит на него пресса. Он отрицал, что торопится жениться на Камилле; по словам принца, они «просто хотели жить как нормальные люди». Затем Чарльз спросил, каким его видят. Мандельсон ответил, что британцы любят принца гораздо больше, чем можно было бы ожидать, и восхищаются тем, как он ставит перед собой множество достойных целей. Однако, по его мнению, у людей сложилось впечатление, что Чарльз «жалеет себя, довольно угрюм и подавлен»: «Эти нюансы существенно влияют на то, как вас воспринимает общество». Никто не хотел видеть при дворе королевский эквивалент ослика Иа.
С откровенностью члены королевской семьи сталкиваются редко. Мандельсон вспоминал, как Чарльз «ошарашенно замер» и как в глазах Камиллы появилась тревога. Однако принц лишь сказал гостю спасибо за искренность и даже прислал ему благодарственное письмо. Оно заставило Мандельсона задуматься, с какими удивительными сложностями сталкиваются монархи. «Для меня и других политиков существуют границы, которые необходимо оберегать, — писал он в книге. — Но для Чарльза и Королевы сама жизнь — работа. Каждый их жест, улыбка, движение бровью, отношения с кем-либо рассматриваются как часть их главной задачи, заключающейся в том, чтобы быть королевской семьей».
III
Смерть тридцатишестилетней Дианы стала для Королевы потрясением, поскольку тогда для нее смешалось частное и публичное. Диана, чья жизнь трагически оборвалась в ужасной аварии 31 августа 1997 года, была не только бывшей женой ее сына, но и матерью будущего короля и обожаемой иконой нации.
Люди, которые никогда не встречались с принцессой Уэльской, прибывали в Лондон со скоростью шесть тысяч человек в час, чтобы оплакать ее кончину. Огромная толпа наглядно показывала, насколько различными были ее почитатели: старые и молодые, чернокожие и белые, выходцы из Южной и Восточной Азии, в шортах и сари, полосатых костюмах и хиджабах, на инвалидных креслах и костылях, с детьми на плечах и младенцами в колясках. Гора букетов у Кенсингтонского дворца становилась все выше. Смерть матери Терезы 5 сентября осталась практически незамеченной; беспокойная и непокорная принцесса Уэльская должна была вот-вот стать новой «святой», причем не только в Великобритании — по всему миру. Еще ни один монарх в Соединенном Королевстве не обладал такой властью над умами и воображением людей, и этот факт не укрылся от премьер-министра Тони Блэра, который назвал Диану «народной принцессой».
Горе, словно цунами, захлестнуло страну. Раньше всех устраивало, что монарх в первую очередь символ. Теперь этого было недостаточно. Обычно Королева прекрасно знала, что правильная реакция заключается в том, чтобы — в формулировке Питера Мандельсона — «просто быть», но после смерти Дианы это знание испытывала на прочность потребность в эмоциональном отклике, соответствующем масштабу кризиса. Елизавета предпочла бы остаться с внуками в Балморале и утешать их; царившая в обществе истерия, требовавшая иных действий, вызывала у нее отвращение. «Она осознавала значимость этого события, но по-своему, — пишет Тони Блэр в книге «Путь» (A Journey). — И не собиралась позволять помыкать собой. В этом смысле она вела себя истинно по-королевски… Между правителем и подданными установился странный симбиоз, и люди требовали, чтобы Королева признала: она правит с их согласия и должна уступать настояниям».
Так и вышло. После пяти дней народных волнений Елизавета неохотно возвратилась в Лондон, пройдя через шумную толпу и осмотрев возложенные у Букингемского дворца цветы. Затем она в прямом эфире обратилась к нации — это случалось нечасто — и выразила сочувствие, которого, скорее всего, не испытывала (назвать себя «бабушкой» ее убедили на Даунинг-стрит). В конце концов ей пришлось смириться и приспустить флаг над Букингемским дворцом. Мне рассказывали, что принц Филипп расценил все это как величайшее унижение.
IV
Самый сложный разговор в жизни Чарльза состоялся в 7:15 утра в замке Балморал, когда он разбудил сыновей (одному было двенадцать, второму — пятнадцать), чтобы сообщить о смерти их матери. В документальном фильме, снятом Ником Кентом на двадцатилетие со дня гибели Дианы, принц Гарри описал ощущения от того дня, о которых в более поздних интервью больше не упоминал: «Это очень тяжело — говорить своим детям, что второй их родитель умер… Но он был рядом, понимаете? Теперь остался он один, и поэтому старался изо всех сил, оберегал и заботился».
Принц Уильям вспоминал: «Шок — вот что ты ощущаешь. Я чувствую это до сих пор… Люди часто говорят, что это кратковременное состояние, но это не так. Потрясение того дня сопровождает меня уже двадцать лет, словно я несу тяжкий груз».
