Они сопровождают кого-то.

Кого-то важного.

Обезображенное лицо Хуан Джуна исказилось гримасой удивления.

— Скорее! — крикнул он. — Всем приготовиться! Принести мои доспехи!

Солнце давно укатилось за их спины и начало приближаться к линии горизонта, когда Хуан Джун занял место на берегу у высохшей переправы. Его люди, всего десяток солдат из личной гвардии Императора, держа в руках стяги Цао Цао, выстроились в двадцати шагах позади. Сам же командующий Имперской гвардии возвышался перед ними, как стальной исполин. Его броня, красная, как и цвета Империи, была украшена золотым орнаментом и рисунками в виде птиц: феникса в окружении огненных койр. При ярком солнечном свете она блестела, будто отражала величие Империи. Сегодня же она казалась старой, обветшавшей, поблекшей, совсем как нынешняя слава растерзанного гражданской войной государства. На лице Хуан Джуна застыло устрашающее выражение, но виной всему был шрам. Спустя двадцать лет, что прошли с того рокового весеннего дня, он так и не научился жить с этим увечьем.

Хотя его прославленному другу, Генералу, в тот день пришлось потерять намного больше…

Хуан Джун потряс головой, чтобы прогнать ненужные мысли. Он с трудом пытался не выдавать волнения. Проверил еще раз сумку на поясе, где хранилась грамота от Императора, и еле заметно выдохнул.

Мятежники остановились недалеко от берега, по команде спустились с лошадей и выстроились в несколько колонн. Нельзя было не заметить их по-настоящему военной выучки. Простые крестьяне, какими повстанцев представляли глашатаи в Лояне, такого не сумели бы. Каждый из них был вооружен мечом, луком и копьем и облачен в темные походные доспехи из кожи. В тяжелом бою от подобной защиты толку немного, но во время быстрых конных переходов и для еще более быстрого отступления такая броня подходила лучше всего.

Нет, это не крестьяне, отметил Хуан Джун. Это солдаты. Опытные, закаленные в боях. Наверное, многие из них раньше носили красные цвета, как и он. Теперь же на плече каждого виднелась узкая зеленая повязка.

Эта война разделила один народ на две части. Как страшный шрам, она отсекла прошлое от настоящего. Брат пошел против брата, сосед против соседа. Будущее же скрывалось где-то за черными тучами. Многочисленные стычки и крупные бои вспыхивали тут и там. Крестьяне хотели с оружием в руках отвоевать себе право на жизнь и труд. Простой человек, далекий от интриг Императорского двора, жаждал лишь мира и спокойствия, но гнет Императора лишил жителей государства последних крох.

Хуан Джун понимал их. Понимал он и солдат из гвардии, решивших сменить красные плащи на зеленые нарукавные повязки. Наверное, окажись в нем самом меньше веры в Империю и верности Императору, он тоже присоединился бы к князю Ма Тэну.

К счастью или нет, этого не случилось.

А сегодня он положит конец этой бессмысленной распре.

Колонны повстанцев медленно маршировали к краю обмелевшей переправы. Ни стягов, ни вымпелов не виднелось над их головами. Только лес навостренных стальных наконечников копий. Хуан Джун насчитал три десятка. Воины сурово озирались по сторонам, выискивая среди вечерних теней признаки засады.

Хуан Джун крепко взялся за рукоять меча, с упоением ощутил, как его жесткая обмотка впивается в ладонь, и медленно обнажил оружие. В черных глазах мужчины блеснула сталь. Яркая, острая, отдающая могуществом и смертью. Подарок от Генерала в честь присвоения Хуан Джуну чина командующего Имперской гвардией. Тогда он и не ведал, что высокая должность сделает его не столько военачальником, сколько политиком.

Хуан Джун ненавидел политику.

Короткая округлая гарда, увитая золотой проволокой, сильно истрепалась за годы службы. Совсем как сам Хуан Джун. И так же, как он, клинок служил честно и верно. Меч — оружие для битвы. Он подходил лучше всего для нападения. Но в этот вечер никакого боя случиться не должно.

Взмахнув мечом над головой, Хуан Джун воткнул его в землю подле ног. Затем снял с пояса кинжалы и бросил рядом. Пришельцы с того берега, кажется, оценили его жест. Застучали древки копий. Частокол острых пик поредел. И все же взгляды повстанцев остались суровыми, подозрительными, полными недоверия и пренебрежения. Даже презрения. И все они устремились к воину в красных доспехах.

Хуан Джун их не винил. Он вел бы себя точно так же. Ведь они — всего лишь охрана, которая хочет исполнить свой долг. Как и он сам.

Процессия остановилась в двадцати шагах от посланника Императора. Из стройных рядов мятежников донесся вопрос:

— Кто стоит перед нами? Кто стал посланником воли Императора Цао?

— Здесь стою я, Хуан Джун, — отвыкнув от разговоров, он отвечал с хрипотцой в голосе. — Командующий Имперской гвардией.

Какое-то время повстанцы молчали, хотя до слуха доносилось оживленное перешептывание. Затем тот же человек спросил вновь:

— Это все, кто пришел с тобой?

На лице Хуан Джуна заиграли желваки. Их осторожность начинала надоедать. Ему хотелось покончить как можно скорее.

— Все. Десять моих лучших солдат, — помолчав, он добавил: — Мы прибыли не сражаться. Наше оружие останется в ножнах, если и вы поступите так же.

Вновь оживленное перешептывание. Когда ропот среди зеленых повязок затих, послышался лязг стали. Они убирали мечи в ножны и опускали копья. Наконец первые ряды расступились, и вперед вышел взрослый мужчина, почти старик, выглядевший при этом крепким и бодрым, словно молодой юноша. Поверх его зеленых распашных одежд виднелась легкая пластинчатая броня из темного железа. Такие же наплечники, широкие, прошитые зеленым шнуром, защищали его руки, предплечья были обмотаны ремнями, а за спиной от слабых дуновений ветра развевался длинный, в пол, плащ с орнаментом из зеленоватых линий в виде листьев бамбука. Под черными с сединой внушительными бровями расположились поблекшие темные глаза, полные странной скорби, усталости и отрешенности. Хуан Джун не видел в них той злобы и ненависти, про которую говорили глашатаи. Это был такой же воин, как и он сам, уставший от бесконечных битв.

Старик носил длинную козлиную бородку, а в волосах, ниспадавших на плечи, можно было заметить пряди с эмалированными бусинами. Его шею и грудь украшало ожерелье из жемчуга, увенчанное большим знаком в виде образа Баланса — соединенных вместе полусфер небесной магии Дзинь и темной Хань. Он держался уверенно, узкий подбородок гордо смотрел вперед. Свет угасающего дня залег глубокими тенями в морщинах на его смуглом лице. Несомненно, этот воин не привык сидеть за стенами дворцов. Он проводил много времени в походах и всегда находился в самой гуще сражений.

Нет, неправильно, поправил себя Хуан Джун. Не воин.

Правитель.

Он уже догадался, кто стоит перед ним. По тому, как смотрят на него сопровождавшие его люди. По стати и выдержке. По блеску опыта в запавших утомленных глазах.

— Князь Ма Тэн, — Хуан Джун не удержался и чуть поклонился, выставив перед собой сложенные вместе кулаки. — Мы не ожидали, что на встречу прибудете именно вы.

— Я не мог доверить этот вопрос никому другому, — князь говорил неспешно, взвешивая каждое слово. Его голос походил на истрепавшийся бархат, потерявший былую привлекательность и мягкость, превратившись в жесткое и грубое полотно. — Ведь все началось с меня. Мне и заканчивать.

— В таком случае я рад, что смогу поговорить именно с вами.

Ма Тэн смерил собеседника долгим взглядом.

— Хуан Джун, я верно расслышал? — спросил он.

— Все так, князь.

— Мне знакомо это имя. Ты один из тех, благодаря кому устояла северная граница близ Бао Дин?

— Да, князь.

— И этот шрам ты получил именно в тот день?

В тот роковой весенний день.

Хуан Джун кивнул.

— Тогда и я рад, что мне доведется поговорить с таким самоотверженным и опытным воителем. Это честь для меня.

Ма Тэн поклонился, тоже сложив ладони перед собой. Выказал уважение. Это хороший знак. Хуан Джун почувствовал облегчение. У него даже перестали трястись поджилки.

— Тогда вы позволите мне огласить содержание грамоты от Императора Цао Цао, правителя Империи Цао, сына Небес и Отца всех свободных народов?

По каменному лицу Ма Тэна было понятно, что слушать все титулы Императора ему не сильно нравится.

— Прошу тебя, — кивнул князь.

Хуан Джун извлек из сумки на поясе свиток, показал жирную красную печать на документе и, дождавшись одобрения, развернул его.

— Мы, Цао Цао, милостью Небес правитель Империи Цао… — он покосился на Ма Тэна и прокашлялся, — и так далее, заверяем перед всеми, кто захочет рассмотреть настоящий акт в будущем, что поручаем выступить от нашего лица прославленному и верному сыну Империи Хуан Джуну, командующему Имперской гвардией…

— Давай сразу к сути, будь так добр, — прервал его Ма Тэн.

Еще раз прокашлявшись, Хуан Джун нашел в тексте условия прекращения военных действий и зачитал их вслух. Он чувствовал себя неловко, будто он никакой не воин, а крикун на базарной площади. Князь же с задумчивым видом слушал, что мятеж должен быть прекращен, любые войска распущены, прикрепленные к землям Империи крестьяне обязаны вернуться на свои наделы, взамен не боясь, что их постигнет кара за участие в восстании. Сам Ма Тэн обязан сложить оружие и явиться в столицу, но не как глава мятежников, а в качестве нового правителя северных провинций в составе Империи. Император прощал ему все прегрешения ради создания прочного мира и процветания государства, взамен князь должен принести присягу Императору Цао Цао пред ликом Небес и отречься от любых претензий и злых намерений.