Властные отношения и их пределы

Подводя итог, заметим, что нам следует избегать двух симметричных подводных камней, первый из которых с точки зрения истории равенства заключается в склонности пренебрегать борьбой и властными отношениями, второй, напротив, в стремлении только на них и полагаться, забывая о значимости институциональных и политических решений, а также о роли идей и идеологии в их выработке и принятии. Сопротивление элит — реальность, от которой никуда не деться, на сегодняшний день не менее актуальная, чем во времена Великой французской революции (особенно с учетом мультимиллиардеров, которые зачастую будут богаче иных государств). Преодолеть его можно исключительно активной мобилизацией общества во времена кризисов и повышенной напряженности. В то же время идея существования некоего спонтанного консенсуса в вопросе справедливых институций, способных избавить от многих бед, равно как и о том, что для учреждения этих самых институций достаточно сломить сопротивление элит, представляет собой весьма опасную иллюзию. Вопросы организации социального государства, коренного пересмотра прогрессивного подоходного налога и международных договоров, постколониального восстановления или борьбы против дискриминации настолько сложны и требуют такого огромного мастерства, что решить их можно единственно обращением к истории, распространением знаний и активным обсуждением, подразумевающим столкновение различных точек зрения. Классовой позиции, какой бы значимой она ни была, еще не достаточно для разработки теории справедливого общества, теории собственности, теории государственной границы, налоговой и образовательной концепций, принципов выплаты зарплат и самой демократии. В рамках одного и того же общественного опыта в той или иной форме всегда будет существовать идеологическая неопределенность: с одной стороны, потому что класс как таковой весьма разнороден и по целому ряду признаков разделен (общественный и имущественный статус, доходы, образование, пол, происхождение и т. д.), с другой — потому что сложность решаемых в данном случае вопросов исключает возможность прийти к единому решению в деле установления справедливых институций единственно за счет разрешения противоречий чисто материального свойства.

Опыт советского коммунизма (1917–1991), не только ставшего главным явлением XX века, но и в определенной степени его определившего, самым замечательным образом иллюстрирует два этих подводных рифа. С одной стороны, именно общественная борьба и властные отношения позволили революционерам-большевикам свергнуть царский режим, заменив его «первым в истории пролетарским государством», которое на первом этапе действительно добилось значительных успехов в сфере образования, здравоохранения и индустриализации страны, а также внесло более чем весомый вклад в победу над нацизмом. Если бы не давление со стороны СССР и международного коммунистического движения, совсем не факт, что имущие классы на Западе согласились бы ввести социальное обеспечение и прогрессивный налог, пойти на деколонизацию и расширить гражданские права. С другой стороны, возведение властных отношений в ранг божества и непоколебимая уверенность большевиков, что в деле определения справедливых институтов именно им принадлежит истина в последней инстанции, и привели ко всем известной тоталитарной катастрофе. Установленные институциональные механизмы (однопартийная система, бюрократическая централизация, гегемония государства в отношении собственности, отказ от кооперативной собственности, выборы и профсоюзы и т. д.) должны были быть более эмансипаторскими, чем буржуазные или социал-демократические институты. Они обеспечили высокий уровень угнетения и тюремные заключения, что полностью дискредитировало этот режим и привело к его падению, одновременно способствуя возникновению новой формы гиперкапитализма. Таким образом, Россия, в XX веке полностью упразднившая частную собственность, в начале XXI столетия стала мировой столицей олигархии, финансовой непрозрачности, а заодно и настоящим налоговым раем. По этой причине мы должны внимательно изучать генезис всех этих институциональных инструментов, равно как и структуры, созданные китайским коммунизмом, вероятно, более живучие, но не менее деспотичные.

Я постараюсь держаться подальше от этих двух подводных камней: властными отношениями не стоит пренебрегать, но и возводить их в ранг божества тоже не надо. Что же до борьбы, то, хоть она и играет в истории равенства ключевую роль, мы также обязаны самым серьезным образом относиться к вопросу справедливых институтов и активно обсуждать тему равноправия в целом. Найти между двумя этими позициями баланс порой бывает очень непросто: если слишком напирать на борьбу и властные отношения, нас могут обвинить в манихействе и пренебрежении вопросами идей и их наполнения; но если сосредоточить все внимание на идеологических и программных недостатках сражающейся за равенство коалиции, тем самым мы дадим повод заподозрить нас в недооценке и умалении роли сопротивления масс, а также близорукого эгоизма правящих классов (зачастую вполне очевидного). Чтобы избежать этого, я сделаю все от меня зависящее, но поскольку полной уверенности в успехе на этом пути у меня нет, я заранее прошу читателя проявить ко мне снисхождение. Главное, в моей душе теплится надежда на то, что сравнительные исторические элементы, приведенные в данной книге, помогут ему отточить собственные представления о справедливом обществе и тех структурах, которые должны его составлять.

Глава 1. Путь к равенству: первые вехи

Начнем с главного. Такое явление, как прогресс человечества, существует на самом деле. Движение к равенству представляет собой сражение, которое вполне можно выиграть, хотя его исход пока до конца не ясен. Это хрупкий общественно-политический процесс, пребывающий в состоянии перманентного развития и нуждающийся в постоянном пересмотре. Для начала я напомню, каких исторических достижений человечество добилось в таких сферах, как образование и здравоохранение, а потом займусь сугубо политическими вопросами, обусловленными выбором социально-экономических индикаторов. После этого в следующей главе мы рассмотрим ряд первичных элементов и порядок величин во всем, что касается постепенного перераспределения власти, собственности и доходов.

Прогресс человечества: всеобщее образование и здравоохранение

Прогресс человечества существует на самом деле: дабы убедиться в этом, достаточно посмотреть динамику образования и здравоохранения в мире с 1820 года и до наших дней (см. График 1). Хотя имеющиеся в нашем распоряжении данные далеки от совершенства, сама тенденция не оставляет ни малейших сомнений. Средняя продолжительность жизни в мире выросла с 26 лет в 1820 году до 72 в 2020. Если в начале XIX столетия на планете в первый год жизни умирало 20 % младенцев, то сегодня этот показатель составляет менее 1 %.

График 1

Образование и здравоохранение в мире в 1820–2020 гг.

Интерпретация. Общая ожидаемая продолжительность жизни в мире выросла с примерно 26 лет в 1820 году до 72 в 2020. Ожидаемая продолжительность жизни для тех, кто не умер в первый год жизни (младенческая смертность в первый год жизни сократилась с примерно 20 % в 1820 до менее 1 % в 2020 году) увеличилась с 32 до 73 лет. Уровень грамотности в мире для населения в возрасте 15 лет и старше за указанный период повысился с 12 % до 85 %. Если два столетия назад дожить до 50–60 лет могла лишь крохотная часть населения, то сегодня эта привилегия стала нормой.

Источники и цепочки: см. piketty.pse.ens.fr/egalite

На современном этапе здоровье человечества пребывает в состоянии гораздо лучшем, чем когда бы то ни было, ему обеспечен невиданный ранее доступ к образованию и культуре. Сведения, собранные в ходе многочисленных исследований и переписи населения в различных регионах планеты, позволили установить, что если в начале XIX века грамоте были обучены лишь 10 % мирового населения в возрасте 15 лет и старше, то сейчас этот показатель достиг 85 %. Полученный вывод опять же можно подкрепить и другими индикаторами. Среднее количество лет, которые человек тратит на образование, увеличилось с одного года два века назад до восьми в мире сегодня, а в самых развитых странах и до двенадцати. Если в 1820 году в начальную школу могли пойти лишь 10 % населения планеты, то в 2020 году более половины молодых людей, проживающих в богатых странах, поступили в университеты: аспекты жизни, ранее считавшиеся привилегиями тех или иных классов, постепенно становятся доступны большинству.

Но каким бы огромным ни был этот скачок вперед, границы неравенства ему удалось отодвинуть лишь на самую малость. Между глобальным Севером и глобальным Югом до сих пор наблюдается весьма значительный диспаритет в доступе к базовому образованию и здравоохранению; если же говорить об образовательных или медицинских услугах продвинутого уровня, например о высшем образовании, то его в той или иной степени можно обнаружить практически везде. Ниже мы продемонстрируем, что здесь на кону стоит не что-либо, а само будущее. А пока лишь уточним, что так происходит всегда: на пути к равенству нам предстоит одну за другой преодолеть ряд вех. По мере того, как доступ к целому ряду фундаментальных прав и благ (таких как начальное образование и базовая охрана здоровья) в масштабе всего населения планеты постепенно приобретает всеобщий характер, то и дело заявляют о себе новые грани неравенства, как правило, на более высоком уровне, требуя таких же новых ответов. Аналогично поиску идеальной демократии, представляющему собой не что иное, как движение к политическому равноправию, стремление к равенству в любых его формах и проявлениях (общественных, экономических, образовательных, политических и культурных) представляет собой непрерывно развивающийся процесс, которому просто не дано завершиться.