Пролог

Когда я закрываю глаза и начинаю дышать медленно, в такт приливу, я живо вспоминаю тот далекий день. Он был суровым, холодным, полным одиночества и лишенным надежды; и когда я вспоминаю его, мне снова кажется, что я задыхаюсь, и я отчаянно хватаю ртом воздух.

С тех пор в жизни моей было много таких дней — у меня сейчас нет сил считать их. И все же тот день сияет в моей памяти ярко, как сам Галатор, я помню его так же четко, как тот день, когда узнал свое имя, как день, когда впервые взял на руки дитя по имени Артур. Возможно, я помню его в мельчайших подробностях потому, что эта боль, подобно шраму у меня на сердце, никогда не исчезнет. Или потому, что он ознаменовал собой конец целой эпохи в моей жизни. Или, может быть, потому, что он был не только последним днем, но и первым — первым днем моих потерянных лет.

* * *

Темные волны бороздили поверхность океана. Вдруг над водой показалась рука.

Волна вздымалась все выше, к небу, такому же угрюмому и серому, как море, и рука тоже тянулась вверх. Вокруг запястья образовался «браслет» из пены, пальцы в отчаянии искали, за что ухватиться, но не могли ничего найти. Рука была маленькой. Это была рука слабого существа, слишком слабого, чтобы продолжать борьбу.

Рука принадлежала мальчику.

Раздался громкий плеск, и волна устремилась к берегу. На мгновение она остановилась, замерла между океаном и сушей, между суровой Атлантикой и коварными скалами Уэльса, известного в те дни под названием Гвинед. Затем плеск сменился оглушительным ревом, волна обрушилась на берег и швырнула обмякшее тело мальчика на черные камни.

Он ударился головой об острый выступ скалы — с такой силой, что ему раскроило бы череп, если бы голову не защищали густые волосы. И остался лежать совершенно неподвижно; лишь ветер, гонимый следующей волной, слегка шевелил черные пряди, слипшиеся от крови.

Растрепанная чайка, заметив безжизненное тело, перепрыгнула через кучу камней и приблизилась, чтобы рассмотреть утопленника. Она подошла к голове мальчика, ухватила клювом длинную водоросль, обмотавшуюся вокруг его уха. Водоросль не поддавалась, и птица принялась тянуть и дергать за нее, издавая сердитые крики.

Наконец, чайке удалось оторвать водоросль, и она с торжествующим воплем прыгнула на обнаженную руку. Тело, которое едва прикрывала изорванная, мокрая коричневая туника, казалось таким маленьким — даже для семилетнего мальчика. Однако, взглянув на его лицо, можно было подумать, что он намного старше — возможно, дело было в форме лба или морщинках у глаз.

Внезапно мальчик закашлялся; его вырвало морской водой, затем снова начался приступ кашля. Чайка с резким криком выронила водоросль и, захлопав крыльями, поднялась на скалу.

Мальчик несколько мгновений лежал неподвижно. Во рту у него стоял вкус тины и рвоты, на зубах скрипел песок. Он чувствовал мучительную пульсирующую боль в затылке, острые камни впивались в тело. Затем его снова одолел кашель, изо рта хлынула морская вода. Он с трудом втянул в себя воздух. Сделал второй вдох, третий. Тонкие пальцы медленно сжались в кулак.

Волны накатывали на берег и отступали, накатывали и отступали. Так прошло долгое время, и крошечная искорка жизни в теле мальчика вот-вот готова была погаснуть. Он чувствовал лишь боль, и мысли его были пусты. Как будто он утратил самого себя. Или как будто в сознании его возникла некая стена, за которой скрылись все чувства, и остался только страх.

Дыхание его замедлилось, пальцы разжались. Он сделал резкий вдох, словно собрался снова закашляться, но затем обмяк, как мертвый.

Чайка приближалась осторожно, мелкими шажками.

И в этот момент луч энергии, возникший неизвестно откуда, пронизал его тело. Оказалось, что он еще не готов умирать. Мальчик снова пошевелился, сделал вдох.

Чайка остановилась.

Он открыл глаза; дрожа от холода, перевернулся на бок. Почувствовал, что на язык попал песок, и хотел его выплюнуть, но ничего не получилось — он лишь снова ощутил позыв к рвоте от тошнотворного привкуса водорослей и морской воды во рту.

Собрав все силы, мальчик поднял руку и вытер рот остатками рукава. Затем ощупал свежую шишку на затылке, поморщился. Заставил себя приподняться, уперся локтем в камень и сел.

Так сидел он, слушая шум волн и шорох камней. На мгновение ему показалось, что сквозь мерные удары волн и пульсирующую в черепе боль донесся какой-то звук — возможно, голос. Голос из иных времен, из иного мира — но он не помнил, какого именно.

Внезапно на него обрушилось сознание того, что он не помнит ничего. Ни откуда он пришел. Ни матери. Ни отца. Ни собственного имени. Имя. Как он ни старался, ему не удалось вспомнить. Имя.

— Кто я?

Услышав это восклицание, чайка издала пронзительный крик и взлетела.

Заметив свое отражение в лужице, мальчик присмотрелся. Перед ним маячило незнакомое лицо, принадлежавшее ребенку, которого он никогда не видел. Глаза, как и волосы, были совершенно черными, с золотыми искорками. Уши, почти треугольной формы, заостренные сверху, казались необычно большими по сравнению с лицом. Лоб тоже был слишком высоким. А нос — наоборот, тонким, небольшим, скорее похожим на клюв. Лицо выглядело каким-то несообразным, словно было составлено из черт разных людей.

Мальчик снова собрался с силами и поднялся на ноги. Голова закружилась, и он, опершись на острую скалу, подождал, пока тошнота не пройдет.

Он окинул взглядом пустынное побережье. Повсюду громоздились камни, груды обломков, образовывавших нечто вроде черной стены, которая отгораживала сушу от моря. В стене этой была только одна брешь, и то небольшая — у подножия древнего дуба. Серая кора облезла, но вековое дерево уцелело под напором штормов. В стволе виднелась глубокая дыра, выжженная много лет назад. С годами ветви и сучья пригнулись к земле, от некоторых остались лишь обломки. И все же дуб стоял, крепко вцепившись корнями в землю, не поддаваясь волнам и ветру. За дубом виднелась темная рощица более молодых деревьев, а дальше чернели отвесные скалы.

Мальчик в отчаянии искал вокруг что-то знакомое, что-то такое, что помогло бы ему вспомнить. Но он не узнавал ничего.

Тогда он обернулся к морю, обдававшему его солеными брызгами, от которых щипало лицо. Волна за волной обрушивалась на гальку, волна за волной. Впереди, насколько он мог видеть, не было ничего — лишь бесконечные серые валы до самого горизонта. Он снова прислушался, стараясь расслышать таинственный голос, но до него донесся лишь далекий крик чайки-моевки, примостившейся на скале.

Неужели он пришел откуда-то с той стороны, из-за моря?

Он яростно потер голые руки, чтобы унять дрожь. Заметил на камне слипшуюся массу морских водорослей, поднял их. Он знал, что недавно этот безжизненный зеленый комок исполнял на дне морском свой изящный танец, но затем волны вырвали водоросль и унесли ее с собой. И теперь она жалко обвисла в его руках. Он подумал — зачем кому-то понадобилось вырвать его из того места, где он жил прежде, и что же это за место?

Внезапно до него донесся негромкий стон. Снова тот голос! Он шел со стороны скал, громоздившихся за древним дубом.

Мальчик бросился в том направлении и в первый раз ощутил тупую боль между лопатками. Он решил, что ударился о камни не только головой, но и спиной. И в то же время ему почему-то показалось, что эта боль идет изнутри, словно давным-давно ему нанесли ужасную рану, которая не зажила до сих пор.

Двигаясь неверными шагами, он добрался до векового дерева. С сильно бьющимся сердцем прислонился к могучему стволу. И снова услышал загадочный стон. И снова тронулся в путь.

Множество раз босые ноги мальчика скользили по влажным камням, и он терял равновесие. Но он шел вперед, спотыкаясь, пошатываясь, и рваная туника хлопала его по ногам; он напоминал нескладную морскую птицу, пробирающуюся по каменистому берегу. И все это время он не переставал думать о своем положении одинокого ребенка без имени, без дома.

А потом он увидел ее. Среди камней было распростерто тело женщины, и совсем рядом с ее лицом блестела лужа воды, оставшейся после прилива. Длинные распущенные волосы цвета золотой летней луны окружали ее голову, словно лучи света. У нее были высокие скулы, кожа молочно-белого цвета, слегка тронутая синевой. Длинное синее платье было порвано в нескольких местах и перепачкано водорослями и песком. Однако, рассмотрев дорогую шерстяную ткань платья, драгоценную подвеску на кожаном шнурке, висевшую на шее у неизвестной, мальчик понял, что эта женщина богата и занимает высокое положение.

Мальчик поспешил к ней. Женщина снова застонала, и этот стон был полон невыносимой боли. Он почти чувствовал ее боль, но одновременно ощутил пробуждающуюся надежду. «Знаю ли я ее?» — спросил он себя, склоняясь над безжизненным телом. А затем где-то в глубине души возник второй, полный тоски вопрос: «Знает ли она меня?».

Пальцем он прикоснулся к ее щеке, холодной, как морская вода. Она несколько раз судорожно, с трудом втянула в себя воздух. Он прислушался к ее слабому стону и со вздохом признался себе, что для него эта женщина — незнакомка.