— Это нас не колышет, — пожал плечами Фаллопян. — Священного Писания мы из этого не делаем. Из-за чего теряем очки в Библейском поясе [Библейский пояс — южная часть Среднего Запада США, традиционно консервативная.], где могли бы добиться большего успеха. В старой доброй Конфедерации. Ведь это было самое первое военное противостояние России и Америки. Удар, ответ, оба снаряда пролетают мимо, а Тихий океан тихо катит свои волны. Но круги от двух всплесков расходились все шире — и сегодня волна захлестывает нас. Пингвис Пекер — вот кто был нашей первой настоящей потерей. А не тот фанатик, которого наши друзья слева из Общества Джона Берча выбрали в мученики [Общество Джона Берча — ультраконсервативная организация, созданная в 1958 г. Робертом Уэлчем-младшим для борьбы с коммунистической деятельностью в США. Названа в честь Джона Берча (1918–1945) — миссионера-баптиста и офицера американской разведки, убитого коммунистами в Китае.].
— Значит, коммодор погиб? — спросила Эдипа.
Много хуже, по мнению Фаллопяна. После этой конфронтации, ужаснувшись возможности военного союза между аболиционистской Россией (в 1861 году Николай отменил крепостное право) и Северо-Американскими Штатами, которые на словах поддерживали аболиционистов, сковывая в то же время своих индустриальных рабочих цепями рабства финансового, Пингвис Пекер неделями сидел в своей каюте и размышлял.
— Выглядит так, — запротестовал Мецгер, — будто он был против индустриального капитализма. А это сразу и напрочь выводит его из рядов антикоммунистов, верно?
— Вы рассуждаете как берчевец, — сказал Фаллопян. — Хорошие дяди и плохие дяди. Истинная правда вам недоступна. Конечно, он был против индустриального капитализма. Как и мы. А капитализм неизбежно ведет к марксизму, правильно? В основе кошмар тот же, разные только ипостаси.
— Как и что бы то ни было индустриальное, — рискнул предположить Мецгер.
— Вот именно, — кивнул Фаллопян.
— Что случилось с Пингвисом Пекером? — настаивала Эдипа.
— В конце концов он вышел в отставку. Вопреки своему воспитанию и кодексу чести. Линкольн и царь принудили его. Вот что я имел в виду, говоря о потерях. И он, и большая часть команды осели вблизи Лос-Анджелеса; практически весь остаток жизни он провел, приумножая свое состояние.
— Как грустно, — сказала Эдипа. — И чем занимался?
— Спекулировал недвижимостью в Калифорнии, — ответил Фаллопян.
Эдипа поперхнулась выпивкой, брызнула сверкающими бисерными капельками на добрых десять футов и зашлась хохотом.
— Ха! — сказал Фаллопян. — В том году была такая засуха, что участки в центре Лос-Анджелеса можно было купить по шестьдесят три цента за штуку.
У двери раздался мощный рев, и к возникшему на пороге пухлому юноше с почтовой сумкой через плечо хлынула масса тел. «Почта!» — ревела толпа. Это было прямо как в армии. Пухлый паренек со смущенным видом вскарабкался на стойку бара и, выкрикивая имена, принялся бросать в толпу конверты. Фаллопян извинился и присоединился к остальным.
Мецгер выудил очки и, прищурившись, рассмотрел парня на стойке.
— У него значок «Йойодина», — сообщил он. — Что ты на это скажешь?
— Какая-нибудь корпоративная рассылка, — предположила Эдипа.
— В такое время?
— Наверно, вечерняя смена.
Но Мецгер лишь нахмурился. Эдипа пожала плечами.
— Я скоро, — сказала она и направилась в туалет.
На стене уборной среди губнопомадной похабщины она заметила карандашное послание, написанное аккуратным чертежным шрифтом:
...Интересуют утонченные забавы? Ты, муженек, девочки. Чем больше, тем веселее. Спроси Кирби; связь только через ПОТЕРИ, отделение 7391, Л. А.
ПОТЕРИ? Эдипа заинтересовалась. Под надписью был едва заметно начертан символ, какого она прежде никогда не видела, круг, треугольник и трапеция, вот такой:
Скорее всего, что-то сексуальное, но уверенности у Эдипы не было. Она достала из сумочки ручку, переписала адрес в записную книжку и срисовала символ, подумав при этом: мать честная, иероглифы. Когда она вышла, Фаллопян уже вернулся и сидел со странным выражением лица.
— Вообще-то, вы не должны были это увидеть, — сказал он.
В руках у него был конверт. На месте для почтовой марки Эдипа увидела отпечатанные на машинке литеры «ЧПС» [ЧПС — частная почтовая служба.].
— Понятно, — сказал Мецгер. — Доставка почты — монополия государства. А вы против этого.
Фаллопян криво ухмыльнулся.
— Не такой уж это большой мятеж, как кажется. Мы используем внутриведомственную почту «Йойодина». Тишком. Но почтальонов найти трудно, и подолгу никто не задерживается. У ребят плотное расписание, они нервничают. Служба безопасности фабрики чует, что крутятся какие-то дела. Держит ухо востро. Де Витт, — он указал на пухлого паренька, которого теребили, стаскивали со стойки и предлагали выпивку, не слушая отказов, — самый нервный из всех в этом году.
— И насколько широк охват? — поинтересовался Мецгер.
— Только в пределах нашего отделения в Сан-Нарцисо. Похожую вещь пробуют сейчас в Вашингтонском отделении и, кажется, в Далласе. Но в Калифорнии мы пока одни на весь штат. Некоторые из наших более состоятельных корреспондентов оборачивают своими письмами кирпичи, пакуют все это в оберточную бумагу и посылают экспрессом по железной дороге, но я думаю…
— Что они вроде как отмазываются, — посочувствовал Мецгер.
— Это дело принципа, — сказал Фаллопян, словно оправдываясь. — Чтобы обеспечить разумный объем почтовых отправлений, каждый должен посылать по крайней мере одно письмо в неделю через «Йойодин», иначе взимается штраф.
Он развернул письмо и показал Эдипе с Мецгером.
«Дорогой Майк, — гласило послание, — как ты? Решил вот письмецо тебе черкнуть. Как продвигается книга? Пожалуй, на сегодня все. Увидимся в „Графе“».
— По большей части, — горько признался Фаллопян, — вот такая ерундистика.
— А что там насчет книги? — спросила Эдипа.
Выяснилось, что Фаллопян пишет историю частных почтовых компаний Соединенных Штатов, пытаясь увязать Гражданскую войну с реформой почты, которая началась где-то в 1845 году. Он считал маловероятным совпадением, что именно в 1861 году федеральное правительство так обрушилось на независимые почтовые компании, которые уцелели после всех постановлений 45-го, 47-го, 51-го и 55-го годов, призванных довести любых конкурентов в этой области до разорения. Фаллопян видел в этом путь всякой власти: становление, развитие и систематическое злоупотребление, — но в тот вечер не стал углубляться в детали. Собственно, в первую встречу Эдипе запомнились только его хрупкое сложение, аккуратный армянский нос и некоторое сходство его зеленых глаз с неоновой рекламой.
Вот так и начала проявляться перед Эдипой система Тристеро, подобно зловещему, медленно раскрывающемуся цветку. Точнее, так Эдипа попала на уникальный спектакль, где разыгрывался дополнительный акт для тех, кто решил остаться, если пьеса затянется до утра. Словно обнажались формы истории, скрытые выходными платьями, набедренными повязками, сетчатыми бюстгальтерами и украшенными драгоценными камнями подвязками, облегавшими ее фигуру так же плотно, как ворох одежды облегал Эдипу во время сближения с Мецгером, когда они смотрели фильм про Малыша Игоря; словно и впрямь требовалось погружение в долгие мутные, непроглядные предрассветные часы, чтобы система Тристеро смогла предстать во всей своей ужасающей наготе. Может, она улыбнется, потом застесняется, перейдет к безобидному закулисному флирту, затем пожелает спокойной ночи, галантно поклонится и оставит Эдипу в покое? Или, напротив, после окончания танца спустится в зал, горящий взгляд остановится на Эдипе, улыбка, ставшая злобной и безжалостной, пригвоздит ее к месту, одну среди рядов пустых кресел, — и польются слова, которых Эдипа никак не желала слышать.
Начало представления Эдипа помнила вполне отчетливо. Это было, когда они с Мецгером дожидались оформления документов на официальное представительство в Аризоне, Техасе, Нью-Йорке и Флориде, где Инверарити торговал недвижимостью, а также в Делавэре, где его корпорация была зарегистрирована [Законодательство штата Делавэр предоставляет значительные налоговые льготы при регистрации корпораций (и американских, и зарубежных).]. Эдипа и Мецгер решили провести выходной в Лагунах Фангосо, на одном из последних крупных строительных проектов Инверарити; за ними увязались «Параноиды» Майлз, Дин, Серж и Леонард с подружками, которые набились кучей в машину с открытым верхом. Поездка прошла без приключений, если не считать двух или трех эксцессов, связанных с Сержем, который вел машину, занавесив себе обзор длинной челкой. Наконец его уговорили передать руль одной из девушек. Где-то за сплошной чередой деревянных чистеньких трехспаленных домиков, тысячами проплывавших мимо, пока они неслись через темно-бежевые холмы, скрытое едким смогом, отсутствовавшим в дремотном и удаленном от побережья Сан-Нарцисо, пряталось море; тот самый невообразимый Тихий океан, которому не было дела до всяких серфингистов, пляжных домиков, канализационных систем, нашествий туристов, загорающих гомосексуалистов и чартерной рыбной ловли, — огромная яма и памятник уходу оторвавшейся Луны; не слышалось шума, не чуялось запаха, но океан был там; отдельные участки мозга, минуя глаза и барабанные перепонки, вдруг начинали регистрировать какой-то приливно-отливный процесс, которого не мог уловить даже самый тонкий микроэлектрод. Еще задолго до выезда из Киннерета Эдипа уверовала в некий принцип, согласно которому океан нес искупление грехов Южной Калифорнии (разумеется, не той части, где жила она сама, поскольку там, похоже, все было в порядке); в ней билась подспудная мысль о том, что, как бы мы ни резвились у его берегов, истинный океан остался неоскверненным, целостным и способным даже у берега обратить любое безобразие в более общую истину. Но возможно, это было лишь впечатление, бесплодная надежда, возникшая в тот день, когда они предприняли свой бросок к морю, который застопорится в изрядном отдалении от берега.
Миновав землеройные машины, они въехали в абсолютно безлесную местность — обычный священный рельеф — и, петляя по лихой песчаной спирали, наконец спустились к скульптурным очертаниям водного пространства, именуемого озером Инверарити. Посреди него, на круглом искусственном острове, омываемом легкими голубыми волнами, чужеродно торчало здание Зала собраний — коренастая сводчатая и бледно-зеленая реконструкция европейского казино в стиле ар-нуво [Art nouveau (фр.) — «новое искусство» — принятое в некоторых странах названия стиля модерн.]. Эдипа тут же в нее влюбилась. «Параноиды» выгрузились из машины, волоча за собой инструменты и дико озираясь, словно надеясь найти в белой песчаной колее розетки, куда их включить. Эдипа вынула из багажника «импалы» корзинку холодных сэндвичей с баклажанами пармиджано из итальянской забегаловки, а Мецгер выволок чудовищных размеров термос с коктейлем текила-сауэр. Беспорядочной толпой двинулись они по берегу к маленькой бухточке, где стояли суденышки тех владельцев, которым не досталось места у моря.
— Чуваки, — завопил Дин, а может, Серж, — давайте сопрем катер!
— Давайте, давайте! — завизжали девчонки.
Мецгер закрыл глаза и споткнулся о старый якорь.
— Чего бродишь с закрытыми глазами, Мецгер? — спросила Эдипа.
— Воровство, — ответил Мецгер. — Возможно, им понадобится адвокат.
Среди прогулочных катеров, привязанных вдоль пирса, как выводок поросят, раздалось хрюканье мотора и появился дымок, указывающий, что «Параноиды» действительно завели чью-то лодку.
— Валите сюда! — звали они.
Внезапно — десятком катеров дальше — поднялось нечто, закутанное в голубой полиэтилен.
— Малыш Игорь, — произнесло оно, — помоги мне.
— Знакомый голос, — сказал Мецгер.
— Скорей, — поторопил полиэтилен, — пусти меня с вами прокатиться.
— Быстро, быстро! — кричали «Параноиды».
— Мэнни Ди Прессо, — кисло представил фигуру Мецгер.
— Твой приятель, актер-юрист, — вспомнила Эдипа.
— Не так громко, — попросил Ди Прессо, крадучись пробираясь к ним со всей ловкостью, на какую способен полиэтиленовый конус. — Они следят. С биноклями.
Конец ознакомительного фрагмента
