Но однажды мне принесли письмо, которое напомнило о другой моей жизни. Оно было от Брюнеля, которого я в последний раз видел два месяца назад. Письмо было написано привычным неразборчивым почерком, а в качестве обратного адреса стояла Дюк-стрит. Я предположил, что он узнал мой адрес у сэра Бенджамина.

...

Дорогой Филиппс!

Надеюсь, мое письмо застанет Вас в добром здравии. И хочется верить, что состояние Вашего отца улучшилось.

За время Вашего отсутствия в городе не произошло ничего особенно интересного. Работа над кораблем продвигается удручающе медленно, однако двигатели уже установлены. Несмотря на заявления Рассела, я уверен, что он будет готов к плаванию самое позднее через шесть недель.

Хотя я почти полностью посвятил себя созданию корабля, однако нахожу время и для нового проекта, гораздо меньшего по масштабу, но еще более амбициозного. Мне предстоит серьезная работа, и, я думаю, нам еще понадобится Ваша помощь в этом предприятии.

Встречи Клуба Лазаря проходят нерегулярно, и отсутствие секретаря весьма ощутимо. Все мы ждем Вашего возвращения. Но, увы, дела обстоят не так хорошо, как нам хотелось бы. Видимо, наш маленький клуб утратил ту жажду познаний, которая стала стимулом для его создания. Многие его члены озабочены лишь состоянием своих кошельков, и, боюсь, Рассел — самый худший из них. Этому человеку нельзя было доверять корабль. Но я не хочу отягощать Вашу жизнь своими тревогами. У Вас и без того много важных дел.

С наилучшими пожеланиями,

И.К. Брюнель.

Желая того или нет, но Брюнель разрушил мою сельскую идиллию. Меня снова потянуло в город, захотелось вернуться в больницу и оказаться в гуще событий. У меня возникло желание вновь окунуться в мир Брюнеля и его чудес инженерии. Ему удалось пробудить мое любопытство — какой проект он считал более амбициозным, чем огромный корабль, и какую помощь я мог оказать ему? Похоже, его отношения с Расселом снова испортились, но я надеялся, что в скором времени работа над кораблем будет наконец закончена.

Словно пытаясь воспрепятствовать моему намерению выполнить просьбу Брюнеля, отец снова слег, через два дня после того как доставили письмо. Это случилось сразу же после неожиданно резкого улучшения, которое обрадовало Лили, но вызвало серьезные опасения у меня. Слишком часто я наблюдал подобное у других пациентов и знал, что далее следовали резкий регресс и смерть.

Я только что проводил очередного пациента, когда Лили бегом спустилась по лестнице и ворвалась в операционную. Она была сильно взволнована.

— Ему трудно дышать, — сказала она, сама задыхаясь от быстрого бега. — Сегодня он так хорошо себя чувствовал.

Едва мы вошли в комнату, как услышали хриплое тяжелое дыхание отца, и когда я оказался у его кровати, то понял, что конец уже близок. Я взял его руку и нащупал пульс, который, как я и боялся, был совсем слабым. Его глаза были открыты, но, казалось, он не видел нас. Явный признак того, что он вступил в последнюю борьбу со смертью. Каждый вздох давался ему с трудом. Лили стояла около кровати, костяшки ее пальцев побелели, когда она схватилась за изножье. Я обнял ее за плечи и отвел к стулу, на котором провел столько времени в последние недели.

— Мы должны приготовиться, Лили, — прошептал я ей на ухо. — Мы с ним, и теперь это самое главное.

Лили взяла его за правую руку, и он согнул пальцы, пытаясь сжать ее ладонь. Не знаю, сколько мы ждали. Час, может быть, два. В один из моментов он перестал дышать, но затем сделал глубокий вздох и снова задышал, только теперь уже гораздо тише. Лили, которая в отличие от меня и отца всегда ходила в церковь, начала тихо молиться. Я был уверен, что, если бы знал слова молитвы, тоже присоединился бы к ее тихой мольбе.

Потом это случилось. Его рот широко открылся, он в последний раз выдохнул, а из горла вырвалось ужасное клокотание. Лили вскрикнула (позднее она сказала, что я тоже кричал, когда понял, что мы теряем его). Не было ни последнего слова, ни прощаний, но я был уверен, что заметил неяркий блеск в его глазах — отец словно благодарил нас перед смертью. Потом мы еще долго сидели около него, Лили тихо плакала. Затем в комнату вошла Мэри и тоже заплакала. Мы вышли. Я сказал Лили, что он умер быстро и безболезненно, но что я мог знать на самом деле? Что мы вообще можем знать о смерти до того момента, когда придет наш час? Я предложил вызвать владельца похоронного бюро, но Лили хотела прежде обмыть и одеть отца.

Через четыре дня состоялись похороны. Казалось, все жители деревни пришли отдать последнюю дань уважения доброму доктору. Некоторое время я еще жил в доме и встретил с Лили Рождество и Новый год — праздники, которые при других обстоятельствах могли бы принести нам обоим немало радости. В канун Нового года я сказал ей, что собираюсь вернуться в Лондон. Она попросила меня остаться, но я считал, что больница была для меня более подходящим местом работы. Поняв, что проиграла, Лили вызвалась проводить меня до станции, но я сказал, что будет лучше, если мы расстанемся дома. Через два дня наступил новый, 1859 год. Мы обнялись и пообещали друг другу увидеться в ближайшем будущем, после чего расстались у ворот дома.

Погрузив в экипаж сумку, которая теперь стала намного тяжелее, поскольку там лежал футляр с пистолетами и один из дневников отца, я сел в повозку. К счастью, экипаж Гилберта был гораздо удобнее, чем та развалюха, на которой я приехал сюда шесть недель назад.

Прошло немногим больше часа, и я уже стоял на платформе в Бате, глядя, как отбывает поезд на Лондон. Мне было бы трудно объяснить свой поступок Лили, если бы она все-таки поехала провожать меня. Через полчаса из Лондона пришел поезд на Бристоль, и я сел в него. Убрав багаж на полку, я достал из кармана пальто письмо от Брюнеля, а потом вытащил из конверта ключ. После этого я прочитал записку.

...

P.S. Если в ближайшие несколько недель Вы соберетесь в Лондон и у Вас найдется свободное время, чтобы оказать мне одну услугу, я буду очень признателен Вам. Мне нужно, чтобы Вы совершили небольшое путешествие в Бристоль. Я знаю, он находится в противоположном направлении, но это недалеко. Если у Вас появится такая возможность, обратитесь к моему другу мистеру Леонарду Уилки и заберите у него посылку на мое имя.

Я не хотел бы доверять ее почтовым службам, а сам по ряду причин не могу предпринять эту поездку. Вы можете воспользоваться квартирой, которую я снимаю в городе, чтобы переночевать. Ключ находится в конверте. Если Вы окажетесь не в состоянии выполнить мою просьбу, я отнесусь к Вашему решению с пониманием.

С огромной благодарностью,

И.К.Б.

На прикрепленном к ключу ярлыке была написана пара адресов. Первый — мистера Уилки, второй — квартиры Брюнеля. Вот почему Брюнель писал мне. Ему снова что-то понадобилось, но к тому времени я уже привык к его бесцеремонным выходкам. К тому же он знал, что его просьба наверняка заинтригует меня. Разумеется, я не мог сказать Лили, что уезжаю, чтобы выполнить его поручение, поэтому сообщил сестре, что должен вернуться к работе в больнице. Теперь я направлялся не на восток, а на запад, в город, который, как говорили, был построен самим Брюнелем.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Поезд остановился в Темпл-Мидс — шумной конечной станции Большой Западной железной дороги. Под металлическими сводами дебаркадера было пять железнодорожных путей, вытянувшихся параллельно друг другу. Между ними находились платформы с колоннами. На одну из этих платформ поезд выпускал пассажиров, в числе которых находился и я.

Мне было непривычно видеть такую большую толпу после нескольких месяцев, проведенных в уединении. Даже в Бате народу было не так много. Вместе с остальными пассажирами я направился к выходу, где сквозь разноцветные витражи на окнах струился солнечный свет. Одни грузчики толкали перед собой тележки, нагруженные ящиками и чемоданами, другие, впрягшись вместо лошадей в оглобли, затаскивали экипаж в товарный вагон, стоящий на внутреннем пути.

На улице оказалось столь же многолюдно: экипажи и коляски двигались от станции непрерывным потоком. Объявление на стене гласило, что трансатлантический пассажирский корабль должен покинуть порт следующим утром. Поскольку многие пассажиры поезда, судя по всему, везли с собой все свои вещи, они скорее всего собирались отплыть в Америку. Глядя на этих перепачканных путешественников, я радовался, что Бристолю предстояло стать конечным пунктом моей поездки.

Люди кое-как размещались в свободных повозках, и я опасался, что не смогу быстро покинуть станцию из-за этого массового исхода. Однако, к моему удивлению, я довольно быстро нашел кеб. Кучер подождал, пока я решал, по какому адресу ехать. В тот день больше не было поездов до Лондона, поэтому я сообщил ему адрес квартиры Брюнеля, решив, что у меня еще будет время найти Уилки, после того как отыщу место для ночлега.

Кучер отвез меня на улицу на вершину холма. Район, в котором находился дом, был не такой богатый, как я ожидал. Разумеется, здесь было намного лучше, чем у подножия холма, однако окрестности выглядели совершенно заурядными. Расплачиваясь с кебменом, я назвал ему адрес Уилки и спросил, в какой стороне находился этот дом, предположив, что, возможно, смогу добраться до этого места пешком. Он сказал, что мне нужно будет несколько раз повернуть налево и направо, и тогда я попаду на нужную мне улицу, которая находилась неподалеку от плавучего дока.

Открыв дверь, я оказался на лестнице, наверху которой располагались три скромные комнаты, ванная и кухня. Если бы не едва уловимый, но хорошо знакомый запах сигарного дыма, я решил бы, что квартира давно пустовала — здесь было душно, как в помещении, которое давно не проветривали. Я знал, что женатые мужчины часто снимают квартиру и развлекаются там с женщинами за спиной у жены, но Брюнель явно был не из их числа. Его единственной любовницей была работа. Квартира выглядела так, словно здесь жил человек, не особенно заботившийся об окружавшей его обстановке, — никаких украшений и излишеств, только то, что необходимо для работы.

В чаше на столе лежал маленький окурок сигары. Рядом с ним валялся почерневший и сморщившийся огрызок, бывший когда-то яблоком. Вероятно, его оставили здесь тогда же, когда создавали разбросанные по столу чертежи, то есть примерно за три месяца до моего приезда. Все эти наброски имели отношение к одному и тому же проекту — мосту. Брюнель долгие годы работал над подвесным мостом «Эйвон Джордж», который, как и его корабль, все еще не был закончен. Я надеялся, что смогу теперь своими глазами увидеть то, что многие считали одним из величайших достижений Брюнеля.

Я открыл окно, но испытал разочарование. Дом находился на вершине холма, однако стоявшие перед ним здания закрывали от меня вид на город. Я оставил раму поднятой и посмотрел на часы. Половина четвертого. Пора было найти Уилки и забрать посылку, а затем отыскать место, где можно было бы поужинать. Перед уходом я снял с кровати простыню и покрывало и повесил их на стул перед окном. Возможно, они были совершенно чистыми, но когда я встряхнул их, в воздух поднялось облако сигарного пепла, поэтому прежде чем спать под ними, их нужно было проветрить.

Избавившись от багажа, я пошел прогуляться по городу. Погода была довольно приятной, хотя и немного прохладной. Небольшая экскурсия доставила мне удовольствие. Я чувствовал облегчение, вырвавшись за пределы родного дома. Попытка вспомнить дорогу, которую описал кебмен, отвлекла меня от грустных мыслей об отце.

Дом Уилки находился в нежилом районе, повсюду торчали ветхие бараки и складские помещения. Я шел по улице, время от времени поглядывая на адрес, который был написан на ярлыке, приобретшем к тому моменту весьма потрепанный вид. Номера некоторых домов были написаны краской на дверях, на отдельных домах красовались вывески. Я прошел мимо магазинов «Свечи — Генри Брайен и сын», «Томас Этеридж — судовой плотник», «Гробы — Уильям Форсайт»; за ними располагалось самое большое на улице строение с двойными дверями, на которых было написано: «Уиллард Семпл — канатный мастер». И хотя пока что я не заметил никаких признаков воды, было ясно, что плавучий док, о котором говорил кебмен, находился где-то поблизости. А поскольку гибель в море была не таким уж редким явлением в здешних местах, наличие гробовщика в этом портовом квартале казалось вполне уместным.

Добравшись до середины улицы, я увидел неприметную дверь, на которой смолой был намалеван номер шестнадцать. Убрав ключ в карман, я громко постучал, но никто не отозвался. В тот момент, когда я уже собирался оставить эту затею и уйти, послышался шум отодвигаемого засова. Дверь со скрипом открылась, и в темном проеме появился крупный мужчина.

— Здравствуйте, — бодрым голосом сказал я.

Вместо того чтобы ответить на приветствие, мужчина высунул голову и осмотрелся по сторонам. Убедившись, что я один, он спросил низким голосом, соответствующим его телосложению:

— Кто вы?

— Я доктор Филиппс, — ответил я, немного удивившись столь грубому приему. — Мистер Брюнель попросил меня забрать у вас посылку для него.

— Не орите на всю улицу, — буркнул мужчина, а затем попросил таким же зычным голосом: — Докажите.

— Что, извините? — Странные манеры этого человека вызывали у меня одновременно тревогу и улыбку.

— Докажите, что вас прислал Брюнель. Покажите ключ!

Я снова вытащил ключ из кармана. Подойдя к мужчине поближе, я положил ключ ему на ладонь, которая была примерно в два раза больше моей.

Он посмотрел на ярлыки и получил желаемое подтверждение.

— Ладно, проходите.

Гигант вышел на улицу и разрешил мне войти, затем последовал за мной и закрыл дверь на задвижку.

— Вы уж извините, — сказал он, отдавая мне ключ, который, очевидно, способен был открывать двери не только привычным для данного предмета способом. — Ходят здесь всякие любопытные, вот и приходится проявлять бдительность.

— Конечно, — сказал я, не зная, что ответить. В этот момент я заметил, что в правой руке он сжимает тяжелый гаечный ключ. Неужели его опасения по поводу незваных гостей были столь велики, что ему понадобилось оружие?

Я почувствовал себя намного лучше, когда он положил гаечный ключ на скамью и на удивление легко пожал мне руку.

— Я Леонард Уилки.

— Хорошо. Значит, вы тот самый человек, который мне нужен. Я рад, что смог застать вас здесь так поздно.

— Вы пришли раньше, чем следовало. У меня еще не все готово.

Подобного ответа я не ожидал.

— Хотите сказать, что у вас еще нет посылки?

— Она еще не готова. Мистер Брюнель не сообщил мне, когда вы приедете.

— Да он и не мог этого знать. Моя поездка зависела от непредсказуемых обстоятельств.

Прояснив немного ситуацию, я осмотрелся по сторонам. Повсюду были машины. Некоторые из них я уже видел в ангарах на судоверфи в Миллволле. Здесь были токарные и фрезерные станки, дрели, сверла, а также приборы, назначение которых мне было неизвестно: с разнообразными шестеренками, приводными ремнями и другими приспособлениями. В углу молодой долговязый парень отшлифовывал напильником зажатый в тиски кусок железа, его тощая спина была согнута над работой.

— Вы делаете что-то для Брюнеля? — спросил я, демонстрируя свои аналитические способности, которыми гордился бы мой отец.

— Так, одно маленькое дельце. Совсем маленькое, — ответил хозяин, задумчиво почесывая затылок, словно не зная, что со мной делать. — Честно говоря, мы немного отстаем от графика. Пока смотреть особенно не на что, но раз уж вы такой настойчивый, то могу вам кое-что показать.

В дальнем конце мастерской были раздвижные двери, за которыми находилась еще одна комната. Там в кузнечном горне горячие угли мерцали красным светом, который придавал этому помещению с низким потолком и кирпичными стенами, вдоль которых стояли станки, сходство со средневековой камерой пыток. Теперь, приглядевшись, я заметил, что у дрелей были очень тонкие сверла — некоторые не толще иглы в швейной машинке Лили. Возможно, все дело было в масштабе. На фоне исполинских механизмов, с которыми приходилось работать Уилки, он наверняка выглядел не гигантом, а самым обычным человеком. Однако мне пришлось отвлечься от размышлений над своей теорией и снова обратиться к хозяину. Я как раз вспомнил о маленьком проекте, о котором Брюнель упоминал в своем письме.

— Когда вы сказали про маленькую работу, вы имели в виду размеры?

— Я всего лишь слесарь по металлу. Выполняю специальный разовый заказ, вот и все. Мне приходилось делать двигатели для больших кораблей и маленькие модели, которые можно уместить на обеденном столе. — Разводя огромными, как лопаты, руками, он показывал на разные приборы. — Вам трудно в это поверить?

— Я врач, мистер Уилки, и видел много странных вещей, но могу лишь восхититься вашим талантом. Да и кто откажет себе в удовольствии доставить в Лондон двигатель для нового корабля?

Он улыбнулся.

— И правда. Только, боюсь, у вас будут здорово болеть ноги, когда вы все-таки доберетесь до Лондона.

— Но я должен вернуться туда в ближайшее время, — сказал я, немного расслабившись после того, как мне удалось разговорить его. — Возможно, мистер Брюнель позднее пришлет еще кого-нибудь за посылкой.

— Когда вы собираетесь уезжать?

— Поезд уходит завтра в десять утра.

Уилки посмотрел на инструменты и на юношу. Я подумал, что парень работает как раз над тем, что мне было нужно.

— По-хорошему, на это ушел бы целый день. Но если мы будем работать всю ночь, то к утру вы сможете забрать ее. Возможно, Брюнелю придется самому кое-что доделать, но я и так изрядно повозился с этой штуковиной. К тому же у меня есть другая, не менее важная работа.

— Вы можете сказать мне, что это такое?

Уилки вздохнул и жестом пригласил меня зайти в похожую на склеп комнату.

— Я и сам хотел бы знать, — сказал он, оглядываясь. — Брюнель прислал мне чертеж и инструкцию, как выполнять работу. Это всего лишь детали. Некоторые из них можно собрать вместе, но я и понятия не имею, что это такое. Он описал все, что нужно сделать, и я согласился выполнить работу. Если бы на его месте был кто-то другой, то я послал бы его куда подальше. Какая радость делать неизвестно что?

Мы поднялись по небольшой шаткой деревянной лестнице и оказались в помещении, напоминавшем чердак. В противоположной стороне комнаты виднелось маленькое оконце. Обитые деревом стены и штукатурка создавали некое подобие уюта — здесь было не так мрачно, как в глухом кирпичном склепе внизу. Но Уилки, возможно, смотрел на вещи иначе. Потолок был такой низкий, что ему пришлось согнуться, пока он шел к своему стулу у большого стола. Остальную часть помещения занимали забитые бумагами и планами шкафы и большая чертежная доска, еще здесь находились плита и неубранная кровать.

— Я люблю, когда все под боком, — пояснил Уилки после того, как я обвел взглядом мастерскую, совмещенную с жилой комнатой. Меня это совсем не удивило — в квартире Брюнеля тоже было много планов и чертежей, да и моя лондонская квартира была завалена книгами по анатомии, там даже хранился человеческий скелет.