— А главное, что виновных теперь днем с огнем не найдешь, — прокомментировал Уильям.

— Мы должны быть особенно осмотрительными. Избегать малейших ссадин и царапин. Какая сейчас обстановка?

— Ничего хорошего. Умерло уже человек двадцать или около того. Но пока что зараза не постучалась в наши двери.

— Нет, Уильям, я не о тифе, а о трупах. Сколько у нас осталось?

— Я не могу вам сейчас сказать. Нужно провести учет.

Я посмотрел на часы.

— Как говорится, не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня. У нас еще есть полчаса до прихода студентов. Пошли, спустимся в подвал.

Уильям оберегал подвал подобно гоблину, стерегущему свой подземный мир, поэтому мое намерение сопровождать его в эти темные глубины вызвало у него недовольство.

— Только будьте осторожны, — предупредил он меня. — Там душновато и пахнет неприятно.

В комнате с низким сводчатым потолком и осклизлыми от влаги стенами почти не было освещения, лишь из вентиляционных отверстий наверху сюда пробивался слабый свет с улицы. Здесь были хорошо слышны шаги пешеходов по мостовой — они наверняка прибавили бы шаг, узнай о том, в каких целях использовалось помещение под ними.

В углу на каменном полу стоял железный котел, помещенный в углубление заброшенного очага с дымоходом над ним. Именно здесь Уильям варил останки трупов, которые я вскрывал в анатомическом театре. Это помогало очистить кости от плоти. В центре комнаты находилась огромная деревянная бочка, ее доски были плотно стянуты огромными железными обручами. Около бочки стоял деревянный помост с небольшой лестницей. Уильям взял с полки на стене длинную палку с крюком на конце, поднялся на помост и стал водить палкой в черной жидкости внутри бочки.

— Давай я сам, — сказал я, желая взять дело в свои руки. Но не успел я дотронуться до палки, как мне в нос ударил такой резкий, похожий на уксус запах бальзамирующего спирта, что я пошатнулся и у меня перехватило дыхание.

— Вам лучше закрыть рот платком. Я же говорил, здесь неприятно пахнет; не хочу, чтобы вы упали.

Я послушался его совета.

— А на тебя это не действует?

— Уже нет, сэр. Я хорошо проспиртован изнутри.

Я засмеялся, но тут же снова закашлялся.

— Осторожнее, сэр. Вы точно не хотите, чтобы я это сделал сам?

Я покачал головой и опустил палку в жидкость, она свободно перемещалась от одного края бочки к другому. Я вытащил крюк и сделал несколько шагов вдоль помоста, после чего повторил попытку. На этот раз на пути у палки возникло препятствие. Крепко схватившись за рукоятку, я потащил крюк на себя. Сначала на поверхности появилась вытянутая рука, а затем и все тело. Это был мужчина средних лет, примерно того же возраста, что и Уильям. Его рот был широко открыт, словно он хотел выпить весь спирт, в котором плавал. Я подтянул труп к краю бочки, а затем отпустил его и позволил снова погрузиться в жидкость. Я сделал еще несколько шагов вперед и снова стал шарить палкой в бочке. Ничего.

— Ты был прав, Уильям. Суп стал жидким, совсем жидким.

Отражения наших лиц вытянулись, а затем расплющились на поверхностях больших стеклянных банок, стоявших на полках. Там в консерванте плавала целая анатомическая коллекция — части тел, ставшие экспонатами музея жизни, который был создан лишь благодаря смерти. Здесь хранились всевозможные органы, конечности и даже целые тела.

Одни — здоровые, другие — пораженные различными болезнями, третьи — изуродованные. Плоть утратила свой цвет после консервации, и содержимое банок казалось странным и нереальным. Настоящий паноптикум уродов, совмещенный с комнатой смеха, — именно так выглядела моя лаборатория.

Брюнель заглядывал в банки. Переходя от одной к другой, он с большим любопытством рассматривал каждую. Я взял одну из них и поставил ее на стол. Сердце закачалось в наполнявшей банку жидкости. Мы беседовали почти весь день, и, как выяснилось, интересы Брюнеля к человеческой анатомии были сосредоточены в основном именно вокруг этого органа. Когда сердце перестало раскачиваться, он положил палец на стекло. Сердце медленно перевернулось и замерло. Я начал рассказывать о его строении, поворачивая банку на столе и объясняя, как называется каждая часть органа и какие функции она выполняет.

Однако вскоре меня перебил Уильям. Он только что вернулся из смотровой комнаты и сообщил, что выполнил все мои инструкции. Я велел ему принести нам объект и продолжил свой рассказ, объясняя функцию торчавших из сердца сосудов. Мой гость хотел задать вопрос, но в этот момент снова появился Уильям, таща деревянную доску, на которой лежало только что извлеченное сердце. Он положил доску на стол рядом с сосудом и вернулся к своей работе.

Я пододвинул скальпелем сердце, извлеченное из нашего последнего трупа. Теперь я мог разъяснить детали, оставшиеся непонятными при изучении предыдущего, заключенного в сосуд экземпляра. Показав легочные вены, аорту и полую вену, я перевернул сердце и перешел к желудочкам и предсердиям. Брюнель задавал один вопрос за другим, его язвительные комментарии и замечания заставили меня освежить в памяти знания, которые я не использовал уже несколько лет, с тех пор как закончил работу над исследованием сердца. Это была хорошая разминка, она так мне понравилась, что я решил в ближайшее время разнообразить скучную лекцию о сердце и легких, которую обычно читал моим студентам. Но прежде, разумеется, я должен был достать новые трупы, что было не такой уж и простой задачей во время эпидемии тифа.

Когда мы закончили обсуждение внешнего строения сердца, которое явно удовлетворило Брюнеля, я приступил к вскрытию. Скальпелем я сделал надрез вдоль всего сердца до верхней полой вены. Сначала мышца не поддавалась и упругая ткань растягивалась под лезвием, но затем скальпель с треском прорвался внутрь и начал свою работу, разделяя мышцы и прокладывая себе путь через внутреннюю стенку органа. Разрезав сердце, я раздвинул ткань, демонстрируя желудочки и предсердия в разрезе, а затем перевернул его и продолжал резать, придерживая половинки пальцами. Когда все было кончено, сердце развалилось на две почти равные части.

Вскрыв сердце, мы стали изучать его отделы, стенки, вены и артерии, по которым текла кровь. Для пущей наглядности я вставил щетинку от щетки в одну из вен и показал моему слушателю, где она должна была бы выйти. Я объяснил ему, что правая сторона, с предсердием наверху и желудочком под ним, была венозной. Туда поступала темная кровь, лишившаяся необходимых для жизнедеятельности веществ. Кровь из верхней части тела попадала в сердце через верхнюю полую вену, а от нижних конечностей и желудка — через нижнюю. По венам кровь попадает в предсердие, а затем в желудочек, завершая тем самым круг кровообращения. Отсюда, продолжал я, кровь поступала через легочную артерию в легкие. После того как венозная кровь превращалась в артериальную, она возвращалась в левое предсердие по легочным венам, а затем попадала в левый желудочек. Покидая сердце через аорту, кровь снова поступала в тело человека через артерии.

Казалось, Брюнель прекрасно понял, как работает система кровообращения. Его особенно заинтересовали трехстворчатый и митральный клапаны, а также работа стенок сердца. Он делал наброски в блокноте, яростно водя грифелем видавшего виды карандаша.

Прекрасно понимая, что наша беседа затянулась, я многозначительно посмотрел на часы. Но Брюнель, судя по всему, плохо понимал намеки. Вопросы следовали один за другим, и мне наконец пришлось прерваться и настоять на том, чтобы мы завершили нашу встречу, поскольку я уже опаздывал на обход. Брюнель не стал возражать, но попросил разрешения задержаться и сделать кое-какие замеры. Я оставил его под наблюдением невидящих глаз, плававших в сосуде у двери. При жизни они были ярко-голубыми, но теперь стали тусклыми и серыми.

В спешке переходя от одной койки к другой, я старался сосредоточиться на работе, но мои мысли постоянно возвращались к инженеру и тому, с какой легкостью он постигал знания, которые я всегда считал прерогативой моей профессии.

Вернувшись в комнату с образцами поздно вечером, я обнаружил сердце на столе там, где его оставил, но было ясно, что Брюнель сделал на нем еще несколько надрезов. Рядом лежали нераскуренная сигара и записка, вырванная из его блокнота:

...

Доктор Филиппс!

Сегодня я получил много полезной информации. Спасибо за снисхождение к причудам инженера. Еще один инженер, по имени Леонардо да Винчи, однажды написал: «Чтобы описать сердце словами, понадобится целая книга». Благодаря Вашему красноречию я поверил, что это действительно так. Надеюсь на сотрудничество с Вами в будущем.

И.К. Брюнель.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Изучение стула пациента — не самое воодушевляющее занятие, особенно когда от работы тебя отвлекает знакомый голос управляющего больницей сэра Бенджамина Броди, который неожиданно возник у меня за спиной.

— А, доктор Филиппс! — заявил он с радостью охотника, загнавшего дичь. — Думаю, нам стоит обсудить кое-какие вопросы у меня в кабинете.

Стараясь не расплескать содержимое ночного горшка, я повернулся к стоявшему сзади меня худощавому седовласому мужчине.

— Конечно, сэр Бенджамин. Когда вам будет удобно? — На этом следовало бы остановиться, но язык меня подвел: — Сегодня у меня не особенно загруженный день.

— Так, дайте подумать, — зловещим тоном ответил сэр Бенджамин; этот старикашка никогда не упускал своего. — Приходите к четырем часам. — С этими словами он удалился на осмотр больных в сопровождении своего омерзительного ассистента Мумрилла.

— Черт, — пробормотал я про себя, отдавая горшок сестре. Она заглянула в него и кивнула, восхищаясь моими наблюдательными способностями. Я ободряюще улыбнулся пациенту, который был немного смущен столь пристальным интересом.

— Очень хорошо, — сказал я. — Вам не о чем беспокоиться.

Закончив с обходом, я направился в свой кабинет, все еще сожалея об опрометчивом замечании по поводу того, что у меня было достаточно свободного времени. Сэр Бенджамин обожал видеть сотрудников, с головой погруженных в работу. Одному Богу известно, какие дополнительные обязанности он может на меня повесить.

— Что вы здесь делаете? — спросил я немного раздраженно, увидев Брюнеля, сидевшего за моим столом и пролистывавшего истории болезней моих пациентов. Пусть он и был знаменитым инженером, но эта информация являлась строго конфиденциальной.

— Наконец-то вы пришли, — радостно воскликнул он, откладывая в сторону бумаги, которые только что держал в руках. — Вижу, у вас здесь лежат очень больные люди.

Я собрал бумаги и положил в ящик шкафа, стоявшего около стола.

— Вы заметили табличку около входной двери? На ней написано «Больница».

Брюнель остался совершенно равнодушен к моему колкому замечанию.

— Берите пальто и шляпу, мы уходим, — сказал он.

Я подумал, что этот человек не имел ничего общего с тем угрюмым типом, с которым познакомился в анатомическом театре пару недель назад. Его как будто подменили. Но, несмотря на весь энтузиазм Брюнеля, подобное предложение не могло даже обсуждаться.

— Это невозможно, — твердо сказал я. — Я на работе. Сэр Бенджамин пустит мои кишки на подтяжки, если я уйду из больницы.

Инженер склонил голову набок и посмотрел на меня как на идиота.

— Неужели вам не хочется увидеть, как создается история?

Я закрыл ящик.

— Вы собираетесь спустить на воду корабль?

— Да. А теперь пойдемте.

Вопреки здравому смыслу я вышел за ним в коридор, надел пальто, но затем ненадолго вернулся, чтобы взять свою врачебную сумку.

Перспектива стать свидетелем такого грандиозного события, как спуск на воду корабля, быстро перевесила чувство ответственности. Я вспомнил, в газетах писали, что корабль весил 22 тысячи тонн. Это будет самое тяжелое транспортное средство, которым сможет управлять человек — если, конечно, его вообще удастся сдвинуть с места. Согласно тем же газетам, даже не все инженеры верили в возможность этого события.

Каким бы заманчивым ни казалось это предприятие, я не мог забыть про клятву Гиппократа и подвергать своих пациентов риску. Однако к этому времени я уже закончил утренний обход и остаток дня до вечернего дежурства собирался провести за утомительной бумажной работой. И все же я счел своим долгом предупредить о моем уходе и сообщил старшему врачу, что должен отлучиться по экстренному вызову, даже не представляя, насколько пророческим окажется этот наскоро выдуманный предлог.

Немного успокоившись, я ушел вместе с Брюнелем, искренне надеясь, что сэр Бенджамин вряд ли заметит мое отсутствие.

По дороге к пристани меня постепенно начало охватывать волнение, которое я в последний раз испытывал, когда прогуливал школу.

Экипаж Брюнеля имел весьма необычный внешний вид, а внутри я обнаружил раскладной столик и кровать.

— Когда я работал на строительстве Большой Западной железной дороги, он служил мне и рабочим кабинетом, и домом, — объяснил Брюнель.

— Да, и этот рабочий кабинет передвигается на хорошей скорости, — сказал я, глядя на четверку грациозных лошадей.

Мой комментарий стал своеобразным стимулом. Инженер посмотрел на часы.

— Рабочие называли этот экипаж летающим катафалком, и, возможно, мы на самом деле едем сейчас на похороны прогресса, которого достигли. Сэмюэль, давай побыстрее! — крикнул он. — Я не хочу опаздывать на спуск собственного корабля.

— Простите, сэр, но движение затруднено, — ответил кучер через маленький люк на крыше.

Высунув голову из окна, я посмотрел вперед и увидел множество кебов, колясок и омнибусов — на дороге образовался затор, задерживавший наше передвижение. И чем ближе мы подъезжали к реке, тем труднее было проехать; наш экипаж теперь едва полз, постоянно останавливаясь, а потом двигаясь снова.

Наконец терпение Брюнеля лопнуло.

— Сэмюэль, мы пойдем пешком. Поезжай за нами, когда эта давка начнет рассасываться.

Мы вышли на мостовую; по ней двигалась толпа пешеходов, поскольку дорога была забита транспортными средствами. Наконец Брюнель понял, что происходит.

— Вы только посмотрите, Филиппс! Просто не могу поверить. Эти болваны из компании разболтали новость о спуске корабля. Вот идиоты — превратили все в цирк!

Когда мы проходили в ворота судоверфи, Брюнель едва не взорвался, после того как человек с повязкой стюарда на рукаве потребовал у него билет.

— Билет, билет! Я собираюсь спустить на воду этот корабль! Пропустите нас и, ради Бога, закройте ворота!

Его слова явно подействовали на стюарда, и он жестом велел нам пройти. Однако я не заметил, чтобы ворота тут же закрылись за нами, а люди перестали проходить.

— Кое-кто теперь точно останется без головы, Филиппс! — продолжал бушевать Брюнель.

Люди были повсюду. Море цилиндров и женских шляпок волновалось у подножия платформы рядом с носом корабля. Народ толпился у двух огромных деревянных катушек, стоявших по обе стороны корабля. Эти гигантские бобины были обмотаны цепями, звенья которых были в два раза больше человеческой головы. Потеряв остатки терпения, Брюнель побежал вперед, как пес, преследующий крысу. Он кричал и размахивал руками, пытаясь отогнать зевак от корабля.

Повсюду царил хаос, но лишь вселенская катастрофа смогла бы отвлечь меня от созерцания корабля, чей корпус возвышался над столпотворением подобно железной горе. Его нос величественно возносился к небу, а с кормы свисали лопасти гигантского винта, готового в любой момент заработать. Расстояние между носом и кормой корабля было внушительным, как плата за поездку в хорошем кебе. Пять труб возвышались над ровной линией палубы, на которой виднелись крошечные человеческие силуэты.

Чудовище, которое Брюнель в хорошем расположении духа называл своим «большим ребенком», расположилось у берега реки. Его корпус поддерживали решетчатые платформы, стоявшие на мостке с рельсами, который под небольшим углом спускался с верфи в темную воду. Примерно посередине выкрашенного красной и белой краской корпуса корабля располагалась деревянная вышка, стоявшая как средневековое осадное сооружение у крепостной стены, внутри ее виднелась зигзагообразная лестница, поднимавшаяся от земли до палубы. Неподалеку виднелся железный остов одного из гребных колес корабля. Колесо было неподвижно, как прозябающая без дела ярмарочная карусель. Взволнованному гулу толпы вторила какофония медных духовых инструментов. Оркестру явно не хватало практики, и в производимых им звуках не было и намека на мелодию. В довершение всего многие из собравшихся, включая почти всех музыкантов, были пьяны.

С помощью стюардов, ассистентов и небольшой армии сотрудников верфи Брюнелю наконец удалось отогнать толпу от корабля и спусковых механизмов. Инженер никак не мог успокоиться — я слышал, как он изливал накопившееся:

— Вот идиоты! Что вы творите? Почему превратили все в балаган? Я же ясно заявил совету директоров — во время спуска необходима тишина, а вы у меня за спиной продаете билеты! Как люди услышат мои команды за криком пьяной, ревущей толпы! Даю слово, вы за это заплатите!

Брюнель закончил свою тираду, и хорошо одетый мужчина удалился с совершенно пришибленным видом.

К моему облегчению, гнев инженера утих, когда он снова увидел меня.

— И что вы думаете о корабле? — спросил он, когда я подошел к нему.

— Он прекрасен, мистер Брюнель. И такой огромный! Думаю, ни одна фотография не сможет этого передать. Мне кажется, я увидел бы его даже из окон моей больницы!

— Кое-кто считает, что я попытался отлить в железе свою гордыню, но они забыли, что в Австралии нет угля. И я уже устал повторять, что если он доплывет туда и вернется домой без дополнительной заправки свежим углем, значит, корабль достаточно большой, чтобы взять на борт топливо, необходимое для столь длительного путешествия. — Он замолчал на мгновение и глубокомысленно затянулся сигарой. — А знаете, доктор Филиппс, иногда я думаю, что построил не что иное, как прекрасный бункер для угля.

Ворота наконец закрылись, но это только подхлестнуло толпу. Мужчины и мальчишки забрались на них, чтобы удобнее было наблюдать за действом. Некоторые использовали в качестве зрительской трибуны ограду верфи. На нее залезло столько народу, что я испугался, как бы она не рухнула под их тяжестью. К нам подошел еще один человек, и я ожидал, что Брюнель опять начнет браниться. Но, к счастью, он не имел никакого отношения к компании, владевшей кораблем, — это был фотограф, который хотел сделать фотопортрет Брюнеля. Тот согласился, и фотограф подвел нас к ближайшей бобине. Теперь здесь не было людей, и она могла служить прекрасным фоном для фотографии.

Не успел Брюнель добраться до своей цели, как его снова окликнули. Теперь это был взволнованного вида мужчина со стопкой бумаг в руках.

— Мистер Брюнель, сэр, можно спросить, какое имя вы хотели бы выбрать для вашего корабля? Церемония начнется через полчаса.

Брюнель на мгновение призадумался, а затем ответил:

— Передайте, что я назвал его «Мальчик с пальчик».

Сотрудник компании посмотрел на листок бумаги.

— Но, мистер Брюнель, такого названия нет в списке.

Брюнель издевательски рассмеялся.