ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Больница никогда не спит — всегда какой-нибудь несчастный будет кричать в темной палате или привезут пациента, которому понадобилась срочная помощь. И все же по ночам здесь намного спокойнее. Прошло довольно много времени с тех пор, как я в последний раз дежурил в ночную смену, — обучающие хирурги, как правило, были избавлены от этой обязанности. Помимо дежурного врача, ночную смену должны были нести и сестры, которые в последнее время оказались под присмотром Флоренс и теперь учились не спать на посту. Но даже с наступлением ночи я не испытывал в этом месте дискомфорта. Только ночью я мог сосредоточиться на бумажной работе, не опасаясь, что мне помешают, и только в сумеречные часы мог уделить время дневнику, который в последнее время успокаивал меня. Он позволял в некотором роде упорядочить мысли, путавшиеся в голове после невероятных событий. В последнее время они случались со мной с завидной регулярностью, как прием пищи за завтраком и обедом. Тот вечер не должен был стать исключением. Я просидел за столом около двух часов и уже собирался покинуть кабинет, как вдруг мое внимание привлек шум в смотровой. Кроме меня, только Уильям и еще несколько хирургов могли заходить туда, но, учитывая позднее время, я не думал, что это был кто-то из них.

Зайдя в анатомический театр, я слегка приоткрыл дверь, но увидел лишь темную комнату и ведущую во двор дверь черного хода. В комнату проникал слабый свет от газового фонаря на улице, и я понял, что дверь была открыта. Мне не хотелось встречаться с возможным злоумышленником в замкнутом помещении или во дворе, поэтому я вышел из анатомического театра и направился к главному входу, по пути заглянув в свой кабинет и взяв из ящика стола револьвер. Мне даже не пришло в голову оповестить о моих сомнениях сторожа у ворот — он наверняка уже спал в своем кресле, поставив ноги на печку.

Я вышел на улицу, свернул налево и быстрым шагом направился вдоль здания больницы. На углу я остановился и посмотрел на улицу, проходящую позади здания и ведущую к воротам во дворе, которые были открыты. Около них стояла двуколка с запряженной в нее лошадью. Кучера нигде не было видно. Затем появилась фигура, согнувшаяся под тяжестью предмета, напоминавшего холщовый мешок, который свисал с плеча незнакомца. Мужчина бесцеремонно забросил мешок в двуколку и выпрямился. Даже издали при слабом свете уличных фонарей я тут же узнал Уильяма. Он, поправив что-то в задней части экипажа, прошел в ворота и исчез. Я обрадовался, что это оказались не мои недавние гости, однако поведение Уильяма заинтриговало меня. Я свернул за угол и направился к экипажу. Когда я подошел поближе, Уильям снова появился. Он закрывал ворота, стоя ко мне спиной и не замечал моего присутствия до тех пор, пока не повернулся. К тому времени я уже стоял около двуколки.

От удивления Уильям раскрыл рот.

— Доктор Филиппс! Господи, ну и напугали же вы меня!

— Решил поработать сверхурочно, Уильям?

Он бросил виноватый взгляд в сторону экипажа, словно раздумывая над ответом.

— Видите ли, сэр, я тут собрал кое-какой мусор. Давно хотел убраться, но все не мог найти подходящий транспорт. — Он указал в сторону двуколки: — А вот сегодня решил воспользоваться случаем.

— Да, действительно удобный случай. Ты ведь никогда не упустишь своего, верно, Уильям? — Он побледнел, я не стал ждать его ответа и сосредоточил внимание на предмете, который наверняка был какой-нибудь контрабандой. Лишь в этот момент я понял, что он тащил не мешок, а нечто завернутое в холстину. Я отдернул край и увидел человеческие ступни.

— Что за черт?..

— Это просто… излишки наших запасов, — пробормотал Уильям.

Я снял холстину и увидел все тело. Оно принадлежало недавно умершей женщине средних лет.

— С каких это пор, — бросил я, — у нас появились лишние тела? Особенно такие свежие, как это? На вскрытии я разбираю трупы до последней косточки, а ты по ночам вывозишь тела из больницы.

Уильям в тревоге оглядывался по сторонам. Он, без сомнения, боялся, что кто-то услышит мои сердитые крики, но мне было уже все равно.

— Как давно ты этим занимаешься?

Он виновато ссутулил плечи, как мальчишка, попавшийся за воровством яблок.

— Точно сказать не могу… но уже давно. Только знаете, доктор, их было не много. Может, с дюжину или около того.

— Дюжина! Господи, так это из-за твоего воровства у нас постоянно не хватало трупов! Куда ты собираешься везти тело?

— К… клиенту.

— Значит, ты теперь занимаешься торговлей?

— Я же не постоянно этим занимаюсь. Так, время от времени.

Я хотел ударить старого вора, но вместо этого стал заворачивать тело в холстину.

— Кто этот… твой клиент?

— Не знаю… какой-то мужчина, мы встретились в пабе. Поговорили, а когда он узнал, чем я занимаюсь, то пообещал подкидывать мне иногда работенку. Больше я его не видел. Он сообщает хозяину бара, когда ему нужно тело, и я забираю его из морга, а затем отвожу в старую рыбацкую хижину в Миллволле, беру оставленные для меня деньги и ухожу. И не задаю никаких вопросов.

— Значит, ты не спрашивал, зачем ему понадобились тела?

Уильям покачал головой.

Его ответ не удовлетворил меня, но я начал постепенно успокаиваться.

— Ради Бога, отнеси ее назад. Пора прикрыть эту лавочку.

Он вытащил из двуколки завернутый в холстину труп, но остановился, когда я схватил его за руку.

— Подожди. Оставь ее. Ты отвезешь тело, как и собирался, только я поеду с тобой.

— Но…

— Никаких «но». Поехали, иначе сдам тебя в полицию за воровство трупов.

Уильям замолчал, проверил, хорошо ли уложен груз, и взобрался на козлы. Вскоре я присоединился к нему. Кнут засвистел, и мы покатили по улицам Лондона, как пара ночных гробовщиков, управляющих импровизированным катафалком.

Полчаса спустя мы оказались на Собачьем острове. Поначалу я с замиранием сердца ожидал, что мы направимся к верфи Рассела, однако, не доезжая дотуда, свернули на Ферри-роуд и по изрытой колдобинами дороге поехали к берегу реки.

— Вон та хижина! — сказал Уильям. За все путешествие он не проронил ни слова и лишь теперь решил нарушить молчание.

— Хорошо. Тогда я сойду здесь. Доставь тело, как обычно, и уезжай.

— Но, сэр, здесь опасно ходить одному среди ночи.

Я спрыгнул.

— Спасибо за проявленную заботу, Уильям, но она выглядит несколько запоздалой. А теперь поезжай.

Уильям кивнул, и двуколка продолжила свой путь. Я спрятался в ближайшей канаве, откуда собирался наблюдать за происходящим. Доставив свой жуткий груз, Уильям развернул повозку и медленно поехал назад по изрытой колеями дороге.

Оставшись в одиночестве, я выбрался из канавы, где черная вода уже начала просачиваться мне в ботинки. Вверху у речной дамбы возвышался крестообразный силуэт мельницы, неподвижный и молчаливый. Ее крылья дрожали на ветру, но больше не вращались подобно стрелкам сломанных часов. Никаких звуков, кроме шелеста травы на ветру, и почти кромешная тьма. По ночам остров, находившийся вдали от постоялых дворов и дороги и представлявший собой безлюдную болотистую местность, казался самым глухим местом на земле. Время от времени поднимался ветер и выл страшно, как раненая собака. Этот звук легко можно было принять за вой заблудившихся призрачных гончих Эдуарда III, в честь которых и был назван остров.

Перспектива просидеть в этом месте всю ночь не особенно улучшала мое и без того не самое приподнятое настроение, и я уже подумывал над тем, чтобы покинуть свой наблюдательный пост, как вдруг у заброшенной мельницы мелькнул огонек. Я не успел разглядеть деталей, но кто-то явно открыл дверь и вышел на улицу. Выбравшись из канавы, я присел на корточки. Мне было ужасно неудобно, но я надеялся, что лучше смогу следить за происходящим через раскачивающуюся на ветру траву.

Лишь когда одинокая фигура отошла от темного силуэта мельницы, я смог рассмотреть ее хорошенько. Кем бы ни был этот человек, но он хорошо знал дорогу и даже без лампы смог безошибочно выбрать кратчайший путь до хижины. Несколько минут спустя он вернулся — тело свисало с его плеча как вещевой мешок. Человек подошел к стене, затем ненадолго снова загорелся свет, когда дверь открылась, и незнакомец исчез внутри мельницы.

Пригибаясь к земле, я пошел вперед, раздвигая руками траву. Я ненадолго остановился у хижины, убедился, что трупа там не было, и продолжил путь к дамбе. Я не стал рисковать и подниматься по лестнице, а предпочел взобраться по скользкому глиняному склону дамбы. Поднявшись наверх, я ощутил всю силу гулявшего там ветра. Сражаясь с ним, я добрался до мельницы, деревянная стена которой поскрипывала, как корпус корабля. Надо мной поднимались крылья мельницы, оборванная ткань билась о похожий на лестницу каркас. У меня не было настроения совершать еще одно восхождение, поэтому я стал обдумывать, как бы проникнуть внутрь. Слева от меня находилась небольшая деревянная лестница, ведущая к входной двери у самой дамбы, а справа — другая стена дамбы и река за ней. Глиняная насыпь в этом месте была достаточно широкой, и я заметил тропинку, позволявшую подойти к мельнице сзади.

На высоких стенах мельницы не было ни одного окна, поэтому я обошел вокруг, надеясь, что найду еще какой-нибудь способ попасть внутрь. Я решил, что если не обнаружу ничего подходящего, то зайду в дверь, что бы за ней ни было. На мою удачу, позади мельницы я нашел проем в стене высотой примерно мне по пояс, откуда открывался вид на реку. В оконце не было стекла, его закрывала тряпка, поэтому я без труда отодвинул ее и заглянул внутрь. Там было темно как в яме, но мне это оказалось даже на руку. Значит, на мельнице было еще одно помещение, где и горел свет, который я видел. Я оторвал тряпку и протиснулся в отверстие, надеясь, что меня не услышат за шумом ветра.

Пару минут я стоял совершенно неподвижно во тьме, казавшейся мне кромешной, и ждал, когда глаза привыкнут, как привыкли они к ночной темноте за стенами мельницы. Склонив набок голову, я прислушался. Ничего. Но в этот момент на противоположной стене маленькой комнаты я заметил слабую полоску света. Держась стены, я стал тихонько двигаться в ее направлении, обогнув по пути узкую железную койку. Свет сочился из трещины в двери, через которую можно было рассмотреть фрагмент находившегося за ней помещения. Заглянув туда, я заметил какое-то движение, но щель была слишком мала, чтобы понять, сколько человек находится в помещении, однако понимал, что их там могло быть и трое или даже четверо.

Выяснить все наверняка можно было, лишь открыв дверь. Мне не по вкусу была подобная перспектива, но, с другой стороны, эффект внезапности мог сыграть мне на руку, к тому же пистолет, оттягивающий карман, придавал мне решительности. Я не нашел дверной ручки и просто толкнул дверь, которая тут же поддалась и слегка приоткрылась. Мельница была давно заброшенной, и я сомневался, что в последнее время кто-то смазывал петли. Мне хотелось как можно дольше оставаться незамеченным, поэтому я стал прислушиваться, надеясь уловить звук, который мог бы замаскировать скрип двери, когда я открою ее. Долгое время я ничего не слышал, кроме шарканья ног и поскрипывания половиц. Но затем металл ударился о металл. Этот звук был мне хорошо знаком, и я прекрасно понимал, что он продлится недолго.

Я толкнул дверь, и она со скрипом приоткрылась на три-четыре дюйма. Удары молота прекратились, однако, судя по всему, мое движение осталось незамеченным. Сжимая в руке пистолет, я заглянул в комнату и увидел стоявшего ко мне спиной человека. На нем было длинное пальто, спускавшееся почти до пола. Он склонился над столом, где лежало тело женщины. Ее голова была повернута ко мне и слегка запрокинута, подбородок вздернут, а рот приоткрыт. Человек согнулся над верхней частью тела. Шум исходил от маленького молотка и стамески — я сам часто использовал эти инструменты, чтобы вскрыть грудную клетку мертвеца. Мужчина работал быстро — с силой бил молотком по стамеске, — и вскоре вытащил из груди женщины сердце. Пистолет задрожал у меня в руке, когда я осознал весь ужас ситуации. Не было никаких убийств, никакой охоты на проституток. Нет, вся правда открылась передо мной в виде изуродованных останков. Тела, которые вылавливали из реки, были мертвы задолго до того, как из них извлекали сердце и легкие. Инспектор Тарлоу охотился за химерами и всякий раз выходил на меня. Он заподозрил меня в самых ужасных убийствах лишь потому, что стоявший передо мной лунатик решил заниматься по вечерам вскрытием трупов на старой заброшенной мельнице.

Я вышел из своего убежища, а хирург, положив в металлический таз только что извлеченные органы, снова склонился над столом.

Оккам даже бровью не повел.

— Итак, доктор, что привело вас сюда этой холодной ночью?

Я не сразу нашелся что ответить, поскольку все еще находился под впечатлением от увиденного.

— Вы можете поблагодарить за это Уильяма. Он подвез меня вместе с… — указал я пистолетом, — вместе с вашим пациентом. Вы рехнулись? Что вы делаете?

— Думаю, это очевидно. Особенно для вас, доктор.

— Только не пытайтесь сравнивать эту… эту работу мясника с моей деятельностью.

— Знаю, доктор, я не обладаю вашими навыками, но будьте гуманны. Мы все с чего-то начинали.

— Это точно. Но не все мы хирурги, Оккам. У вас нет на это прав… вы совершаете преступление!

— Не понимаю почему. Эти тела все равно должны были пойти под нож. Ваш или мой — не вижу разницы.

— Вы будете объяснять это полиции. А знаете ли вы, что они ищут серийного убийцу, который вырезает сердца у своих жертв?

— Я видел, как они разыскивали что-то у реки. Обычно тела остаются под водой, но иногда поднимаются на поверхность. В последнее время я понял, что эффективнее всего набивать пустую грудную клетку свинцом.

— Боже, сколько их всего было?

— Пятнадцать, может, двадцать. Я уже сбился со счета. Ваш человек, Уильям, оказывает неоценимую услугу мне и всему человечеству.

Уильям говорил только насчет дюжины.

— Полиция подозревает в этом меня. Они считают, что я убийца!

Оккам поднял голову, на его лице изобразилось удивление.

— Я не знал об этом. Жаль, очень жаль, приношу свои извинения. Но, поскольку вы все еще на свободе, я делаю вывод, что их подозрения не нашли подтверждения.

У меня не было времени пересказывать ему список улик Тарлоу.

— Пока да, но… что бы там ни было, это должно прекратиться.

Оккам, похоже, впервые заметил пистолет и укоризненно приподнял брови.

— Неужели в этом есть необходимость?

Он покачал головой.

Положив оружие на край стола, я обошел его и остановился напротив Оккама.

— Надеюсь, мы одни?

Он кивнул. И я словно завороженный стал наблюдать, как он вернулся к вскрытию и начал извлекать легкие. Он действовал неуклюже, и я едва сдержался, чтобы не поправить его.

— Зачем вы это делаете, Оккам? И что вы имели в виду, когда говорили о неоценимой услуге для всего человечества?

— Зачем создавать искусственное сердце, но не использовать его по назначению? Это же все равно что построить корабль, но так и не спустить на воду. Вы не согласны со мной? Или вы считаете, что все это ерунда?

— Значит, вы думаете, что сможете оживлять мертвых?

— Пока нет. — Его голос дрогнул от сожаления. — Нам еще предстоит устранить некоторые трудности. Сейчас я пытаюсь решить проблему присоединения устройства. Как говорится, практика ведет к совершенству.

— Но сердце было изготовлено всего лишь несколько месяцев назад; что вы делали с телами все это время?

Он оторвал взгляд от своей работы, его руки все еще оставались в груди женщины.

— Были и другие сердца, примитивные прототипы, не то что последний экземпляр. Однако теперь мы близки, очень близки к достижению нашей цели. Во многом благодаря вам, доктор Филиппс.

Я сделал шаг вперед.

— Благодаря мне?

Оккам рассмеялся.

— А почему, вы думаете, Брюнель пригласил вас в Клуб Лазаря? Неужели только для того, чтобы вы вели конспекты встреч? Ему нужны были ваши знания хирурга. Ваша презентация и лекции дали нам новый стимул, подарили свежие идеи для модификации и усовершенствования механизма.

Конечно, я знал, что Брюнеля прежде всего интересовала моя работа, он сам мне об этом говорил, однако Оккам, похоже, держал меня за дурачка. Но теперь я был безоружен и решил проигнорировать издевку в его голосе, даже не пытаясь развеять его заблуждение.

— Рад, что смог вам помочь, — сказал я. В конце концов, это было лишь одно из многочисленных заблуждений, переполнявших мысли этого человека.

Однако его высокомерный тон тут же исчез.

— Не только нам, — заметил он с опасением в голосе. — Боюсь, именно из-за этих усовершенствований Рассел снова заинтересовался устройством. Я просил Брюнеля не читать тот злосчастный доклад.

— Когда меня не было в городе?

— Надеюсь, вы не обиделись, что он не дождался вашего возвращения?

Оккам никогда не производил впечатления особенно тактичного человека, и его вопрос немного удивил меня. «Он переменчив как ветер», — подумал я, качая в ответ головой, хотя на самом деле, конечно, обиделся.

— Видите ли, — продолжил Оккам, — он очень переживал из-за предстоящей поездки. Его здоровье было в плачевном состоянии, и, полагаю, не было никаких гарантий, что он вернется домой. К тому же он давно хотел похвастаться своим достижением и больше не мог ждать. Что до моей работы здесь… Знаете, я, как и Брюнель, присутствовал на некоторых ваших лекциях, но предпочитал сохранять анонимность.

Он снова сосредоточился на трупе, продолжая одновременно говорить и орудовать скальпелем.

— Вы талантливый учитель, доктор Филиппс, но ничто не может сравниться с личным опытом. Этому я научился, работая на верфи. Броди отказался от какого-либо участия в этом деле, и я понял, что, когда наступит время, мне самому придется выполнить операцию.

Удовлетворенно вздохнув, хирург-любитель отошел от стола, держа в открытых ладонях легкие, и положил их в таз поверх сердца, как будто собирался приготовить пирог.

Теперь я наконец-то смог осмотреться и понял, что мы находимся внутри деревянного механизма. Посередине из пола торчала тяжелая ось, которая поднималась подобно колонне, исчезая в темноте над нами. Жернова, к которым была прикреплена ось, располагались у нас под ногами. Свисавшая из углов и щелей паутина говорила о том, что мельницу давно не использовали, но когда она работала, жернова двигались благодаря огромным деревянным шестеренкам, занимавшим большую часть помещения. Шестеренки приводили в движение балки и маховики, которые находились у нас над головами и были скреплены кожаными приводными ремнями. Когда-то весь механизм оживал благодаря движению крыльев мельницы. Теперь же они оставались неподвижными, несмотря на сильные порывы ветра, однако внутренний механизм мельницы скрипел и дрожал, словно хотел вернуться к работе.

Я открыл дверь на лестницу, ведущую на верхний этаж, представлявший собой всего лишь небольшую лестничную площадку. Оттуда вверх вела еще одна лестница, заканчивающаяся у чердачного люка. На нижней лестничной площадке сбоку стоял высокий продолговатый предмет, накрытый тканью. Он напоминал шкаф или комод, занавешенный от пыли.