Что это было за место? И почему его больше нет?

Что там сейчас?

Музыка становится увереннее, звон тарелок и более напористый ритм все громче.

Она доносится с пустого участка.

Я знаю это, хотя и не понимаю, откуда.

Как будто помимо моей воли ставлю ноги на пол.

Уже совсем стемнело, если там что-то и происходит, то наверняка что-то связанное с наркотиками — покупка, продажа, потребление. Они прикрываются музыкой?

Но ноги уже несут меня вниз, в темноту книжного. С телефонным фонариком в руке я открываю дверь и выскальзываю на улицу.

Я прислоняю фонарик к ноге и поеживаюсь на холодном ветру, гуляющему по Каштановой улице. Десяток шагов — и я у железных ворот. Мурашки предчувствия бегут по спине.

В темноте я ясно вижу мерцание, которое заметила раньше. Тут и там между побегов и стеблей что-то переливается. И музыка, все еще негромкая, но отчетливо слышная за воротами.

Почти бездумно, по крайней мере не рассуждая, я снова трогаю замок и тяну вниз металлическую щеколду, хоть это и бесполезно.

Щеколда со стуком поддается. Ворота открываются. Немного, но достаточно.

Открыто.

Открыто в ожидании меня.

Глава 6

Как я могу искать красоту и истину, если не знаю в глубине сердца, что такое истина и красота?

Должно быть, мы все храним в глубине души воспоминания о потерянном рае.

Генри Ноуэн

Ворота открываются с трудом.

Я толкаю сначала одной рукой, потом прячу телефон в карман и толкаю обеими. Ворота слегка поддаются, и я нажимаю плечом, чувствуя пульсацию крови в венах.

Плющ держится крепко, его поддерживают стебли трав настолько толстые, что больше похожи на кустарники.

Градус за градусом я открываю створку ворот, завороженная, как дитя, едва слышными звуками дудочки крысолова за решеткой. Где-то там я смогу найти ответ, хотя и не понимаю еще вопроса.

Ворота не поддаются. Я морщусь от боли, когда железо ударяет мне в грудную клетку. Не сошла ли я с ума, что пытаюсь силой посреди ночи открыть непонятные ворота?

Еще один рывок, и я проскальзываю внутрь, ощущая на лице шелковые поцелуи листьев.

Ворота захлопываются за мной, как железные челюсти. Я внутри.

Включаю фонарик. Сердце вот-вот выскочит из груди. Встречу ли я группу бездомных вокруг костра? Или что похуже?

Свободной рукой раздвигаю реку трав и веток и ныряю в образовавшийся изумрудно-зеленый тоннель. Свет телефонного фонарика танцует на листьях, будто светлячок, ищущий дорогу домой.

Музыка все громче, мерцание, которое я видела с улицы, усиливается до теплого сияния в глубине. Я выключаю фонарик, прячу телефон и иду на свет. Двумя руками я раздвигаю заросли, пригибаясь, чтобы не получить по лицу веткой или плющом. Травянистый тоннель пахнет мокрой глиной и новой жизнью, как теплица зимой. Я вдыхаю чудесный землистый, болотистый запах полной грудью.

И вот наконец я вываливаюсь на край широкой лужайки размером с парк, но почему-то уютной, как объятия.

Голова кружится. Я пытаюсь схватиться за что-нибудь, удержать равновесие и цепляюсь за ветку клена не толще палочки волшебника.

— Что… Что это? — Слова выскальзывают из моих губ, и от удивления я не могу набрать в легкие достаточно воздуха, чтобы сказать что-то еще.

Глаза разбегаются.

В центре поляны возвышается гигантское дерево — должно быть, виргинский дуб, единственный вид вечнозеленых дубов, украшенный свежими листьями, несмотря на то, что сейчас только ранняя весна.

Хотя сейчас так не кажется… воздух стал намного теплее.

В нескольких метрах над землей ствол цвета корицы разделяется на несколько ветвей, каждая из которых смотрит в своем направлении. Гостеприимные руки дерева над поляной образуют подобие беседки, они похожи на мать, защищающую своих детей. В заплатках между листьями видны персиково-кобальтовые сумерки.

Но внимание мое приковывает то, что происходит под деревом.

Пустые железные сферы висят на тросах разной высоты. Каждая сфера — это глобус размером с дыню, внутри каждого горит рубиново-белый огонек, подсвечивающий силуэты континентов, как раскаленное ядро внутри земли. Фонари-глобусы освещают стол, покрытый матово-белой хлопковой скатертью до земли. По краям его украшают гирлянды из зелени, щедро усыпанные маленькими розами. На столе расставлен пир из самых изысканных угощений, которые можно себе представить.

У корней дерева лежит что-то еще, но мое внимание привлекают люди.

Человек пятьдесят, одетые в исторические костюмы — но какую эпоху они изображают? — заполняют этот прием разговорами и смехом, стоя в небольших кругах с бокалами в руках или сидя за круглыми столами, на которых покоятся стеклянные миски с водой, цветами и свечками.

— Невероятно, — снова шепчу, боясь спугнуть наваждение.

Я потираю руки в предвкушении, затем оборачиваюсь, чтобы рассмотреть все.

Что-то не так с моей одеждой.

Домашние штаны и толстовка исчезли. Провожу рукой по мягчайшей ткани незнакомого платья. Ткань цвета слоновой кости отлично сочетается с вышитыми аметистовыми цветами вистерии на стеблях цвета морской волны, распустившимися на пышной юбке. На ногах — нежно-розовые сандалии на завязках. Ветер щекочет мою шею, и, подняв руку, я обнаруживаю, что мои волосы убраны в безупречный французский пучок, за правое ухо заправлена пара лепестков, а сережки стали длиннее.

Ощущение изысканной утонченности смешивается с приливом детской наивности, и я снова кружусь, кружусь, кружусь, и моя юбка кружится вокруг меня, как лавандово-белая юла.

Смеюсь. У меня будто дежавю.

Я останавливаюсь, прежде чем упаду с ног от головокружения. Я оборачиваюсь, ища глазами мой травяной проход. Скамейка из белого мрамора с черными прожилками, белая магнолия, вокруг — высокие терракотовые горшки, из которых, теснясь, свешиваются роскошные розовые, бордовые и золотистые цветы: бугенвиллеи и астильбы. За горшками стоит факел, освещающий растения.

На нетвердых ногах я делаю несколько шагов назад и сажусь на скамейку, не отводя глаз от людей у дерева. Глубокий вдох — и выдох. Моя тревога улетучивается.

Под ногами в прожилках мозаики из серого сланца змеится мох. Воздух наполнен запахом жасмина и жимолости, я почти чувствую их сладость во рту. Будто из ниоткуда слышны всплески и тихое журчание воды, смешивающиеся с потрескиванием факела.

Почему все это время я растила только скучные однолетники на крыше книжного? Когда мы продали дом Ба, я рассталась со своей любовью к садоводству. Оставила позади ощутимое выращивание красоты, когда-то питавшее мою душу.

Меня вдруг охватило неудержимое желание запустить руки в землю.

Никто из обитателей неземного сада меня еще не заметил. Сколько еще я могу так наблюдать, скрываясь в уголочке? Я хочу оставаться в тени, но жажду общения.

Попросят ли меня уйти? Очевидно, мне здесь не место.

В чем здесь загадка? Сад на вид больше, чем ограждающие его кирпичные стены. Да и величественный дуб, должно быть, видно с улицы.

Я наблюдаю за разговорами, смехом и светом, над столами витает дух содружества, сопровождающий несомненно умные и интеллектуальные беседы. Изящная еда и вино, жизнь в изобилии в укрытии древа.

Невинность — вот что за слово вертится у меня в голове. Не как антоним к «разврату», а в противоположность холодной реальности, нападающей на нас в юности и крадущей детское удивление, веру в чудеса.

Меня влечет мелодия. Рядом со столом, заполненным едой, стоят три человека с инструментами. Чернокожий мужчина отбивает стаккато на барабанах, усатый латиноамериканец ударяет по туго натянутым струнам сияющего контрабаса, большая белая женщина с короткими седыми волосами, в мужском костюме и узком галстуке бьет по клавишам пианино, играя радостную версию «Day and Night» Коула Портера. Рядом с ней стоит белый мужчина в очках с темной оправой, улыбаясь и кивая, как довольный учитель.

Так вот она — музыка, приведшая меня сюда. А фонари, сияющие на фоне сумеречного неба, — мерцание в траве.

На секунду я закрываю глаза, не в силах справиться с нахлынувшими запахами, калейдоскопом цветов и мажорной мелодией. Меня пронизывает тепло, пустоту в душе заполняет спокойствие, тревога улетучивается.

Я снова открываю глаза, недвижима внутри, наблюдая снаружи. Я чувствую, будто связана с деревом золотой нитью, и эта связь проходит через мое сердце и сквозь каждого человека на этой невозможной вечеринке.

Приглядевшись, я вижу предметы у корней дерева: несколько мольбертов, блестящая в свете фонарей скульптура. Небольшой столик со стопками — наверное, книги и бумаги?

Может ли существовать такое пристанище для нетронутой красоты? Я сплю, наверняка сплю, и все же окружение кажется мне более реальным, если и существует «реальность», чем вся моя жизнь до этого. Я чувствую себя здесь… своей. Будто это мой настоящий дом, забытое прошлое. Как, если я никогда раньше здесь не была?

Я дотрагиваюсь до своей щеки и обнаруживаю, что пальцы мокрые от слез.

Жест отвлекает внимание одного из мужчин от разговора. Его собеседница — бледная невысокая женщина, одетая в платье по моде 1930-х годов, волосы пострижены в короткое каре — бросает взгляд в мою сторону. Мужчина слегка улыбается мне, в глазах — дружеское недоумение, лоб нахмурен. Кивнув женщине, он идет ко мне, останавливаясь у одного из столиков, чтобы опустошить хрустальный декантер в два бокала.