— Мне подчиняются все… в конечном итоге.

О боже! Какой козел!

Я картинно закатываю глаза, обхожу его сбоку и иду по дорожке, выпрямив спину и ускоряя шаг, — по идее, это должно показать ему, что я не желаю, чтобы он шел за мной. Потому что, когда он говорит такие вещи, мне становится неважно, что меня влечет к этому парню. Зачем тратить время на человека, который возомнил, что своим существованием он всех осчастливил?

Однако, похоже, Джексон умеет понимать язык тела не так хорошо, как я полагала, или же ему просто-напросто пополам. Как бы то ни было, он не отваливает, как ожидала я, а идет рядом со мной, не отставая, как бы быстро я ни заставляла себя идти.

Это достает и само по себе, а тут еще и эта мерзкая самодовольная ухмылка, которой он даже не пытается скрыть. И взгляд искоса, за которым следуют слова:

— Близко общаясь с Флинтом Монтгомери, ты слишком высовываешься. Лезешь на рожон.

Я игнорирую его и иду дальше, просто иду дальше.

Не дождавшись моего ответа, он продолжает:

— Дружба с дра… — Он вдруг осекается и прочищает горло. — Дружба с таким малым, как Флинт, это…

— Что? — набрасываюсь на него я, вне себя от злости. — Дружба с Флинтом — это что? О чем ты?

— Это все равно что намалевать у себя на спине мишень, — отвечает он, немного ошарашенный моим гневом. — Близко общаясь с Флинтом, ты не сможешь оставаться в тени.

— Да ну? А что же тогда могло бы означать близкое общение с тобой?

Его лицо утрачивает всякое выражение, и какое-то время я думаю, что он не станет отвечать. Но в конце концов он говорит:

— Это была бы полнейшая, совершеннейшая глупость.

Это не тот ответ, которого я ожидала, особенно от такого высокомерного и вредного типа, как он. Но его откровенность и прямота обезоруживают меня, и, хотя до этого мне казалось, что тут нечего говорить, я отвечаю:

— И все же ты здесь.

— Да. — Его темные задумчивые глаза всматриваются в мое лицо. — Я здесь.

Между нами повисает молчание — тяжелое, опасное, полное скрытых смыслов и напряженное, словно натянутый под цирковым куполом канат.

Мне надо уйти.

Ему надо уйти.

Но мы оба застыли и не сдвигаемся с места. И, быть может, я сейчас даже не дышу.

Наконец Джексон шевелится, хотя напряжение это не разряжает, и делает шаг ко мне. Потом еще, еще, пока между нами не остаются только мои объемистые одежки и тончайший слой воздуха.

По спине у меня бегают мурашки — не от холода, а от того, что Джексон сейчас так близко.

Мое сердце стучит часто и гулко.

Голова идет кругом.

Во рту сухо, как в пустыне.

Состояние остальных частей моего тела не лучше… особенно когда Джексон берет мою руку в перчатке и большим пальцем гладит мою ладонь.

— О чем вы с Флинтом говорили? — спрашивает он, секунду помолчав. — На вечеринке?

— Я не помню, честно. — Это звучит как уход от ответа, но это чистая правда. Когда Джексон прикасается ко мне, я с трудом могу припомнить даже мое собственное имя.

Он не ставит мои слова под сомнение, но уголки его губ приподнимаются в на редкость самодовольной улыбке.

— Вот и хорошо, — шепчет он.

Эта его самодовольная ухмылка почему-то помогает мне успокоиться — наконец-то, — и теперь уже моя очередь задать вопрос:

— А о чем ругались вы с Лией?

Не знаю, чего я ожидала — возможно, что сейчас у него снова сделаются стеклянные глаза или он скажет, что это не мое дело. Но вместо этого Джексон отвечает:

— О моем брате. — И его тон говорит, что он не просит сочувствия и не потерпит его.

Я ожидала не такого ответа, но тут те немногочисленные фрагменты информации, которые у меня есть, складываются в цельную картину, и у меня падает сердце.

— Хадсон… был твоим братом?

Сейчас я впервые вижу в его глазах неподдельное удивление.

— Кто рассказал тебе про Хадсона?

— Лия. Вчера, когда мы с ней пили чай. Она сказала, что… — Я осекаюсь, видя ледяной холод в его глазах.

— Что именно она рассказала тебе? — Он произносит это пугающе тихо.

Я сглатываю и быстро заканчиваю:

— Только одно — что ее бойфренд умер. О тебе она ничего не говорила. Я просто предположила, что ее бойфренд может быть…

— Моим братом? Да, Хадсон был моим братом. — Тон у него сейчас ледяной, полагаю, это нужно ему для того, чтобы не показать мне, какую боль эти слова вызывают в его душе. Но я тоже пережила утрату и уже несколько недель пытаюсь делать то же самое, так что ему меня не обмануть.

— Мне так жаль, — говорю я и беру его за руку. — Я знаю, словами твоему горю не поможешь, но мне правда очень жаль, что ты так страдаешь.

Несколько долгих секунд он молчит и глядит на меня этими своими темными глазами, которые видят так много и показывают так мало. Наконец, когда я начинаю думать, что еще тут можно добавить, он спрашивает:

— Почему ты полагаешь, что я страдаю?

— А разве нет?

Опять долгое молчание. Затем он отвечает:

— Не знаю.

Я качаю головой:

— Я не понимаю, что ты хочешь этим сказать.

Он тоже качает головой, пятится, отступает на пару футов назад. Теперь моя рука сжимает пустоту.

— Мне нужно идти.

— Подожди. — Я знаю, что мне не стоит этого делать, но все равно опять беру его за руку. — Что, ты уйдешь просто так?

Он позволяет мне держать его руку одну секунду, две. Затем поворачивается и идет к пруду таким быстрым шагом, что это больше похоже на бег.

Я даже не пытаюсь догнать его. За последнюю пару дней я уяснила, что, когда Джексон Вега хочет исчезнуть, он исчезает и мне не под силу этому помешать. Так что я поворачиваюсь в другую сторону и иду к замку.

Теперь, когда я точно знаю, куда направляюсь, путь кажется мне куда короче, чем вначале, когда я блуждала по кампусу школы. Но меня не оставляет неприятное чувство — мне чудится, что за мной следят. Что, разумеется, полная чушь — ведь Джексон двинулся в другую сторону, а Лия ушла из беседки сразу после их перепалки.

Это чувство не отпускает меня всю дорогу до входа в замок. Но мне не дает покоя и что-то еще, хотя я никак не могу понять что. Во всяком случае, до тех пор, пока я наконец не оказываюсь в тепле и безопасности моей комнаты. Это доходит до меня, когда я один за другим снимаю с себя слои теплых одежек.

Ни на Лии, ни на Джексоне не было куртки…

Глава 17

Лучший друг девушки — это не бриллианты, а благоразумие

— Ты уверена, что у тебя для этого достаточно сил? — спрашивает Мэйси несколько часов спустя, когда я достаю из стенного шкафа толстовку.

Она что, шутит?

— Совсем не уверена.

— Так я и думала. — Она испускает тяжелый вздох. — Если хочешь, мы можем все отменить. Сказать всем, что у тебя еще не прошла горная болезнь.

— И дать Флинту повод думать, что я трусиха? — Вообще-то мне по барабану, подумает ли Флинт, что я испугалась, или нет — просто Мэйси так радовалась перспективе поиграть в снежки, что я ни за что не лишу ее этого удовольствия. А после того как она предложила все отменить, поскольку ей известно, что я не в форме, моя решимость только возросла. — Мы пойдем играть в снежки и…

— И надерем кому-то задницу?

— Я хотела сказать «постараемся не опростоволоситься», но, пожалуй, ты права — тут нужен более позитивный настрой.

Она смеется — именно этого я и хотела, — вскакивает с кровати и начинает утепляться, натягивая на себя один слой одежек за другим. Хоть у кого-то в этой странной школе есть голова на плечах. После того как вчера я узрела ту пару придурков, гулявших по морозу в футболках, а сегодня увидела, что ни на Джексоне, ни на Лии не надета теплая куртка, мне начало казаться, что всем здесь холод нипочем. Как будто они инопланетяне и только я человек, причем несведущий и слабый.

Конец ознакомительного фрагмента