— Еще бы! Ужасная история, но чем я могу тебе помочь?

— Он часто брал у вас книги?

Сузанна задумалась, потом покачала головой. Разумеется, она могла свериться с базой данных в компьютере, но она и без того знала всех, кто берет книги, особенно пожилых. Может, раньше он и приходил за книгами, но в последние годы — нет. Это подтвердило догадку Эйры. В доме старика она не видела ни одной книги, которая лежала бы на виду. Она даже проверила фотографии, сделанные криминалистами, и тоже ничего не нашла. Ведь никто же не ставит взятые в библиотеке книги на полку — они там затеряются.

— Он звонил сюда, — сказала Эйра, — пару раз в середине мая. Не помнишь, о чем вы говорили?

— Я об этом как-то не подумала, — Сузанна опустилась на стул. — Кажется, он спрашивал про какие-то статьи в газетах. Точно, это был он!

Эйра ощутила мимолетную грусть. Библиотекарша обладала той особенной памятью, характерной для людей их профессии, которая делает их похожими на ходячий каталог. Ее мама тоже когда-то была такой, еще совсем недавно она точно знала, что хочет каждый из ее читателей, и даже то, о чем они еще не знали, но что обязательно должно было им понравиться. Еще год назад Черстин с легкостью могла вспомнить телефонный звонок из сотен других телефонных звонков. Если бы и сейчас столько же звонили, но народ уже не так часто берет книги. За те пятнадцать минут, пока она там была, в библиотеку зашли всего трое, да и то один хотел просто воспользоваться туалетом.

— Но у нас еще нет организованного поиска статей, — продолжала Сузанна, — к тому же он спрашивал про газеты из Норрботтена или, может, из Вестерботтена, тех лет, когда их еще не выкладывали в интернет. Я сказала ему, что если у него нет своего компьютера, он может прийти сюда и воспользоваться нашим — я помогу ему связаться с кем нужно.

— Он так и сделал?

— Не знаю. Может быть, в тот день работала моя коллега, но ко мне он не приходил, я бы запомнила.

— Это точно, — подтвердила Эйра.

— Передавай привет маме. Если она меня еще помнит. Но даже если не помнит, все равно передавай.

Когда она вернулась обратно в полицейский участок, на ее месте сидел Август Энгельгардт. Не то чтобы каждый сотрудник имел свое строго оговоренное рабочее место, и потом на данный момент она ведь все равно была прикреплена к другому отделу, но все же Эйра относилась к этому столу как к своему.

— Я тут подумал, что тебе захочется на это взглянуть, — сказал он и слегка откатился назад на стуле.

Наклонившись вперед, Эйра оказалась очень близко от парня. Странное ощущение пронзило ее тело, но она даже самой себе не призналась бы в этом.

— Моя девушка откопала это в ленте новостей, — пояснил Август.

Это была страница одной из популярных соцсетей, по экрану бежали многочисленные комментарии.

Имя Улофа Хагстрёма кочевало из одного окошка в другое.

Надо отчекрыжить ему хер и все остальные причиндалы. Какого дьявола таких типчиков отпускают на свободу. Полиция защищает насильников, потому что они сами там все насильники. Да вешать их надо, этих мерзавцев, на первом же суку, а тем героям, кто так и делает, — почет и уважуха.

И так далее и тому подобное.

Эйра тихо выругалась.

Они старались сохранить его имя в тайне, но все в полиции, разумеется, были об этом осведомлены. Информация может просочиться тысячей разных способов. К тому же все произошло в округе, где всем прекрасно известно, кто он.

Август подался вперед и задел рукой ее бедро.

— И уже больше ста людей поделились этой ссылкой, — сообщил он, листая страницу вниз. — И еще семь, пока я здесь сижу.

Мы должны сообщать всем, где они живут, значилось в одном из комментариев. Мы должны предупреждать друг друга. СМИ замалчивает эту тему. Но это наше право — знать.

— А твоя девушка, — спросила Эйра, — она тоже оставила какой-нибудь комментарий?

— Она просто поделилась ссылкой, — пожал плечами Август.

— Пожалуй, тебе стоит попросить ее больше так не делать.

— Я знаю.

Чаще всего моменты просветления случались по утрам, примерно между пятью и шестью часами, когда Черстин Шьёдин вставала с постели и шла варить кофе.

Иногда он получался крепким, а иногда чересчур крепким, но Эйра не говорила об этом матери. Каждое утро было как убежище, пока полученные за день впечатления не оставили после себя сумбур в голове. Когда луг, сбегавший к старому порту в Лунде, был еще безмятежно спокоен и тих. Когда-то там было очень оживленно, парусные суда со всего света причаливали к берегу. Вот уже скоро девяносто лет будет, как здесь остановили колонну демонстрантов. Вся округа в ужасе замерла, когда засвистели пули солдат, когда пали друзья. Пять смертей всего за несколько секунд.

Здесь покоится шведский рабочий, вырезано на памятнике на братской могиле. Голод — это преступление, помни об этом.

Эхо расстрела в Одалене навечно осталось в Лунде. Впрочем, долгое время его не называли «расстрелом», предпочитая говорить «случившееся в Одалене», это звучало более нейтрально, как будто суровую правду жизни можно смягчить какими-то там словами. Государство, которое защищало штрейкбрехеров и позволило расстрелять своих рабочих. Кровь, пролившаяся в тот день. Трубачи, трубившие команду: «Прекратить огонь!» Это слишком серьезная страница истории, чтобы так просто можно было от нее отделаться. Никто не хочет этого. И все этого хотят. Никогда не потеряют своей актуальности разговоры о том, кто участвовал в марше демонстрантов, а кто нет, чьи родители, чьи дедушки и бабушки были там. Никто не заикался на тему «давайте лучше не будем об этом», потому что народ не желал мириться с тем, чтобы эта часть его истории оказалась предана забвению.

— Барахолка в Сёрвикене? — Черстин подняла глаза от газеты, которую она прочитывала от корки до корки, а потом почти сразу же все забывала. — Да, конечно же, я ее знаю. Это в том белом домике возле крутого поворота. Я часто туда ездила покупать материю. Как же звали тамошнюю хозяйку?..

Эйра знала, что она могла к кому угодно обратиться в Сёрвикене и узнать, кем была владелица магазинчика, у которой часто обедал Свен Хагстрём, но ей было важно поговорить с матерью, заставить Черстин вспомнить. В последнее время ее часто поражало, сколько же всего было с этим связано: ты помнишь ее или его, помнишь эту песню, фильм, книгу, помнишь, что мы делали, в каком году это было?

— Карин Баке! — крикнула Черстин, когда Эйра уже стояла на пороге. — Вот как ее зовут! Я, пожалуй, могла бы поехать туда с тобой, вдруг у нее появилось в продаже что-нибудь интересное?

— Мне нужно туда по работе, — объяснила Эйра, — это связано со смертью Свена Хагстрёма. Помнишь, мы об этом говорили? Ты еще читала в газете.

Новость уже давно перестала быть новостью и с первых полос газет переместилась в середину, где теперь писали в основном про то, что полиция замалчивает обстоятельства дела и что у них нет никаких новых зацепок. В Сети журналисты укоряли власти в том, что они игнорируют версию о волне грабежей за рубежом.

— Неужели ты должна всем этим заниматься? — с недоумением спросила Черстин. Снова этот ее беспокойный взгляд. Страх, постоянно таящийся у самой поверхности и заставляющий ее пальцы лихорадочно хватать все, что под руку попадется. — Пожалуйста, будь осторожна.

И она протянула Эйре шарф, как будто дочь все еще была ребенком.

Как будто на дворе была зима.

В машине Эйра стянула с себя шарф и позвонила в Управление. ГГ планировал дождаться одного из своих коллег-следователей, чтобы тот помог разыскать ему нескольких рабочих-латышей, которые жили в палатках в семи километрах от места убийства.

— Версии властей никогда нельзя игнорировать, — объяснил он.

Поэтому Карин Баке он передал Эйре, заявив, что полностью ей доверяет.

Дом в Сёрвикене оказался совсем маленьким и забитым всякой всячиной, но не так, как у Свена Хагстрёма, у которого все барахло было свалено как попало и того гляди грозило обрушиться сверху. В здешнем беспорядке угадывалась приверженность к вещам определенного типа, вроде ваз с цветочным узором, синей керамики и бессчетного множества птичек из стекла.

— Продавать я уже перестала, — объяснила Карин Баке, — но покупать все равно продолжаю. Сейчас все говорят о том, что к старости надо избавляться от вещей, чтобы те, кто станет жить здесь после твоей смерти, были освобождены от необходимости расчищать завалы, но я все равно ничего не могу с собой поделать и продолжаю мотаться по округе и выискивать то, чего у меня еще нет, а иначе чем мне еще заниматься?

Это была убеленная сединами дама, элегантная в своих движениях и в манере речи. Чем-то она напомнила Эйре кофейный сервиз из тонкого фарфора, который достают, только когда приходят гости.

— Вы уже знаете, когда будут похороны? — спросила Карин, сделав едва уловимый жест в сторону газеты на кухонном столе. — Я еще не видела некролога. Это будет так ужасно, если в церкви никого не окажется. Ведь церемония будет проходить в церкви?

Побулькивающий звук со стороны перколятора, вид на залив, аудиокнига, стоящая на паузе в смартфоне. Фотографии детей и внуков на буфете, фотокарточка покойного мужа, черно-белый снимок со свадьбы и лица нескольких поколений позади. Целое море людей окружало эту женщину, и все же. Сколько еще в этой стране было таких вот кухонных столов, рассчитанных на большую семью, в домах, которые кто-то однажды покинул, оставив других доживать свой век в одиночестве.