Уилбур Смит

Крик дьявола

Эту книгу я посвящаю своей жене Мохинисо, бесценному сокровищу моей жизни, с бесконечной любовью и искренней признательностью за благословенные годы нашей совместной жизни.

Предисловие

Не стану отрицать, что эта история была навеяна мне событиями, развернувшимися на фоне Первой мировой войны, во время которых силами военно-морского флота Великобритании в рукаве Кикуния дельты реки Руфиджи был потоплен немецкий боевой корабль-рейдер «Кенигсберг».

Однако я буду категорически против любых сравнений всех описанных мною в этом повествовании плутов и прохвостов с участниками кампании по уничтожению «Кенигсберга». И я решительно отвергаю домыслы о том, что прототипом Флинна Патрика О’Флинна стала личность доблестного полковника Преториуса, «человека из джунглей», который в обличье туземца проник на «Кенигсберг» и сообщил данные для наводки орудий на военных кораблях флота ее величества «Северн» и «Мерси».

Хочу выразить свою благодарность лейтенанту-коммандеру Военно-морских сил Великобритании Матерсу (ныне в отставке) за помощь в моих исследованиях.

Часть первая

1

Флинн Патрик О’Флинн был браконьером — охотником за слоновой костью — и, как он со свойственной ему скромностью признавал, лучшим в своей профессии на всем восточноафриканском побережье.

Рашид эль-Кеб занимался экспортом драгоценных камней и женщин для гаремов роскошных домов Индии и Аравийского полуострова, а также незаконно торговал слоновой костью. Однако об этом было известно лишь клиентам, пользовавшимся у него особым доверием, для остальных же он являлся богатым и почтенным владельцем прибрежной судовой компании.

Как-то раз в период муссонов 1912 года Флинн с Рашидом, объединенные общими «шкурными» интересами, сидели в задней комнатке магазинчика эль-Кеба, расположенного в арабском районе Занзибара, и пили чай из крохотных латунных чашечек-наперстков. От горячего чая Флинн вспотел еще больше обычного. В комнатушке было настолько жарко и влажно, что даже лениво сидевшие на низком потолке мухи впали в оцепенение.

— Послушайте, Кебби, дайте мне хотя бы одно из ваших дряхлых суденышек, и я так набью его бивнями, что оно с трудом доплывет до места назначения.

— О! — осмотрительно сдержанно отозвался эль-Кеб, обмахиваясь веером из пальмовых листьев. Своим видом он напоминал недоверчивого попугая со всклокоченной козлиной бороденкой.

— Разве я вас когда-нибудь обманывал? — запальчиво возмутился Флинн, роняя с кончика носа очередную капельку пота на уже изрядно промокшую рубашку.

— О! — с той же интонацией отреагировал эль-Кеб.

— Это не план, а шедевр. С явным оттенком гениальности. Этот план… — Флинн задумался, подбирая подходящее определение. — Это наполеоновский план. Нет — Цезарев!

— О! — в очередной раз заметил эль-Кеб и подлил себе в чашечку чая. Аккуратно взяв ее большим и указательным пальцами, он сделал из нее глоток и лишь затем продолжил: — И я должен рисковать целым шестидесятифутовым дау [Традиционное арабское судно (в Индийском океане), обычно одномачтовое.] стоимостью… — тут он предусмотрительно завысил цифру — две тысячи английских фунтов?

— Чтобы почти наверняка заработать тысяч двадцать, — тут же парировал Флинн, и эль-Кеб мечтательно улыбнулся.

— Рассчитываете на такую большую выручку? — переспросил он.

— Боже мой, Кебби, да это самое малое, на что можно рассчитывать! На Руфиджи уже лет двадцать никто не стрелял — ведь не секрет, что это личные охотничьи угодья самого кайзера. Там развелось столько слонов, что охотиться на них — как овец загонять. — И Флинн невольно согнул палец, словно нажимая на курок.

— Безумие! — прошептал эль-Кеб, и вызванная предвкушением «золотая» улыбка смягчила хищное выражение его губ. — Вы собираетесь заплыть с моря в Руфиджи, поднять на одном из островов в ее дельте «Юнион Джек» [Государственный флаг Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии (разг.).] и набить дау слоновой костью, принадлежащей Германии. Безумие.

— Ни один из этих островов не был ими официально аннексирован. Я исчезну оттуда еще до того, как Берлин успеет уведомить об этом Лондон телеграммой. С десятком своих охотников я заполню дау всего за пару недель.

— А немцы подгонят туда боевой корабль уже через неделю. У них в Дар-эс-Саламе под парами стоит «Блюхер» — крейсер с девятидюймовыми пушками.

— Мы будем под защитой британского флага. Они не посмеют напасть на нас в открытую. Особенно учитывая, в каких отношениях сейчас находятся Англия и Германия.

— Мистер О’Флинн, я почему-то всегда считал, что вы являетесь гражданином Соединенных Штатов Америки.

— И вы не ошибались. — Тут Флинн несколько приосанился.

— А на дау вам нужен капитан-британец, — задумчиво произнес эль-Кеб, машинально поглаживая бороденку.

— Господи, Кебби, неужели вы решили, что я настолько глуп, что сам брошусь управлять этим корытом?! — обиженно возмутился Флинн. — Я подыщу кого-нибудь другого и предоставлю ему гордо проплыть мимо имперского флота Германии. А сам появлюсь с территории португальского Мозамбика, а потом тем же путем и удалюсь.

— Простите, — улыбнулся эль-Кеб, — я вас недооценил. — Он быстро встал. Впечатление от украшенного драгоценными камнями кинжала, болтавшегося у него на поясе, несколько портила давно не стиранная белая рубаха до пят. — Мистер О’Флинн, кажется, у меня есть для вас подходящий человек на должность капитана дау. Но прежде необходимо несколько изменить его финансовое положение, чтобы он охотнее согласился на предложенную работу.

2

Кожаный кошелек с золотыми соверенами был для Себастьяна Олдсмита тем самым основополагающим моментом, на котором зиждилось его не совсем безмятежное существование. Он был подарен ему отцом, когда Себастьян объявил всей семье о своем намерении плыть в Австралию, чтобы разбогатеть на торговле шерстью. Его присутствие успокаивало Себастьяна на протяжении долгого пути от Ливерпуля до самого мыса Доброй Надежды, где капитан бесцеремонно высадил его, после того как у Себастьяна «случилась накладка» в отношениях с дочерью некоего джентльмена, направлявшегося в Сидней для вступления в должность губернатора Нового Южного Уэльса.

Он пронес неуклонно таявшие соверены через все поджидавшие его злоключения до самого Занзибара, где, очнувшись как-то в убогой душной комнатенке от полубредового сна, вдруг обнаружил, что кожаный кошелек вместе со всем своим содержимым исчез, равно как и написанные отцом рекомендательные письма, адресованные неким известным коммерсантам в Сиднее.

Догадываясь, что эти письма вряд ли могли бы представлять в Занзибаре большую ценность, Себастьян сидел в замешательстве на краю кровати и пытался воспроизвести события, так сильно сбившие его с намеченного курса. От напряженного мыслительного процесса он мучительно морщил лоб — высокий интеллигентный лоб философа, на который ниспадали локоны густых черных волос. У Себастьяна были темно-карие глаза, длинный прямой нос, волевой подбородок и чувственный рот. В свои двадцать два года он выглядел эдаким оксфордским преподавателем, что лишний раз доказывало, насколько обманчивой могла оказаться внешность. Те, кто успел познакомиться с ним достаточно хорошо, удивились бы, узнав, что при намерении попасть в Австралию ему в осуществлении своих планов удалось продвинуться аж до самого Занзибара.

Оставив тягостное умственное занятие, от которого у него уже начала побаливать голова, Себастьян встал с кровати и, путаясь в длинной ночной рубашке, принялся тщательнейшим образом осматривать свой гостиничный номер. Когда он накануне вечером ложился спать, кошелек был у него под матрацем. Несмотря на это, Себастьян не поленился даже заглянуть в кувшин, предварительно вылив из него воду. Он открыл чемодан и перетряхнул все свои рубашки, заглянул под кровать, под кокосовый коврик и отчаялся лишь после того, как проверил все дыры в гнилых половицах.

Побрившись и послюнявив зудящие на теле клопиные укусы, он облачился в несколько пообносившийся за время длительного путешествия серый костюм-тройку и, отряхнув котелок, тщательно поместил его на свою шевелюру. Затем, взяв трость в одну руку и волоча чемодан другой, спустился по лестнице в душный и шумный вестибюль отеля «Ройял».

— Должен сказать, — начал он, обращаясь к оказавшемуся за стойкой тщедушному арабу, тут же изобразившему на лице самую приветливую улыбку, на которую только был способен, — что у меня, похоже, пропали деньги.

В помещении воцарилась тишина. Сновавшие с подносами из отеля на веранду официанты, резко притормозив, замерли на месте и с таким недобрым любопытством повернули головы в сторону Себастьяна, словно он объявил им о том, что его слегка одолела проказа.

— Полагаю, их украли, — с улыбкой продолжил Себастьян. — Вот же напасть.

Тишину нарушил треск распахнувшейся шторки из бусин, и из конторки с громким воплем: «А как же счет, мистер Олдсмит?» — вылетел индус — владелец отеля.

— Ах да, конечно, счет… Ну что ж, не стоит волноваться. Я хочу сказать, ведь этим делу все равно не поможешь, правда?

Тем не менее хозяин отеля продолжил волноваться, и очень сильно. Его возмущенные, полные негодования крики донеслись до веранды, где около дюжины посетителей уже успели вступить в ежедневную изнурительную схватку с жарой и жаждой. Столпившись в дверях вестибюля, они с интересом наблюдали за происходящим.

— Вы должны мне за десять дней. А это почти сто рупий.

— Да, я понимаю, и надо же такому случиться. — От отчаяния Себастьян тщетно пытался улыбаться. И тут в общем шуме голосов выделился чей-то один:

— Погодите-ка чуток. — Повернувшись как по команде, Себастьян с индусом увидели крупного мужчину средних лет, с красной физиономией, говорившего с весьма приятным американо-ирландским акцентом. — Мистер Олдсмит — я не ослышался?

— Совершенно верно, сэр. — Себастьян инстинктивно ощутил, что у него наметился союзник.

— Незаурядное имя. Уж не доводитесь ли вы родственником мистеру Фрэнсису Олдсмиту, английскому коммерсанту, торговцу шерстью из Ливерпуля? — вежливо поинтересовался Флинн О’Флинн. Он уже успел хорошенько ознакомиться с рекомендательными письмами Себастьяна, которые передал ему Рашид эль-Кеб.

— Боже праведный! — не помня себя от счастья, воскликнул Себастьян. — Вы знакомы с моим отцом?

— Знаком ли я с Фрэнсисом Олдсмитом? — чуть было не расхохотался Флинн, но тут же опомнился. Их знакомство начиналось и заканчивалось именной бумагой, на которой были написаны рекомендательные письма. — Что ж, не могу заявлять, что знаком с ним лично, однако, думаю, вправе сказать, что знаю его: в свое время тоже занимался этим бизнесом. — С дружелюбным видом повернувшись к владельцу отеля, Флинн дыхнул на него смесью джина и благодушия. — Так вы говорите, сто рупий?

— Именно так, мистер О’Флинн. — Успокоить владельца отеля оказалось несложно.

— Пожалуй, мы с мистером Олдсмитом выпьем на веранде. Можете принести счет туда. — Флинн положил на стойку два соверена — те самые, что еще совсем недавно лежали под матрацем Себастьяна.


Положив ноги в ботинках на низкую стенку веранды, Себастьян поверх края своего бокала созерцал гавань. Он не был особо пьющим, однако в свете предоставленного ему Флинном О’Флинном покровительства не имел права отвечать на оказанное гостеприимство неблагодарностью. Внезапно у него на глазах количество судов в заливе чудесным образом резко увеличилось. Всего какое-то мгновение назад туда заплывало лишь одно-единственное утлое суденышко, а теперь их стало уже три, и они следовали определенным порядком. Закрыв один глаз, Себастьян попытался сфокусироваться — количество дау вновь сократилось до одного. Тихо порадовавшись своему достижению, он вновь переключил внимание на новообретенного друга и бизнес-партнера, настойчиво спаивавшего его щедрыми порциями джина.

— Мистер О’Флинн, — старательно произнес он слова, которые стремились слиться воедино.

— Да хватит тебе, Басси, зови меня Флинн, просто Флинн, так же коротко и ясно, как «джин».

— Флинн, — послушно повторил Себастьян. — А нет ли тут чего-то такого… Ну… нет ли во всем этом чего-то лукавого?

— Что значит «лукавого», мой мальчик?

— Я имею в виду… — Себастьян слегка зарделся. — В этом ведь нет ничего противозаконного, правда?

— Басси, — Флинн укоризненно покачал головой, — за кого ты меня принимаешь, Басси? Ты что, думаешь, я какой-то там проходимец?

— Нет-нет. Конечно, нет, Флинн. — Себастьян покраснел еще сильнее. — Я просто подумал… эти слоны, которых мы собираемся перестрелять, — они ведь, должно быть, чьи-то? Разве они не принадлежат Германии?

— Хочу тебе кое-что показать, Басси. — Поставив бокал, Флинн порылся во внутреннем кармане мешковатого тропического костюма и извлек оттуда некий конверт. — Вот почитай, мой мальчик!

Указанный во главе невзрачного листка бумаги адрес оказался следующим: «Кайзерхоф [Императорский двор.]. Берлин». Далее следовала дата: «10 июня 1912». И наконец, само письмо:

...

Уважаемый мистер Флинн О’Флинн!

Я весьма обеспокоен таким количеством слонов в районе Руфиджи. Они пожирают траву, вытаптывают деревья и все остальное. Если у Вас найдется время, не могли бы Вы отправиться туда и отстрелить некоторое количество слонов, поскольку они пожирают всю траву, вытаптывают деревья и все остальное.

Искренне Ваш,

кайзер Вильгельм III,

император Германии.

В одурманенной джином голове Себастьяна зародилось смутное недоверие.

— А почему это он вдруг тебе написал?

— Да потому что он, черт побери, знает, что я — лучший в мире охотник на слонов.

— По идее он должен был бы лучше знать английский, а? — пробормотал Себастьян.

— А чем это тебе не угодил его английский? — раздраженно огрызнулся Флинн, который довольно долго просидел над этим письмом.

— Ну вот, к примеру, кусок насчет «пожирают всю траву» — он дважды написал одно и то же.

— Не забывай, что он — немец. А они не слишком сильны в английском письме.

— Ну конечно! Я просто не подумал об этом. — Почувствовав определенное облегчение, Себастьян поднял бокал. — Ну, тогда — за хорошую охоту!

— За это стоит выпить, — отозвался Флинн и осушил свой бокал.

3

Себастьян стоял, держась обеими руками за деревянный поручень дау, и вглядывался в неясные очертания африканского континента, находившегося в дюжине миль водного пространства. Муссон придал морской воде цвет темного индиго, и Себастьяну в лицо летели брызги от белых барашков волн. В чистом океанском воздухе явно чувствовался оттенок мангровых болот — зловоние, словно исходившее из клетки со сдохшим зверем. Себастьян с отвращением принюхивался, блуждая глазами по низко тянувшейся зеленой полоске берега в поисках входа в лабиринт дельты Руфиджи.

Пытаясь воспроизвести в памяти морскую карту, он нахмурился. Река Руфиджи впадала в океан дюжиной рукавов, образовывавших дельту шириной более сорока миль и изрезавших побережье материка на полсотни, а то и на сотню островов.

Во время приливов вода наступала на расстояние до пятнадцати миль вверх по течению, за мангровые леса, — туда, где начинались поросшие травой обширные болота.

Именно в те края и устремились стада слонов в поисках убежища от стрел и пуль браконьеров, под защиту императорского декрета и естественных условий труднопреодолимой местности.

Разбойничьего вида персонаж, управлявший дау, отдал нараспев какие-то приказы, и Себастьян стал с интересом наблюдать за сложной процедурой поворота неуклюжего судна. Попадав со снастей, точно перезрелые коричневые плоды, полуголые члены команды сгрудились возле почти шестидесятифутовой тиковой траверсы. Шлепая ногами по грязной палубе, они сновали вдоль нее взад-вперед. Словно старик с пораженными артритом суставами, дау, кряхтя, неохотно развернулось навстречу ветру и оказалось носом к берегу. От этого потревожившего трюмную вонь маневра в сочетании с доносившимся «ароматом» болот глубоко внутри Себастьяна что-то шевельнулось. Он сильнее сжал поручень, и пот крохотными капельками выступил у него на бровях. Резко подавшись вперед, он под радостное улюлюканье команды сделал очередное подношение морским богам. Он все еще продолжал богопреклоненно висеть на поручне, когда дау, миновав бурные воды устья реки, оказалось в тихом, самом южном рукаве Руфиджи.


Четыре дня спустя Себастьян вместе с капитаном дау сидели на расстеленном на палубе толстом бухарском ковре. На пальцах им удалось втолковать друг другу, что ни один из них понятия не имел, где они находятся. Дау стояло на якоре в узкой протоке среди причудливых стволов мангровых деревьев. Себастьяну уже доводилось сбиваться с пути, и он пусть и с некоторой обреченностью все же был в состоянии признать, что заблудился, однако капитану дау — человеку, которому доплыть от Адена до Калькутты, а оттуда еще и до Занзибара было все равно что сходить «до ветру», мужества явно не хватало. Подняв глаза к небесам, он воззвал к Аллаху, чтобы тот каким-то образом повлиял на джинна — стража этого вонючего лабиринта, который как-то странно управлял водными течениями, направляя их вспять, и изменял контуры островов, заставляя его дау неожиданно натыкаться на грязные берега. Распаленный собственным красноречием, он подскочил к бортовому поручню и стал громко негодовать в сторону мангровых зарослей, пока своими воплями не поднял оттуда ибисов, закружившихся в жарком мареве над дау. Затем он вновь плюхнулся на ковер и, мрачно уставившись на Себастьяна, принялся сверлить его злобным взглядом.

— Вообще-то это не моя вина, — несколько смутившись от гнетущего взора, попытался увильнуть Себастьян. Он вновь извлек морскую карту, развернул ее на палубе и ткнул пальцем в обведенный синим карандашом остров, выбранный Флинном О’Флинном для их рандеву. — Я хочу сказать, что это уж твое дело отыскать остров. В конце концов, ты же управляешь судном, а не я.

Капитан ответил смачным плевком на палубу, и Себастьян ощутил прилив крови к лицу.

— Ну, так мы вообще ни до чего не договоримся. Давай будем вести себя как джентльмены.

На этот раз капитан постарался собрать все из своих гортанных глубин и ответил большим желтым плевком мокроты точно в синий кружок на карте Себастьяна. Затем он встал и гордо удалился к своей команде, сидевшей кучкой под ютовой надстройкой.

Во время коротких сумерек, пока москиты прозрачной зудящей тучкой вились у него над головой, Себастьян слушал арабский бубнеж и то и дело ловил на себе брошенные с противоположного конца дау взгляды. И когда опустившаяся ночь черным облаком окутала судно, он в ожидании нападения занял оборонительную позицию на баке [Передняя часть верхней палубы.]. В качестве оружия он предполагал использовать свою эбеновую трость. Положив ее на колени, он сел спиной к бортовому поручню и дождался полной темноты, чтобы затем бесшумно поменять диспозицию, перебравшись за стоявшую возле мачты бочку с водой.

Ждать пришлось довольно долго — чуть ли не полночи прошло, прежде чем он услышал шлепанье крадущихся ног по дощатому полу. Из-за того что черноту ночи дополнял навязчивый шум с болот — громкие тирады лягушек, несмолкающее нытье насекомых, периодическое фырканье и всплески бегемотов, — Себастьяну было трудно понять, сколько человек послали по его душу. Прячась за бочкой, он без толку напрягал глаза, всматриваясь в кромешную темноту и пытаясь отфильтровать от болотного шума еле слышные звуки подбиравшейся к нему по палубе смерти.