Уильям Гибсон
Периферийные устройства
Посвящается Шанни
Я уже рассказывал о болезненных и муторных ощущениях, которые вызывает путешествие по Времени.
Г. Уэллс (перев. К. Морозова)
1. Гаптика
Посттравматического синдрома у брата Флинн не нашли, а что его периодически глючит, объяснили врачи, так это от гаптики. Вроде фантомных болей в ампутированной конечности, призрак татуировок, которые у него были на войне и сигналили, когда бежать, когда замереть, когда выписывать зигзаги, когда стрелять, дальность и направление. В итоге ему дали инвалидность, и он поселился в трейлере у ручья. В их детстве там жил дядька-алкоголик, старший брат отца, ветеран какой-то другой войны. В то лето, когда Флинн было десять, они с Бертоном и Леоном играли, что тут их форт. Потом Леон пытался водить туда девушек, но внутри слишком воняло. К тому времени, как Бертона комиссовали, трейлер давно стоял пустой, если не считать огроменного осиного гнезда. «Эйрстрим» 1977 года выпуска. Самое ценное, что у них есть, по словам Леона. Он показывал ей такие на eBay, похожие на тупые охотничьи пули. Даже самые раздолбанные шли за сумасшедшие бабки. Дядька залил свой снаружи монтажной пеной, для тепла и чтобы не протекал. Леон считал, только поэтому трейлер и не поперли. Белый герметик от времени и грязи давно стал серым. На взгляд Флинн, «Эйрстрим» больше всего напоминал исполинского опарыша, только с тоннелями к окнам.
На дорожке белели куски гермопены, втоптанные в темную землю. В трейлере горел свет, и, подойдя ближе, Флинн различила в окне брата, который как раз встал и повернулся. Следы удаленной гаптики на хребте и на боках выглядели так, будто кожа припорошена тусклой рыбьей чешуей. Врачи сказали, их тоже можно свести, но он не хотел таскаться ради этого в клинику.
— Привет, Бертон! — крикнула она.
— Легкий Лед! — откликнулся брат, назвав ее геймтегом.
Он одной рукой толкнул дверь, а другой натянул новую белую футболку, пряча морпеховский торс и серебристый чешуйчатый прямоугольник над пупком, размером и формой как игральная карта.
Внутри трейлер был цвета вазелина, с утопленными в мегамартовский янтарь светодиодами. Когда брат сюда переезжал, Флинн вымела крупный мусор. Бертон поленился нести из сарая пылесос и просто залил все на дюйм китайским полимером. Сквозь глянцевую упругую поверхность и сейчас проглядывали горелые спички и окурки легальных сигарет с их желтыми крапчатыми фильтрами, старше самой Флинн. Она знала, где лежит часовая отвертка, а где — десятицентовик две тыщи девятого года.
Теперь Бертон два-три раза в месяц выносил свои манатки наружу и мыл дом из шланга, как пластиковый пищевой контейнер. Леон считал, полимер для музейной консервации самое то, а когда они соберутся выставить свою американскую классику на eBay, его можно будет просто оторвать. Заодно и мусор выкинется.
Бертон взял сестру за руку, потом крепко обнял, приподняв над полом.
— Едешь в Дэвисвилл? — спросила она.
— Леон меня подбросит.
— Шайлен сказала, там протестуют луканутые.
Бертон пожал плечами, двинув многими мускулами, но не сильно.
— Это был ты. Месяц назад. В новостях. На тех похоронах в Каролине.
Он не то чтобы вполне улыбнулся.
— Чуть того парня не убил, — настаивала Флинн.
Он легонько мотнул головой, глаза сузились.
— Бертон, мне не по себе, когда ты туда суешься.
— Ты все еще рэмбуешь у того юриста из Талсы?
— Он не играет. Наверное, закопался в своих юристских делах.
— Ты была лучшей. И доказала это.
— Просто игра. — Флинн обращалась не столько к брату, сколько к себе.
— Чувак, считай, нанял морпеха.
Она вроде бы увидела то самое, от гаптики: легкую дрожь по всему телу. Вот оно было, и вот уже нет.
— Подменишь меня, ладно? — сказал Бертон, словно ничего не произошло. — Пятичасовая смена. Управлять квадрокоптером.
Флинн глянула на его дисплей. Голографические ноги какой-то датской супермодели, исчезающие в тачке, какую знакомым Флинн мало что купить — на улице увидеть не светит.
— Ты на инвалидности, — сказала она. — Тебе не положено работать.
Бертон глянул на нее.
— Где работа? — спросила Флинн.
— Без понятия.
— Аутсорсинг? В. А. тебя застукает.
— Игра, — сказал он. — Бета-тестинг какой-то игры.
— Стрелялка?
— Там не по кому стрелять. Патрулируешь периметр трех этажей высотки, с пятьдесят пятого по пятьдесят седьмой. Ждешь, кто появится.
— И кто появляется?
— Папарацци. Маленькие штучки, вот такие. — Бертон показал длину указательного пальца. — Преграждаешь им путь. Оттесняешь их. Вот и все.
— Когда?
— Сегодня вечером. Надо тебе все объяснить до приезда Леона.
— Я обещала помочь Шайлен.
— Плачу две пятеры.
Он вытащил из кармана джинсов кошелек и достал две новенькие купюры: прозрачные окошки не поцарапаны, голограммы не потускнели.
Сложенные, они отправились в правый передний карман ее обрезанных шорт.
— Свет убавь, — сказала она. — Мне глаза режет.
Бертон провел ладонью в дисплее, но от этого в трейлере стало темно, как в комнате у подростка. Флинн протянула руку и чуть прибавила освещения.
Она села в братнее китайское кресло, которое тут же подстроилось под ее вес и рост. Бертон придвинул себе облезлый стальной табурет, махнул, и появилась заставка:
...МИЛАГРОС СОЛЬВЕТРА ЮА
— Что это? — спросила Флинн.
— Наши работодатели.
— Как они платят?
— Мегапал.
— Тебя точно застукают.
— Деньги идут на счет Леона, — ответил Бертон.
Леон служил в армии примерно тогда же, когда Бертон в морской пехоте, но ему инвалидности не дали. «Хрен он докажет, что подцепил свой дебилизм именно там», — говорила их мать. Флинн, впрочем, никогда не считала Леона тупым. Просто ленивым и хитрым.
— Тебе понадобятся мои логин и пароль. Гоп три раза.
Так они произносили его геймтег — «Гаптраз», — чтобы чужие не подслушали.
Бертон вытащил из заднего кармана сложенный конверт, развернул и открыл. Бумага была плотная, светло-бежевая.
— Из фабы? — спросила Флинн.
Бертон достал из конверта длинную полоску такой же бумаги с несколькими строчками напечатанных символов и цифр:
— Если отсканируешь его или вобьешь куда-нибудь, кроме этого окошка, прощай работа.
Флинн взяла конверт со складного обеденного стола, куда положил его Бертон. Это и впрямь была канцелярка Шайлен, лучшая, — такую делали по заказу больших компаний или юридических фирм. Флинн провела пальцем по логотипу в верхнем левом углу:
— Медельин?
— Охранная контора.
— Ты ж говорил, игра.
— У тебя в кармане десять штук баксов.
— Давно ты на них пашешь?
— Две недели. Кроме воскресений.
— И сколько платят?
— Двадцать пять штук за смену.
— Тогда добавь до двадцати. За то, что кину Шайлен.
Он дал ей еще две пятерки.
2. Конфетка со стрихнином
Недертона разбудила эмблема Рейни, пульсирующая за веками с частотой сердцебиения в состоянии покоя. Благоразумно не поворачивая головы, Недертон убедился, что он в постели, один. И то и другое в данных обстоятельствах радовало. Он медленно приподнял голову от подушки. Одежды на полу не было. Очевидно, уборщики ночью вылезли из своего гнезда под кроватью и все утащили, чтобы соскоблить незримый слой отшелушенных клеток кожи, секрета сальных желез, атмосферных частиц, остатков еды и прочего.
— Грязная, — хрипло произнес Недертон, на миг вообразив таких уборщиков для души, и снова уронил голову на подушку.
Эмблема Рейни замигала стробоскопически, настойчиво.
Недертон осторожно сел. Встать было бы свыше его сил.
— Да?
Мигание прекратилось.
— Небольшая проблема, — сказала Рейни.
Он зажмурился, но так осталась только эмблема. Уж лучше с открытыми глазами.
— И это твоя звездатая проблема, Уилф.
Недертон скривился, не ожидая, что гримаса отзовется в голове такой болью:
— Давно ты заделалась ханжой?
— Ты — пиарщик. Она — знаменитость. Это зоофилия.
В глаза словно насыпали песку, к тому же они не помещались в глазницах.
— Они, наверное, уже близко к пятну, — произнес он, рефлекторно стараясь показать, что бодр и владеет ситуацией, а не мучится диким и совершенно неожиданным похмельем.
— Они уже над пятном. И твой звездец с ними.
— Что она учудила?
— Один из ее стилистов по совместительству — татуировщик.
— Она же этого не сделала?
— Сделала.
— У нас была совершенно четкая устная договоренность.
— Придумай выход. Прямо сейчас. Все человечество смотрит. По крайней мере та часть человечества, которую мы убедили смотреть. Люди гадают: удастся ли Даэдре Уэст заключить мир с мусорщиками? Стоит ли поддержать проект? Нам нужен положительный ответ на оба вопроса.
— Двух предыдущих послов они съели, — сказал Недертон. — Галлюцинируя синхронно с дебрями кода, в убеждении, что их гости — шаманские звериные духи. Я трое суток кряду ее натаскивал. Месяц назад в «Коннахте». Три антрополога, два эксперта по неопримитивизму. Никаких татуировок. Нулевый, абсолютно чистый эпидермис. И тут здрасте.
— Отговори ее, Уилф.
Он проверил, сможет ли встать. Получилось. Прошел в туалет, голый, пописал как можно громче.
— От чего отговорить?
— Она намерена спуститься на параплане без…
— Так и запланировано.
— Без ничего. Если не считать ее новеньких тату.
— Шутишь?
— Какие уж тут шутки…
— На случай если ты не заметила, красота, в их понимании, ассоциируется с доброкачественными кожными новообразованиями, избыточными сосками и тому подобным. Традиционные татуировки однозначно сигналят имиджем гегемона. Как явиться на аудиенцию к папе римскому с генитальным пирсингом напоказ. Даже хуже. Какие они из себя?
— Постчеловеческая гнусь, по твоим же словам.
— Да нет, татуировки!
— Что-то с круговым течением. Абстрактные.
— Посягательство на культурное достояние. Класс. Хуже не придумаешь. На лице? На шее?
— По счастью, нет. Если ты уговоришь ее надеть комбинезон, который мы сейчас печатаем в мобиле, проект еще удастся спасти.
Недертон взглянул на потолок. Вообразил, как крыша разверзается и он сам уплывает вверх. Неведомо куда.
— И еще наши саудовские спонсоры, — продолжала Рейни. — Видимые татуировки они бы пережили, хоть и с трудом. Женскую наготу — нет.
— Они могут воспринять это как приглашение к сексу, — сказал Недертон. Сам он именно так и воспринял.
— Саудовцы?
— Мусорщики.
— Или как ее готовность стать их обедом, — заметила Рейни. — Последним в любом случае. Она — конфетка со стрихнином. Любого, кто хотя бы чмокнет ее в щечку, хватит анафилактический шок. Там еще что-то с ногтями, но мне толком не объяснили.
Он обмотался вокруг пояса белым махровым полотенцем. Подумал, не выпить ли воды из графина на мраморном столе, но его замутило от одной мысли.
Возникла незнакомая эмблема.
— Лоренцо, — сказала Рейни, — подключаю к тебе Уилфа Недертона, в Лондоне.
И тут Недертон чуть не блеванул от входящей картинки: яркий просоленный свет Мусорного пятна, ощущение полета.
3. Шугать жучков
Флинн отзвонилась Шайлен, сумев не упомянуть Бертона. Шайлен какое-то время встречалась с ним в старших классах, но всерьез положила на него глаз, когда он вернулся с войны, весь такой ветеран Первой гаптической разведки, с морпеховским торсом и следами татуировок. Флинн считала, что Шайлен, как это называют в психологических шоу, романтизирует патологию. Впрочем, не то чтобы здесь было особенно из кого выбирать.
По поводу Бертона они с Шайлен сходились только в одном: обеих тревожило, что он цапается с «От Луки 4: 5». Луканутых не любили все, но Бертон воспринимал их как личную занозу в заднице. Флинн подозревала, что для него это просто повод, и все равно беспокоилась. Они возникли как церковь или в церкви: против голубых, против абортов и противозачаточных средств. Устраивали акции протеста на военных похоронах, из-за чего Бертон и взъелся. Остальные просто считали луканутых больными на всю голову мудозвонами, а те видели в таком отношении к себе знак своей богоугодности. Для Бертона они были способом выпустить пар.
Сейчас Флинн наклонилась, ища под столом черный нейлоновый чехол для томагавка. Бертон говорил, это не томагавк, а топорик, но, как ни называй, Флинн хотела убедиться, что брат не взял его в Дэвисвилл. Она приподняла чехол — тяжелый, значит все в порядке. Заглядывать внутрь не было никакой надобности, однако Флинн все-таки расстегнула молнию. Чехол был шире всего вверху, где помещался боек — по форме как широкое долото, только с изгибом, а вместо обуха — клюв, уменьшенное подобие лезвия, но с изгибом в другую сторону. И лезвие, и клюв толщиной в мизинец, но заточены так, что не заметишь, как порежешься. Рукоятка чуть выгнута назад и вымочена в каком-то специальном составе, так что дерево стало еще более прочным и упругим. У всех в Первой гаптической разведке были такие томагавки, их делал один кузнец в Теннесси. Осторожно, чтобы не порезать пальцы, Флинн застегнула чехол и положила на место.
Она провела телефоном сквозь дисплей и вызвала хомовскую карту округа. Бляшка Шайлен была в фабе «Форева», один из сегментов эмоколечка лиловел тревогой. Как обычно, никто ничем особым не занимался. Мэдисон и Дженис гамали в «Су-27», олдскульный авиатренажер, служивший Мэдисону главным источником заработка. У обоих колечки были бурые, что означало «настроение говенное», впрочем они и не заморачивались его менять. Выходило, что сегодня из ее знакомых работают четверо, считая саму Флинн.
Она согнула телик, придав ему свой любимый игровой угол, вбила «Гаптраз» в окошко логина, ввела длиннющий пароль и щелкнула «ВОЙТИ». Ничего не произошло. И вдруг — будто вспышка фотоаппарата в старом кино — весь дисплей залило светом, серебристым, как шрамы от гаптики. Флинн заморгала.
В следующий миг она уже шла вверх с пусковой платформы на крыше фургона. Как в лифте. Панель управления пока не появилась. Обо всем этом Бертон предупредил, а вот о чем он не сказал, так это о голосах: со всех сторон звучали настойчивые шепотки, словно целое облако невидимых фей — полицейских диспетчеров.
Нижний обзор показывал уменьшающийся прямоугольник фургона. Верхний — бесконечное здание, обрыв высотой с целый мир.
4. Нечто, столь нерушимо приобретенное
Лоренцо, оператор Рейни, профессионально твердым и неторопливым взглядом отыскал Даэдру в окне, выходящем на верхнюю носовую палубу мобиля.
Недертон ни за что бы не сознался Рейни, да и вообще никому, что жалеет о романе с Даэдрой, злится на чужой, брутально-примитивный образ, который она ему навязала.
Сейчас он (а вернее, Лоренцо) смотрел на Даэдру через окно. На ней были солнцезащитные очки и кожаная летная куртка, больше ничего. Недертон против воли отметил подновленный с их прошлой встречи ирокез на ее лобке. Татуировки, как он догадывался, стилизованно изображали течения, за счет которых возникло Северо-Тихоокеанское мусорное пятно. Свежие и блестящие, под какой-то мазью на основе силикона. Идеально подобранной, чтобы их подчеркнуть.
Часть окна уехала вбок. Лоренцо шагнул вперед. «У меня на связи Уилф Недертон», — прозвучал в ушах его голос. Эмблема Лоренцо сменилась эмблемой Даэдры.
Она вцепилась руками в лацканы расстегнутой куртки:
— Привет, Уилф!
— Рад тебя видеть, — сказал он.
Даэдра улыбнулась, показывая зубы, форму и расположение которых определяла, наверное, целая комиссия дизайнеров. Плотнее запахнула куртку, держа кулаки под горлом:
— Ты злишься из-за тату.
— У нас была вполне определенная договоренность.
— Я должна делать, что мне хочется, Уилф. Я не люблю в чем-либо себе отказывать.
— Не мое дело вмешиваться в твой творческий процесс, — сказал он, стараясь направить энергию крайнего раздражения в поддельную искренность. Это была его фирменная алхимия, но сегодня мешало похмелье. — Помнишь Анни, эксперта по неопримитивизму? Умненькую?
Глаза у Даэдры сузились.
— Это которая смазливая?
— Да, — отвечал Недертон, хотя сам так не думал. — Мы с ней пропустили по стаканчику после заключительной встречи в «Коннахте», перед моим отъездом.
— И что она?
— Как я понял, ее парализовало от восхищения. Когда ты ушла, Анни все мне рассказала. Она убивалась, что не посмела поговорить с тобой о твоем творчестве.
— Она художник?
— Искусствовед. Фанатеет по тебе еще со школы. Подписана на полный комплект миниатюр, хотя буквально не может себе такого позволить. Слушая ее исповедь, я совершенно по-новому увидел твою карьеру.
Даэдра тряхнула волосами и сняла солнцезащитные очки. Для этого ей пришлось оторвать руку от лацкана, и куртка, вероятно, снова разошлась, но Лоренцо смотрел только на лицо.
Недертон расширил глаза, готовясь экспромтом выдать следующую порцию лжи, которую еще даже не сочинил. Тут он вспомнил, что Даэдра его не видит. Что она глядит на человека по имени Лоренцо на верхней палубе мобиля по другую сторону земного шара.
— Особенно ей хотелось передать то, что она осознала, увидев тебя вживую. Новое чувство времени, которое она увидела в тебе. Анни считает его ключевым фактором твоего творческого раскрытия.
Лоренцо перефокусировался, и теперь Недертон видел губы Даэдры в нескольких сантиметрах от своего лица. Он вспомнил их странно резкий неорганический вкус.
— Чувство времени? — переспросила она.
— Надо было записывать. В пересказе получается совсем не то. — Недертон напрягся, силясь вспомнить, что за ахинею нес минуту назад. — Смысл в том, что ты сейчас более уверена в себе. Ты всегда была храброй, даже бесстрашной, но вот это внутреннее спокойствие — нечто совершенно новое. Нечто, говоря ее словами, столь нерушимо приобретенное. Я собирался обсудить с тобой ее идеи за обедом, но потом все повернулось иначе.
Даэдра глядела пристально, не моргая. Недертону представилось, как ее эго медленно выплывает наружу и смотрит на него с подозрением — нечто угреподобное, личиночное, с просвечивающим скелетом. Очевидно, ему удалось полностью завладеть ее вниманием.
— В противном случае, — услышал он свой голос, — этого разговора между тобой и мной, скорее всего, не было бы.
— Почему?
— Потому что Анни объяснила бы тебе, что задуманный тобой выход продиктован попятным импульсом, рецидивом более ранних ступеней творчества. Что он контрорганичен твоему новому чувству времени.
Даэдра все так же в упор смотрела на него, точнее, на неведомого Лоренцо. Потом непроизвольно улыбнулась какой-то своей мысли.
Эмблема Рейни потускнела, сигнализируя о переходе в личку.
— Ты гений, — сказала Рейни из Торонто. — Я бы прямо сейчас захотела родить от тебя ребенка, но не стоит плодить лгунов.
