Глава 5
Понемногу темнело. Очертания голых деревьев во дворе почернели на фоне кобальтового неба, а потом слились с сумерками. Я курил одну сигарету за другой, в девственно-чистой пепельнице росла горка окурков. Потом, когда стрелка часов подошла к семерке, по дорожке, заворачивающей к дому, пробежали светлые пятна автомобильных фар. Когда они погасли, я прислушался, надеясь различить шаги доктора, но вокруг стояла полнейшая тишина. Потом в замке повернулся ключ.
Фаулер включил верхний свет, и яркий прямоугольник, прорезав гостиную, выхватил из небытия мои вытянутые ноги. Я выдохнул сигаретный дым и замер, сознавая, что это бесполезно, так как Фаулер все равно учует запах табака. Но доктор ничего не учуял. Он повесил пальто на столбик перил и, шаркая, прошел в кухню. Увидев, что в кухне зажегся свет, я двинулся туда.
Фаулер, похоже, не заметил даже мой дипломат. Когда я вошел, он что-то искал в холодильнике. Я наблюдал за ним, привалившись к арке, ведущей из кухни в столовую.
— Ну что, укольчик и в постельку?
Фаулер резко обернулся, обеими руками прижимая к груди пакет с молоком.
— Как вы сюда попали?
— Под дверь пролез. Садитесь, пейте молоко, разговор будет долгий.
— Кто вы такой? Вы не из Института здравоохранения?
— Нет. Я частный детектив из Нью-Йорка. Моя фамилия Ангел.
Я пододвинул ему стул, и он устало опустился на сиденье, вцепившись в свое молоко так, будто, кроме этого пакета, у него ничего в жизни не осталось.
— А вам известно, что, вломившись сюда, вы нарушили закон?! — Доктор вдруг перешел в наступление. — Вы понимаете, что если я сейчас позвоню в полицию, то вы останетесь без лицензии?
Я развернул стул, уселся на него верхом и сложил руки на гнутой спинке.
— Не позвоните. У вас тут морфия в холодильнике — на хороший притон.
— Я врач, я имею право хранить…
— Бросьте. Видел я в ванной, как вы храните. Что, давно подсели на иглу?
— Я… я не наркоман. Я не позволю! У меня ревматический артрит. Сильнейшие боли. Да, иногда я принимаю слабые наркотические анальгетики. А теперь уходите, а то я и правда позвоню в полицию.
— Звоните. Я вам даже номер наберу. Заодно и на наркотики проверитесь.
Фаулер сразу обмяк и осел в складки своего мешковатого костюма. Бедняга усыхал прямо на глазах.
— Что вам надо? — Он оттолкнул пакет с молоком и схватился за голову.
— То же, что и в клинике. Что вы знаете о Либлинге?
— Я вам все уже сказал.
— Слушайте, доктор, я ведь не маленький. В Олбани я сам лично звонил, никакого Либлинга к ним не переводили. Как-то вы неумно врете. — Я вытряс из пачки сигарету, сунул в рот, но закуривать не стал. — И еще ошибка: взяли и шариковой ручкой отметили перевод. Какие шариковые ручки в сорок пятом году?
Фаулер со стоном уронил голову на руки.
— Я знал. Когда к нему недавно пришли, я понял: это конец. К нему же пятнадцать лет никто не приходил.
— Да, популярностью он явно не пользовался.
Я крутанул колесико зажигалки и слегка разжал губы. Сигарета качнулась вниз, прямо в огонек.
— И где он в таком случае?
— Не знаю. — Доктор подтянулся и сел прямо — надо было видеть, чего ему это стоило. — Я его с войны не видел.
— Но ведь куда-то же он делся?
— Не знаю. Ничего не знаю. Это было давно… Вечером за ним приехали друзья, он сел в машину, и больше я его не видел.
— Как это «сел»? Он же в коме был.
Доктор потер глаза и устало мигнул.
— Первое время да. Но он быстро восстановился: через месяц уже ходил. Мы с ним в пинг-понг играли по вечерам.
— То есть, когда его забрали, он уже был нормальный?
— Что значит нормальный? Вот тоже гнусное словечко! Совершенно бессмысленное! — Пальцы Фаулера, нервно барабанившие по выцветшей клеенке, судорожно сжались в кулаки. На левой блеснул золотой перстень-печатка с пятиконечной звездочкой. — Но я понимаю, что вас интересует. Нет, он был не такой, как мы с вами. Все функции у него восстановились: зрение, слух, координация и прочее, но у него была полнейшая амнезия.
— То есть он ничего не помнил?
— Ничего. Ни кто он такой, ни откуда. Даже на свое имя не реагировал: утверждал, что он кто-то другой и что со временем вспомнит, кто именно. Я вам сказал, что его забрали друзья?
— Да.
— Так вот, это они так представились. Он их не узнал.
— Эти его друзья — кто они? Имена помните?
Доктор закрыл глаза и прижал дрожащие пальцы к вискам.
— Господи, вы знаете, сколько лет прошло? Я все время старался забыть…
— Э, нет, доктор, амнезия не пройдет.
— Хорошо. Их было двое. Мужчина и женщина, — он говорил медленно, тоскливо, словно распутывая клубок. — Про женщину ничего не знаю: она сидела в машине. Было темно, я ее не разглядел. В любом случае, раньше я ее никогда не видел. А мужчина несколько раз приезжал. Это он со мной договаривался.
— Как его звали?
— Он назвался Эдвардом Келли. Правда это или нет, не знаю.
Я записал имя к себе в блокнотик.
— Так. А договаривались о чем? Что у вас с ним за дела были?
— Деньги. — брезгливо бросил Фаулер. — Говорят же, что каждого можно купить. Вот меня и купили. Этот Келли как-то пришел и предложил денег…
— Сколько?
— Двадцать пять тысяч долларов. Сегодня это не слишком много, но в войну я и мечтать о таком не мог.
— Ну почему же немного? Сумма внушительная, о такой и сейчас помечтать не грех. И что вы должны были сделать?
— То самое: отпустить Либлинга, ничего не регистрировать, уничтожить все доказательства его выздоровления. Главное — продолжать вести бумаги так, как будто он до сих пор в клинике.
— Что вы и делали.
— Да. Это было не так уж сложно. Им никто не интересовался, только этот Келли и еще его агент… или импресарио — не помню.
— А как его звали?
— Вагнер, кажется… Имя забыл.
— В этих ваших делах с Келли он каким-то боком участвовал?
— Насколько я знаю, нет. По крайней мере, вместе я их никогда не видел. И потом, когда Либлинга уже забрали, Вагнер еще где-то с год продолжал звонить. Он никогда не приезжал, только звонил раза три-четыре, спрашивал, нет ли улучшений. Потом перестал.
— А как же в клинике? Начальство им разве не интересовалось?
— А зачем им? Карту его я вел, деньги из фонда шли. Пока деньги идут, никто ни о чем не спрашивает.
Для сестер я что-то придумал, но им было не до того: и так много больных. А посетители к нему не ходили. В конце концов, свелось к тому, что мне присылали бланк, а я его заполнял, писал, что да, Либлинг еще жив. Раз в полгода мне его присылали — как по часам.
— Кто? «Пиппин, Штрейфлинг и Шафран»?
— Да.
Фаулер оторвал взгляд от клеенки и тоскливо посмотрел на меня.
— Эти деньги — я не для себя взял. Я хочу, чтобы вы знали… Элис, жена, у нее нашли опухоль, нужна была операция, а денег не было. И я согласился. Заплатил за операцию, свозил ее на Багамы… А она умерла. Года не прожила. От беды не откупишься. Никакими деньгами.
— Так. Теперь расскажите про Либлинга.
— Что рассказать?
— Все. Всякие мелочи, привычки, вкусы, что любил, что не любил, как яйца ел: в мешочек или вкрутую. Кстати, глаза у него какого цвета были?
— Я не помню.
— Давайте, что помните. Начнем с внешности…
— Да ведь я не знаю, как он выглядел.
— Шутки шутите? — Я подался вперед и пустил ему дым прямо в водянистые глаза.
Доктор закашлялся.
— Я не шучу. Его к нам перевели из реконструктивной хирургии. У него была какая-то серьезная операция.
— Пластическая?
— Да. Все это время у него была забинтована голова. Перевязки делал не я, соответственно лица не видел.
— Хорошее дело пластическая операция, — заметил я, потрогав собственный нос. — Залепляют пластилином дырки в физиономии.
Доктор профессиональным взглядом окинул мою картофелину:
— Это у вас воск?
— Так точно. На память о войне. Пару лет ничего смотрелось, а потом заснул я как-то в августе на пляже: у моего шефа был летний дом в Нью-Джерси — в Барнегате, на побережье… Так вот, заснул, просыпаюсь, а в носу у меня все растаяло.
— Сейчас уже воск не используют.
— Знаю. — Я встал и налег на стол. — Так. Теперь переходим к Эдварду Келли. Прошу.
— Я же уже говорил: это было давно… Да и люди меняются.
— Когда именно Либлинга забрали?
— В сорок третьем или сорок четвертом, точно не помню. В войну.
— Что, опять амнезия?
— Послушайте, ведь пятнадцать лет прошло, больше даже! Каких вы от меня чудес ожидаете?
— Правды я ожидаю. — Я начинал понемногу терять терпение.
— Я говорю правду — все, что помню.
— Хорошо. Как этот Келли выглядел? — рыкнул я.
— Молодой человек, на вид лет тридцать — тридцать пять. Сейчас ему, наверное, под пятьдесят.
— И все? Не верю.
— Да поймите вы, я его видел-то всего три раза!
— Слушайте, доктор, не надо будить во мне зверя. Я ведь могу и по-другому поговорить. — Я взял его за узел галстука и чуть-чуть потянул вверх. Фаулер тут же безо всякого сопротивления пустым мешком качнулся мне навстречу.