Третье

— Стинго! Эй, Стинго! — Поздним утром — было это на другой день, в солнечное июньское воскресенье — я услышал их голоса за дверью, пробудившие меня ото сна. Сначала голос Натана, потом Софи: — Стинго, проснитесь. Проснитесь, Стинго! — Дверь была хоть и не заперта, но на цепочке, и с того места на подушке, где лежала моя голова, мне видно было улыбающееся лицо Натана, смотревшего в широкую щель.

— Вставай, подымайся! — произнес голос. — Вылезай на палубу, мальчик! Вперед — и на врага! Мы едем на Кони-Айленд!

Из-за спины Натана я услышал, как Софи тоненьким голосом отчетливо повторила вслед за ним:

— Вставай, подымайся! Вперед — и на врага!

За командой последовало серебристое хихиканье, а Натан принялся трясти дверь, так что зазвенела цепочка.

— Да ну же, Голодранец, на палубу! Нельзя валяться весь день и дрыхать, точно старый пес на Юге. — В голосе его появились синтетические слащавые интонации обитателя самого глубинного Диксиленда — акцент, поразивший точностью подражания даже мое полусонное, но восприимчивое ухо. — Пошевеливай свои ленивые косточки, сладкий мой! — протянул он, будто пережевывая, как это делают южане, слова. — Натягивай купальный costume [Костюм (фр.).]. Попросим старика Помпея вытащить старую развалюху-коляску, запряжем ее четвериком и отправимся на берег мо-о-ря, на пикник!

Я — мягко выражаясь — был в не слишком большом восторге от всего этого. Оскорбления, которые Натан изрыгал накануне вечером, и то, как он вел себя с Софи, снились мне всю ночь в разных вариантах, и сейчас видеть наяву это лицо обитателя большого города середины нашего века, слышать эту пошлятину, бытовавшую до Гражданской войны, было просто выше моих сил. Я соскочил с кровати и ринулся к двери.

— Убирайтесь отсюда! — заорал я. — Оставьте меня в покое!

Я попытался захлопнуть дверь перед носом Натана, но он крепко держал ногу в щели.

— Убирайтесь! — снова выкрикнул я. — Ну и нахал же вы, черт вас подери. Выньте вашу чертову ногу из двери и оставьте меня в покое, чтоб вас черт разодрал!

— Стинго, Стинго! — успокоительно произнес голос, перейдя на бруклинский акцент. — Не надо раздражаться, Стинго. Я же не хотел вас обидеть, малыш. Да ну откройте же. Давайте выпьем вместе кофейку, и помиримся, и станем друзьями.

— Не желаю я дружить с вами! — рявкнул я.

И зашелся кашлем. С трудом прочищая дыхательные пути от забившей их мерзости — а я выкуривал ежедневно по тридцать сигарет «Кэмел», — я мысленно подивился тому, что вообще сумел что-то произнести. Я зашелся кашлем, почему-то стесняясь производимых мною лающих звуков, и вдруг осознал — к великому моему огорчению, — что этот мерзкий тип Натан, точно злой гений, снова стоит рядом с Софи и, казалось, снова владеет и командует ситуацией. По крайней мере целую минуту, а то и дольше я корчился и сотрясался от легочных спазм, одновременно страдая оттого, что мне приходится выслушивать Натана, взявшего теперь на себя роль ученого медика:

Конец ознакомительного фрагмента