Если это предположение было справедливо, то одно прошлое происшествие, по-видимому, нисколько не относившееся к происшествиям, предшествовавшим ему, напротив, оказывалось единственным недостающим звеном в цепи событий. Здравый смысл мистера Брока инстинктивно опровергал это изумительное заключение. Он посмотрел на Мидуинтера с сочувственной улыбкой.

— Мой юный друг, — сказал он ласково, — точно ли до такой степени, как вы думаете, освободились вы от суеверия? Достойны ли те слова, которые вы сейчас произнесли, того доброго намерения, на которое вы решились вчера?

Голова Мидуинтера опустилась на грудь, румянец вспыхнул на его лице, он глубоко вздохнул.

— Вы начинаете сомневаться в моей искренности, — сказал он. — Я не могу вас осуждать.

— Я верю вашей искренности по-прежнему, — отвечал Брок. — Я только сомневаюсь, так ли сильно укрепили вы слабые стороны вашего характера, как вы предполагаете. Многие не выдерживали борьбы против себя самих гораздо чаще, чем с вами случалось это до сих пор, и все-таки в конце одерживали победу. Я вас не осуждаю, я не потерял к вам доверия, я только примечаю, что случилось, чтобы заставить вас остерегаться себя самого. Полно! Полно! Обратитесь к вашему здравому смыслу, и вы согласитесь со мной, что никакие признаки не оправдывают подозрения, что женщина, которую я встретил в Сомерсетшире, и женщина, которая покусилась на самоубийство в Лондоне, одна и та же. Неужели такой старик, как я, должен напомнить такому молодому человеку, как вы, что в Англии есть тысячи женщин с прекрасными фигурами, тысячи женщин, одевающихся в черное шелковое платье и красную шаль?

Мидуинтер с таким жаром ухватился за это замечание, что более суровому критику человечества, чем был мистер Брок, это показалось бы подозрительным.

— Вы совершенно правы, сэр, а я нет, — сказал он. — Десятки женщин отвечают этому описанию, как вы говорите. Я терял время на мои пустые фразы, когда должен был бы старательно сопоставить факты. Если эта женщина вздумает пробраться к Аллану, я должен быть готов остановить ее.

Он начал тревожно перебирать листки рукописи, разбросанные на столе, и внимательно рассматривать одну страницу.

— Вот это поможет мне положительно, — продолжал он. — Это поможет мне узнать ее возраст. Ей было двенадцать лет во время замужества миссис Армадэль. Прибавьте год, ей будет тринадцать, прибавьте, сколько Аллану (двадцать два года), и мы узнаем, что этой женщине теперь тридцать пять лет. Я знаю ее возраст и знаю, что она имеет причины молчать о своей замужней жизни. Это уже кое-что значит для начала, и со временем это может повести к большему.

Он опять весело посмотрел на Брока.

— Встал ли я на настоящий путь теперь, сэр? Пользуюсь ли я как следует предосторожностью, о необходимости которой вы с такой добротой предостерегали меня?

— Вы оправдываете ваши здравые мысли, — отвечал ректор, поощряя его обуздать свое воображение с всегдашним недоверием англичанина к благороднейшей из человеческих способностей. — Вы пролагаете путь себе к более счастливой жизни.

— Вы думаете? — задумчиво спросил Мидуинтер.

Он опять порылся между бумагами и остановился на одном из набросанных листков.

— Корабль! — вдруг воскликнул он, и румянец его опять исчез, а настроение в одно мгновение переменилось.

— Какой корабль? — спросил ректор.

— На котором было совершено это преступление, — сказал Мидуинтер, обнаружив первые признаки нетерпения, — корабль, на котором убийственная рука моего отца заперла дверь каюты.

— Что ж из этого? — спросил Брок.

Мидуинтер, по-видимому, не слышал вопроса. Глаза его были пристально устремлены на страницу, которую он читал.

— Французский корабль, занимавшийся перевозкой строевого леса, — продолжал он, говоря сам с собой, — французский корабль «La Grâce de Dieu». Если вера моего отца в судьбу была справедлива, если рок преследовал меня шаг за шагом из могилы моего отца, то в одном из моих путешествий я встретился бы с этим кораблем.

Он опять посмотрел на Брока.

— Теперь я знаю наверно, — сказал он, — это две разные женщины, а не одно лицо.

Брок покачал головой.

— Я рад, что вы пришли к этому заключению, — сказал он, — но я желал бы, чтобы вы пришли к нему каким-нибудь другим способом.

Мидуинтер вскочил и, схватив листки рукописи обеими руками, бросил их в пустой камин.

— Ради бога, позвольте мне сжечь их! — воскликнул он. — Пока останется еще одна страница, я буду ее читать, а пока я буду читать ее, отец подчинит меня своему влиянию против моей воли!

Брок указал на коробочку со спичками. Через минуту рукопись загорелась. Когда огонь уничтожил последний лист бумаги, Мидуинтер с облегчением вздохнул.

— Я могу сказать, как Макбет: «Теперь дело кончено, и я опять стал человеком!» — начал он с лихорадочной веселостью. — Вы, кажется, устали, сэр, и неудивительно, — прибавил он более тихим тоном. — Я слишком долго лишал вас сна, я не стану задерживать вас долее. Будьте уверены, я буду помнить то, что вы мне сказали. Будьте уверены, что я стану между Алланом и всяким врагом, мужчиной или женщиной, которые приблизятся к нему. Благодарю вас, мистер Брок, тысячу, тысячу раз благодарю вас! Я вошел в эту комнату несчастнейшим из людей, я могу выйти теперь отсюда счастливее птичек, поющих на воле!

Когда он направился к двери, лучи восходящего солнца струились в окно на кучку пепла, черневшую в камине. Чувствительное воображение Мидуинтера тотчас вспыхнуло при этом зрелище.

— Посмотрите, — сказал он весело, — будущее сияет над пеплом прошедшего.

Необъяснимое сострадание к этому человеку, именно в ту минуту его жизни, когда он наименее нуждался в сострадании, прокралось в сердце ректора, когда дверь затворилась, а он опять остался один.

— Бедняжка! — сказал он, с тревогой удивляясь своему состраданию. — Бедняжка!

Глава III

День и ночь

Прошли утренние часы, наступил и прошел полдень, и мистер Брок отправился в обратное путешествие домой.

Расставшись с ректором у дугласской пристани, оба молодых человека возвратились в Кэстльтоун и расстались там у дверей гостиницы. Аллан пошел взглянуть на свою яхту, а Мидуинтер вошел в дом насладиться тем отдохновением, в котором он так нуждался после бессонной ночи.

Он запер ставни, закрыл дверь, но сон не смыкал его глаз. В первый день отсутствия ректора чувствительная натура Мидуинтера безрассудно увеличивала ответственность, которая теперь лежала на нем, — он должен оправдать доверие мистера Брока. Какой-то страх оставить Аллана одного, даже на несколько часов, не позволял ему сомкнуть глаз, так что наконец для него стало скорее облегчением, чем неприятным усилием, быстро встать с постели и последовать за Алланом по дороге, которая вела к яхте.

Ремонт маленькой яхты был почти закончен. День был ясный, с прохладным ветерком. На земле все было светло. Синие волны струились на солнце. Матросы пели за своей работой. Спустившись в каюту, Мидуинтер увидел своего друга, прилежно занимающегося приведением помещения в порядок. Обыкновенно не самый аккуратный из всех смертных, Аллан время от времени вдруг начинал чувствовать преимущества порядка, и в подобных случаях им овладевала какая-то неистовая страсть к уборке. Он стоял на коленях, с большим усердием занимаясь своей работой, когда Мидуинтер спустился в каюту, и быстро приводил опрятное помещение в первобытный хаос с такой страстной энергией, на которую удивительно было смотреть.

— Вот какая каша! — сказа Аллан, спокойно приподнимаясь на куче, самим им наваленной. — Знаете ли, мой милый, я начинаю жалеть, зачем я не оставил все как было.

Мидуинтер улыбнулся и поспешил на помощь своему другу с проворством моряка.

Первая вещь, попавшаяся ему, была шкатулка Аллана, в которой все было перевернуто вверх дном; половина разбросана по полу, где также лежала тряпка для обтирания пыли и метла. Укладывая в шкатулку вещи, Мидуинтер неожиданно увидел миниатюрный портрет старинного овального фасона, в рамке, осыпанной мелкими бриллиантами.

— Вы, кажется, не очень это цените, — сказал он. — Чей это портрет?

Аллан наклонился через плечо Мидуинтера и посмотрел на портрет.

— Он принадлежал моей матери, — отвечал он, — и я чрезвычайно им дорожу. Это портрет моего отца.

Мидуинтер вдруг сунул портрет в руки Аллану и отошел на противоположную сторону каюты.

— Вы лучше знаете, где должны лежать вещи в вашей шкатулке, — сказал он, стоя спиною к Аллану. — Я буду убирать на этой стороне каюты, а вы убирайте на другой.

Он начал приводить в порядок вещи, разбросанные на столе и на полу, но точно будто судьба решила, что в это утро ему попадутся в руки все вещи его друга. Одна из первых вещей, взятых им, была банка с табаком Аллана, заткнутая письмом вместо пробки.

— Вы знаете, что вы заткнули эту банку письмом? — спросил Мидуинтер. — Не важное ли это письмо?

Аллан тотчас его узнал. Это было первое письмо, подученное на острове Мэн, письмо, о котором Аллан выразился таким образом: «Опять надоедают эти несносные нотариусы» и о котором он перестал думать со своей обыкновенной беспечностью.