Уилл Адамс

Тайна исхода

ПРОЛОГ

Южный берег озера Мариут. 415 год

Наконец глина подсохла. Марк взял с пола немного грязи и песка и растер по свежей светлой поверхности, пока та не потемнела и не стала внешне неотличимой от остальной части стены.

Чтобы рассмотреть получше, он поднес масляную лампу к стене и добавил грязи в тех местах, которые вызывали сомнения, хотя, если честно, для этого требовался более зоркий глаз. Он в последний раз прошел через хорошо знакомые коридоры, прощаясь с соратниками и предками, со всей прошлой жизнью, поднялся по ступенькам и вышел.

Уже наступал вечер, и времени терять нельзя.

Он закрыл деревянную крышку и начал набрасывать на нее песок и камни. Сквозь стук падающих камней, шуршание песка и скрежет о пол обитой железом лопаты начали доноситься странные звуки, больше всего напоминающие песнопения. Они становились громче и казались такими реальными, что Марк замер и прислушался. Вдруг все стихло, и стало слышно только его тяжелое дыхание, громкий стук сердца и шелест песка.

Одни лишь страхи одинокого старика.

Солнце клонилось к западу, начиная приобретать оранжевый оттенок. Обычно они появлялись к ночи, как и надлежало злодеям, но с каждым днем становились смелее. Утром в гавани он видел переговаривавшихся между собой незнакомых людей, которые некогда были его друзьями, а сейчас смотрели на него как на прокаженного. А он столько раз лечил их недуги, не думая об опасности заразиться.

Марк опять взялся за лопату, стараясь копать быстрее, чтобы не позволить панике одержать над собой верх.

Раньше он надеялся, что все утрясется. Ведь их общине всегда удавалось пережить погромы и войны. Казалось, их идеям в конце концов удастся восторжествовать, потому что они были намного сильнее и рациональнее благочестивой жестокой чепухи так называемой «благонамеренности». Но он ошибался. Поддаваясь страхам, человек терял рассудок в силу своей природы.

Бедная Гипатия! [Женщина-ученый, математик, астроном и философ, схоларх Александрийской школы неоплатонизма. — Здесь и далее примеч. пер.] Такая прекрасная, мудрая и благородная женщина. По слухам, самосуд над ней учинили по приказу самого Кирилла Александрийского. [Святитель, один из отцов Церкви, богослов и толкователь Священного Писания.] Эпифаний, совсем еще мальчик, слишком юный для таких сцен, видел все собственными глазами. Толпу возглавлял лицемерный чтец Петр, что неудивительно. Они вытащили ее из носилок, раздели донага, отделили плоть от костей устричными раковинами и сожгли останки.

Они называют себя слугами Бога, но неужели не понимают, кем являются на самом деле?

Солнце село. На землю опускалась прохлада ночи. Он работал уже не так быстро — силы были уже не те, что в молодости. Но копать не прекращал. Чем быстрее он закончит, тем раньше сможет присоединиться к семье и соратникам в поисках прибежища в Гермополисе или даже Ченобоскионе, если наступившее безумие распространится слишком далеко. Он отправил их вперед с накопленной веками мудростью — свитками и другим сокровищем, которое им удалось захватить с собой. Но самому пришлось задержаться. В последние годы они слишком расслабились. Существование здесь подземного комплекса уже не оставалось ни для кого секретом, о чем свидетельствовали абсурдные слухи о богатстве и спрятанных сокровищах, доходившие до него самого. Если эти негодяи серьезно займутся поисками, то им наверняка удастся обнаружить ступеньки, как бы он ни старался их скрыть. Вот почему он решил замуровать крещальню, [Помещение для крещения.] чтобы сохранить хотя бы частичку их знаний, если подземный комплекс будет найден. Рано или поздно к людям вернется рассудок, и тогда они смогут возвратиться назад. Если не он сам, то его дети или внуки. А если и не они, то, возможно, будущие поколения из более разумной и просвещенной эпохи, которые по достоинству оценят мудрость стен и не будут их ненавидеть или осыпать бранью.

Он закончил выравнивать грунт, набросанный в углубление, и притоптал его для верности, чтобы это место не бросалось в глаза. Пора уходить. Необходимость уйти приводила его в отчаяние. Он стал слишком стар для таких приключений, слишком стар, чтобы все начинать сначала. Все, что ему требовалось от жизни, сводилось к покою. Только в таком состоянии он мог бы изучать рукописи и познавать природу мира. Но теперь самодовольные и жестокие глупцы, для которых грехом считалась сама возможность думать, сделали все это неосуществимым. Это сквозило в их глазах, проявлялось в удовольствии, которое они получали, применяя насилие. Они купались в своем злодействе и высоко воздевали залитые кровью руки, будто демонстрируя добродетель.

Он путешествовал налегке, без всякой смены одежды, захватив только немного еды и несколько монет. Марк прошагал не больше десяти минут, как увидел на гребне горы впереди отблески света. Погрузившись в свои мысли, он сначала не придал значения слабому свечению. Но вскоре понял, что это были факелы, приближавшиеся со стороны гавани. Ветер поменялся, и до него стали доноситься голоса кричавших и поющих мужчин и женщин, с ликованием ожидавших новой расправы.

Он заспешил назад, туда, откуда пришел: сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди. Их поселение находилось на склоне пологого холма, спускающемся к озеру. Он добрался до вершины и увидел, как тут и там начинали вспыхивать языки пламени, охватывая огнем оставленные жилища. Справа раздался крик. Занялась крыша одного дома, потом другого, третьего. Их дома! Их жизни! Крики, наполненные ненавистью, становились все громче и ближе. Он повернулся, чтобы уйти, но куда бы он ни направлялся, везде впереди появлялись факелы, смыкавшиеся в кольцо, становившееся все меньше и меньше.

Над толпой пронесся крик. Его заметили! Он побежал, но старые ноги делали побег бессмысленным, хотя он и понимал, что его ждет, если поймают. И вот наконец они окружили его — на лицах всех только жажда крови. Ему оставалось только одно — встретить их, сохраняя достоинство и мужество, и надеяться вызвать в них чувство стыда и милосердие. А если этого не случится, то они, возможно, проснутся утром и вспомнят о своих деяниях с таким ужасом и омерзением, что это сохранит жизнь другим.

Оно того стоило.

Тело начало непроизвольно дрожать, и он упал на колени. По щекам текли слезы. Марк молился.

ГЛАВА 1

I

Улица Баб-Седра, Александрия

Дэниел Нокс шел по улице Баб-Седра, когда его внимание привлекла глиняная чаша на расстеленной хлопковой скатерти уличного торговца. Наполненная спичечными коробками и упаковками белых салфеток, чаша стояла на стопке потрепанных арабских школьных учебников. Его сердце чуть дрогнуло от ощущения дежа-вю. Появилась уверенность, что он где-то видел точно такую же чашу. Причем не случайно. В какой-то момент ему показалось, что он вот-вот вспомнит, но этого не произошло, и он почувствовал досаду, не в силах понять, что именно его остановило.

Нокс помедлил, нагнулся и взял сначала яркий пластмассовый горшок с покрытыми пылью желтыми искусственными цветами, а потом — изрядно потрепанный учебник по географии, из которого посыпались страницы с устаревшими топографическими картами Египта и разлетелись по скатерти, как колода карт в руках фокусника.

— Ас-саляму алейкум, — кивнул торговец, паренек не старше пятнадцати лет, но из-за поношенной одежды на пару размеров больше выглядевший еще моложе.

— Ва алейкум ас-салям, — ответил Нокс.

— Нравится книга, мистер? Хотите купить?

Нокс пожал плечами и положил ее на место, обвел все еще раз безразличным взглядом, будто его ничего не интересовало. Но юный торговец понимающе ухмыльнулся — провести его не удастся. Нокс улыбнулся, признавая свое поражение, и дотронулся пальцем до глиняной чаши.

— Что это? — спросил он.

— У мистера хороший глаз, — ответил юноша. — Замечательная старинная вещь из богатой истории Александрии. Чаша для фруктов самого Александра Македонского! Да! Александра Македонского! Истинная правда.

— Александра Македонского? — переспросил Нокс. — Этого не может быть!

— Истинная правда, — не сдавался торговец. — Останки полководца удалось найти. И эта чаша — из его захоронения! Да! Человек, который нашел его, Дэниел Нокс, и он мой очень хороший друг. Он сам дал мне эту чашу!

Нокс засмеялся. После того знаменательного события он стал всеобщим лучшим другом.

— И ты продаешь это на улице? — поддразнил он. — Если чаша принадлежала Александру Македонскому, то ей место в самом Каирском музее!

Он взял чашу и снова ощутил то же чувство дежа-вю, странное покалывание в груди, сухость в горле и легкие толчки в затылке. Он покрутил чашу в руках, получая удовольствие от прикосновения. Не будучи специалистом по керамике, Нокс, как все археологи, неплохо в ней разбирался. В немалой степени благодаря тому, что девять из десяти предметов материальной культуры, найденных при любых раскопках, представляли собой гончарные изделия: черепки блюд, чаш или кувшинов, осколки масляных ламп или бутылей с благовониями, а если повезет, то даже остраконы. [Черепок глиняного сосуда, а также, реже, морская раковина, яичная скорлупа или осколок известняка.]

Но эта чаша была целой. Примерно семи дюймов в диаметре и трех дюймов в глубину, с ровным основанием и округлыми краями, без ободка, что позволяло пить из нее, просто держа обеими руками. Судя по гладкой поверхности, глину перед замесом тщательно просеяли, чтобы не попадалось камушков, и только потом подвергли обжигу. Серовато-розовый цвет чаши, покрытой осветляющей краской, местами напоминал кофе, в котором размешали сливки. Не исключено, что производство местное, хотя и не обязательно. Это мог определить только специалист. С датировкой он чувствовал себя уверенней. Высококачественные изделия наподобие масляных ламп или дорогой посуды постоянно модифицировались, хотя бы для простой демонстрации благополучия их владельцев, но обычные предметы повседневного пользования не меняли своей формы веками. Примерно пятидесятый год н. э., плюс-минус пара столетий. Или пара тысячелетий. Он поставил чашу на место, намереваясь уйти, но находка его не отпускала. Дэниел сидел на корточках и разглядывал ее, потирая подбородок и пытаясь понять, чем именно чаша его так заинтересовала.

Нокс знал, как редко на уличных развалах попадались действительно ценные артефакты. Уличные торговцы отлично понимали, что здесь они не получат за них настоящей цены, не говоря уже о том, что полиция, занимавшаяся антиквариатом, свое дело знала. На задворках Александрии и Каира трудилось немало ремесленников, способных в мгновение ока изготовить очень достоверные копии, лишь бы заставить доверчивых туристов расстаться со своей наличностью. Но эта конкретная чаша выглядела слишком примитивной, чтобы оправдать усилия по подделке.

— Сколько? — не выдержав, спросил он.

— Тысяча американских долларов, — не моргнув глазом, заявил юный торговец.

Нокс снова засмеялся. Египтянам не сыщешь равных в оценке не товаров, а покупателей. Он сегодня наверняка одет так, что производит впечатление богатого. Богатого и глупого. Он опять попытался уйти, и снова его что-то остановило. Он притронулся кончиком пальца к вазе, желая избежать торговли. Стоило начать торговаться, и выглядело бы невежливо не прийти к соглашению, а Нокс никак не мог определиться, нужна ли ему эта чаша, даже купленная задешево. Если она действительно представляет ценность, то ее приобретение будет незаконным. Если подделка, то мысль, что его удалось одурачить, будет долго действовать ему на нервы, особенно если об этом прознают друзья и коллеги. Он решительно тряхнул головой и на этот раз поднялся.

— Пятьсот, — торопливо сказал юноша, чувствуя, что выгодная сделка срывается. — Я видел вас раньше. Вы — хороший человек. Вам — особая цена. Очень особая.

Нокс покачал головой.

— Откуда она у тебя? — спросил он.

— Из гробницы Александра Македонского. Это точно! Ее дал мне мой друг, потому что он очень хороший…

— Правду! — прервал его Нокс. — Или я ухожу.

Мальчик понимающе сузил глаза.

— А зачем мне говорить? — спросил он. — Чтобы вы позвали полицию?

Нокс достал из заднего кармана брюк деньги и показал их торговцу.

— Откуда мне знать, что она настоящая, если ты не говоришь, где ее взял? — поинтересовался он.

Торговец скривился и оглянулся по сторонам, чтобы убедиться в отсутствии подслушивающих.

— Друг моего двоюродного брата работает на раскопках, — шепотом сказал он.

— Каких раскопках? — нахмурился Нокс. — Кто их ведет?

— Иностранцы.

— Какие иностранцы?

Тот безразлично пожал плечами.

— Иностранцы.

— И где?

— На юге. — Он махнул рукой. — Южнее Мариута.

Нокс кивнул. Это походило на правду. В древние времена озеро Мариут окружали многочисленные фермы и поселения, но потом приток воды из Нила сильно сократился из-за отлагающихся наносов ила, и озеро начало постепенно усыхать. Нокс начал медленно отсчитывать деньги. Если эта чаша действительно с раскопок, то его долг — вернуть ее или по меньшей мере дать знать кому следует, что на раскопках возникла проблема с безопасностью. Тридцать пять египетских фунтов. Он держал их двумя пальцами.

— Так, значит, ты говоришь, к югу от озера? — Он снова сдвинул брови. — Где именно? Чтобы купить, мне надо знать точно.

Взгляд мальчика неохотно переместился с денег на Нокса. На его лице отразилась горькая досада, будто он сообразил, что и так сказал слишком много. Он пробормотал ругательство, схватил скатерть за четыре угла, свалив все свои товары в кучу внутри, и обратился в бегство. Нокс попытался его преследовать, но на его пути неожиданно возник огромный мужчина. Он хотел обойти его, но человек сделал шаг в ту же сторону и, скрестив руки на груди, с улыбкой ждал, что предпримет Нокс. Но было уже поздно — юноша с глиняной чашей успел раствориться в толпе.

Нокс пожал плечами и решил не связываться. Почти наверняка чаша того не стоила.

Да. Почти наверняка.

II

Восточная пустыня, Средний Египет

Инспектор полиции Нагиб Хуссейн наблюдал, как патологоанатом больницы откинул конец голубой мешковины, чтобы показать высушенное тело девочки. По крайней мере Нагиб решил, что тело принадлежало именно девочке, судя по небольшим размерам, длинным волосам, дешевым украшениям и одежде, но уверенности он не чувствовал. Мертвое тело, разлагаясь, пролежало в горячих песках Восточной пустыни слишком долго и превратилось в мумию: на затылке обнаружилась рана, оставившая на ткани след от запекшейся крови.

— Кто ее нашел? — спросил патологоанатом.

— Один проводник, — ответил Нагиб. — Судя по всему, каким-то туристам захотелось приобщиться к настоящей пустыне. — Он хмыкнул. — Что ж, это им точно удалось.

— И она просто там лежала?

— Сначала они увидели мешковину. Затем ступню. Остальную часть тела скрывал песок.

— Похоже, ее вынесла на поверхность ночная буря.

— И благополучно уничтожила все следы, — согласился Нагиб. Он смотрел, скрестив руки, как патологоанатом продолжал предварительный осмотр тела, разглядывая кожу головы, глаза, щеки и уши, как постепенно двигал ее нижней челюстью и в конце концов открыл рот и с помощью лопаточки заглянул в него, соскоблив пену, грязь и песок с высохшей перепонки языка, внутренней поверхности щек и горла. Он закрыл рот и внимательно осмотрел шею, вздутие на ней и шейные позвонки, вывихнутое правое плечо и руки, неуклюже и почти стыдливо сложенные вдоль тела.

— Сколько ей лет? — поинтересовался Нагиб.

— Дождитесь отчета.

— Ну пожалуйста! Мне же надо с чего-то начать.

Патологоанатом вздохнул.

— Тринадцать-четырнадцать. Примерно так. А на правом плече есть признаки посмертного смещения.

— Да, — согласился Нагиб. Из профессионального тщеславия ему хотелось показать патологоанатому, что он сам пришел к такому же выводу, поэтому, не удержавшись, инспектор сказал: — Я подумал, что окоченение произошло до того, как ее смогли похоронить. Возможно, при окоченении ее рука была поднята вверх над головой. А те, кто хоронил ее, попытались вернуть ее на место, чтобы завернуть в мешковину.

— Возможно, — согласился патологоанатом. Похоже, он не относился к тем, кто делает необоснованные выводы.

— И какое это дает нам время после смерти?

— Трудно сказать, — ответил патологоанатом. — Чем жарче, тем быстрее наступает трупное окоченение, но оно и проходит быстрее. А если она, скажем, бежала или боролась, то все процессы ускоряются.

Нагиб сделал глубокий вдох, чтобы подавить нетерпение.

— Хотя бы приблизительно?

— Обычно плечевые мышцы подвергаются окоченению в последнюю очередь. Все начинается примерно через три часа, нередко — через шесть-семь часов. После этого… — он покачал головой, — процесс может занять от шести часов до двух дней.

— Но три часа — минимум, верно?

— Обычно так, хотя бывают исключения.

— Исключения всегда бывают, — отозвался Нагиб.

— Это верно. — Патологоанатом пальцем поддел тонкую цепочку вокруг шеи, на которой висел серебряный коптский [Единственная христианская церковь, имеющая значительное количество последователей в Египте.] крестик. Он взглянул на Нагиба — оба подумали об одном и том же. Еще одна мертвая коптская девочка. При нынешних беспорядках и волнениях в регионе не хватало только этого.

— Красивая вещь, — заметил доктор.

— Да, — согласился Нагиб. Значит, ограбление отпадает.

Патологоанатом поднял юбки девочки, но ее поношенное нижнее белье было нетронуто. Никаких признаков сексуального насилия. И вообще насилия, если не принимать во внимание проломленной головы.

— А можно сказать, давно ли она умерла?

Патологоанатом пожал плечами:

— Я бы не рискнул. Для этого надо проводить исследование.

Нагиб согласно кивнул. С телами, найденными в пустыне, это действительно обстояло так. Месяц, год, десять лет — они все выглядели одинаково.

— А причина смерти? Удар по голове, верно?

— Пока еще рано делать окончательный вывод.

Нагиб скривился.

— Ну же! Я не буду на вас ссылаться, если не подтвердится.

— Все так говорят. А потом ссылаются.

— Ладно. Если не удар по голове, то, возможно, ей сломали шею?

Доктор побарабанил пальцем по колену, размышляя, стоит ли поделиться догадкой или лучше промолчать.

— Вы действительно хотите знать мое мнение? — наконец поинтересовался он.

— Да.

— Вам оно не понравится.

— Попробуйте.

Патологоанатом поднялся. Положив руки на бедра, он подошел к окну и бросил взгляд на безбрежные желтые пески Восточной пустыни, над которыми дрожал раскаленный воздух. Монотонность вида нарушалась только суровыми горами Амарны.

— Ну что же, очень хорошо, — улыбнулся он, отлично понимая, что такие события не будут частыми в его практике. — По моему мнению, она утонула.