Уинифред Леннокс

Этюд в золотистых тонах

И в тонах голубой, лихорадочной боли,

В золотистых оттенках рассветной крови,

Шире всех ваших лир и пьяней алкоголя

Закипает багровая горечь любви.

Артюр Рембо

Перевод Б. Лифшица

Кто не был в Лондоне в самом начале лета, не в состоянии даже представить себе, что он может быть таким: свежим, невинным, нежно розовеющим, как юная невеста под венцом. Ранним утром над Гайд-парком повисает жемчужная дымка, окутывая все вокруг флером таинственности. Движение на улицах еще не началось, рев моторов и резкие сигналы клаксонов пока не вспарывают тишину. Цветы открывают навстречу солнцу разноцветные лепестки, украшенные бриллиантиками росы. Деревья протягивают ветви-руки для дружеского пожатия.

Даже в каменных джунглях Сити, наверное, чувствуется пьянящее дыхание нового дня, но кто там бывает в этот час? Ни один уважающий себя англичанин без нужды в Сити не появится. Там всего лишь зарабатывают деньги, а здесь, в Лондоне, живут, и это не одно и то же.

Тяжело дыша после пробежки, Марго прислонилась к дереву и машинально поправила выбившуюся прядь волос. Сегодня она опять бегает в одиночестве. Девочку так и не удалось растолкать, отсыпается после очередной журналистской тусовки. Словечко-то какое, усмехнулась Марго. Впрочем, в лексиконе Сандры и ее друзей встречается и кое-что похлеще.

Девочкой Марго называла Сандру по привычке. Она давно не девочка, двадцать четыре года уже. Падчерица, дочка, подружка. Как лучше назвать, если разница в возрасте у них всего четырнадцать лет?

После нелепой автомобильной катастрофы, которая унесла неугомонного рыжеволосого Алека, отца Сандры и мужа Марго, они продолжали жить вместе, и ни одна не пожалела об этом, по крайней мере пока.

Белый трехэтажный особнячок с забранными черными коваными решетками окнами и фонариками у входа, скромный и уютный, возможно, чересчур просторный для двоих. Но он хорошо помнил времена, когда…

Восемь лет назад Алек привез свою шестнадцатилетнюю дочь, голенастого сорванца-подростка, готового бросить вызов всему миру, в дом Марго на Куинс-Гейт в Кенсингтоне. Даже когда Алек был жив, дом был слишком велик для троих, но Алек обладал поразительным даром заполнять собой любое пространство.

Алек… Прошло почти два года, как его не стало, воспоминания постепенно размывались временем и теряли остроту. Зажмурившись, Марго потерлась щекой о шершавую кору дерева.

— Осторожно, котенок, поцарапаешься. Я не брился больше суток.

Алек только что вошел — как всегда шумно, решительно шагнув в широко распахнувшуюся дверь. Марго нырнула в его распростертые объятия и потерлась щекой о щеку мужа.

— Осторожно, котенок…

Они так и не легли спать в эту ночь. Сидели на ковре у камина, пили вино и любили друг друга. Алек ворошил кочергой полешки, огонь вспыхивал и буянил в его волосах. Она трогала их, осторожно, боязливо, каждую секунду ожидая ожога.

А потом был тот ночной звонок. Алек поспешно собрался и уехал, не объяснив толком куда и зачем. И больше не вернулся.

Осталась Сандра. Буйными каштановыми волосами, рыжими с прозеленью глазами, которые иногда становились желтыми, как у львицы, порывистостью движений, ярким, независимым характером она напоминала Марго Алека. Сандра решила пойти по стопам отца — стать журналисткой, и Марго, как ни старалась, не смогла ее отговорить. Иногда ей становилось страшно за Сандру.

Марго оторвалась от дерева и затрусила по дорожке. Довольно воспоминаний. Еще один круг — и можно начинать новый день.

Глава первая

Наживка

Сандра вихрем ворвалась в редакцию газеты «Уик-энд миррор» и пронеслась между столами, бросая направо и налево:

— Привет, Пэтси! Привет, Сэм, Джек! Как вы тут без меня? Не совсем еще покрылись мхом?

— Привет, Финч! Теперь нам это уже не грозит.

Сандра влетела в крошечную клетушку, пышно именуемую «кабинетом», которую делила с собратом по перу Робертом Стайнсом, для друзей Бадом. Зацепилась за что-то ногой, чуть не упала, но каким-то чудом добралась-таки до своего стола и плюхнулась на любимый вертящийся стул.

— Брр! — прорычала она. — Из какой гадости я только что выбралась, ты и не поверишь!

Бад, сутуловатый узкоплечий парень с длинными темными волосами, вечно спадающими на лицо, в притворном ужасе бросился грудью на стол и закрыл голову руками. Через пару секунд из-под руки показался насмешливый карий глаз и обозрел комнату.

— Пронесло? — спросил Бад дрожащим голосом. — Что это было?

— Брось. Сейчас не до твоих приколов, — досадливо поморщилась Сандра.

— Семнадцать мегатонн, — констатировал он. — Убойная сила.

— Бад!!!

— Ты успокоилась?

— Почти. Черт, опять колготки порвала! — Сандра задрала ногу, продемонстрировав зияющую на стройной лодыжке огромную дырищу. — Ну что за напасть! Разорюсь я на них.

— Леди попала в тяжелое положение. Почти безнадежное, — пропел Бад, скорбно возведя глаза к потолку. — Кто же ей поможет? Ну конечно благородный рыцарь на белом коне. Он выезжает из-за скалы, гремя кастрюлями, тьфу, черт, латами. Солнце отражается в его щите, как в зеркале, и слепит глаза. Мы еще не можем разглядеть герб на щите, но уже догадываемся, кто этот храбрец. Он подъезжает ближе, вот и герб. Скрещенные авторучка и маркер на червленом поле в виде компьютерного дисплея. Аплодисменты, дамы и господа! Сэр Бад из «Уик-энд миррор»!

Бад с шумом выдвинул ящик своего стола, выудил что-то из захламленных недр и бросил Сандре. В ее руках оказалась блестящая целлофановая упаковка с колготками.

— О-о, Бад! — простонала в восторге Сандра. — Ты — чудо! Я уже даже не жалею, что слушала всю эту галиматью.

Она с треском разорвала упаковку и вытащила на Божий свет колготки, тарахтя при этом без умолку:

— Спас, просто спас. Мне же сейчас идти к Смитти, докладывать об этой идиотской пресс-конференции. Хороша б я была в драных колготках! Что бы он подумал?

— Что ты вместо пресс-конференции залетела на дефиле Теда Димаджо и прошлась по подиуму. Я слышал, все его манекенщицы щеголяли на показе в рваных колготках.

— Слышал или видел? — подозрительно спросила Сандра.

— Слушать там, кроме улюлюканья и матюгов, особо нечего было.

— Значит, видел.

Бад многозначительно подмигнул и скосил глаза в сторону компьютера.

— Уже пишешь! — ахнула Сандра. — И как ты везде поспеваешь, не пойму. У тебя же совсем другое задание. А как ты узнал?

Тед Димаджо имел репутацию самого скандального модельера андеграунда. Его супероткровенные модели снискали ему прозвище «Анфан тэрибль Высокой моды», которую применительно к Димаджо респектабельные газеты давно уже переименовали в «низкую». Демонстрации его коллекций никогда нигде не рекламировались, но тем не менее собирали полные подвалы в Сохо. Народ просто ломился туда, попасть на дефиле Теда Димаджо считалось большим шиком.

— Как ты узнал? — не отставала Сандра.

— Связи, Финч, связи.

— И меня с собой не взял, поросенок. Никогда тебе этого не прощу, так и знай!

— Ты еще слишком молода для подобных зрелищ, — изрек Бад. — Не хочу отбывать срок за растление нежных девиц. — Но, заметив, как надулись ее губы и пожелтели глаза, поспешно добавил: — Шутка! Тебя ж не было. В следующий раз непременно возьму.

— Обещаешь?

— Слово сэра Бада!

— А что там было, расскажи, что?

— Если верить Теду Димаджо, скоро дамы перестанут носить белье и будут щеголять по улицам в колготках со спущенными петлями и длинных платьях с вырезами ниже талии спереди и сзади. А ты чем порадуешь старика Бада?

Сандра махнула рукой.

— За такие задания надо приплачивать. «Сардинки», американский ответ на наших «Спайс Герлз».

— О-о-о! — простонал Бад. — Все ясно, можешь не продолжать. Дурная копия со скверного оригинала.

— Нет, ты послушай! Надо же мне кому-то поплакаться. Словарный запас скуден до неприличия: «Он такой душка!» — восемьдесят четыре раза за полчаса применительно к кому угодно, от Папы Римского до собственного менеджера; «Упс!» — шестьдесят два раза — выражает все, от изумления до возмущения; «Вы меня провоцируете!» — пятнадцать раз — произносится с трудом, иногда не с первого раза и по слогам. А в завершение интервью было строго-настрого велено передать со страниц газеты приветы мамочке, тетушке Эмми и собачке Санни, имена варьируются.

— Не пойму только, чего ты ожидала, — пожал плечами Бад. — Не слишком ли ты много требуешь от «Сардинок»? Их дело ротики разевать под фанеру.

— А мое — писать за них интервью?

— Именно. А что самое интересное, напишешь, и классно. Но не сегодня. Сегодня тебе это противопоказано, слишком много будет желчи. Вот завтра остынешь и выдашь конфетку. Отгадай с трех раз, что ты делаешь сегодня вечером?

— Дымлюсь, как вулкан Кракатау.

— Ответ неудовлетворительный.

— Оттягиваюсь у Тейта перед картинами Тернера. Магическая терапия.

— Годится как первая часть программы. Ну напряги мозги!

— Совершаю налет на отель «Сардинок» и лопаю их всех на ужин.

— Каннибалка, — ухмыльнулся Бад и, выдержав паузу, объявил: — Ты идешь со мной в «Трэмп».

— Уау!!!

— А следовало сказать: «Упс!»

Бад еле успел увернуться от просвистевшего над ухом дырокола.

Дансинг-клуб «Трэмп» — одно из «горячих» местечек Лондона. Излюбленное место лондонской богемы, куда слетаются самые экзотические бабочки, которых только можно вообразить. И пускают сюда далеко не всех.

Лучшей визитной карточкой служит лицо, узнаваемое по обложкам модных журналов. Среди завсегдатаев рок-звезды, киношники со всего мира, художники, авангардные модельеры и их модели в умопомрачительных туалетах, которые смотрятся особенно эффектно в интерьере «Трэмпа», изысканно стилизованного, в соответствии с названием клуба, под бродяжий притон.

У дверей заведения вечно толкутся папарацци, вооруженные микрофонами, камерами и парой-тройкой каверзных вопросов. Достаточно просто появиться здесь, чтобы привлечь к себе внимание «желтой» прессы.

Обычно к одиннадцати часам в клубе яблоку уже негде упасть. Два внушительных цербера в дверях стоят насмерть. Исключение они, наверное, сделали бы только для звезд ранга Мадонны или Александра Маккуина. Но для Бада заветный Сезам был всегда открыт. В свое время его публикации помогли начинающему заведению раскрутиться, а кроме того Бад привел ди-джея Мекки-Ножа, который в отличие от брехтовского героя с законом в конфликт не вступал и самозабвенно лупил палочками в затрапезной рок-группе.

Поразительные познания в музыке и безошибочное чутье на вкусы публики быстро снискали ему славу местной достопримечательности. Без Мекки-Ножа «Трэмп» не состоялся бы. Сверкая белоснежной сатанинской улыбкой, он восседал за пультом в потертой жилетке, надетой прямо на голое тело, и видавшем виды галстуке, болтавшемся на черной лоснящейся груди, в когда-то желтой шляпе на черных курчавых волосах. Власть его над людьми была абсолютной. Он манипулировал ими, как жонглер мячиками в цирке. Мог обрушить их в пучину рейва и заставить дергаться, как марионеток; обмотать, как мух, паутиной блюза; встряхнуть огненным рок-н-роллом, а потом заставить умирать от желания под чувственные звуки танго. Он мог все.

За такое ценное для клуба приобретение Бад получил сполна, и не деньгами, нет. Все его знаменитые связи были родом из «Трэмпа». Он слыл здесь своим человеком, не говоря уже о постоянном столике и дармовой выпивке, которая тут стоила ох как немало. Иногда он приводил с собой Сандру, и она тоже успела кое с кем познакомиться.

Сандра сидела за столиком, удобно расположенным в уголке, справа от трона ди-джея, и, неторопливо помешивая соломинкой ядовито-малиновое «Кампари» со льдом, обозревала зал. Мекки как раз взял тайм-аут и улизнул куда-то с Бадом. Официантки в коротеньких живописных лохмотьях, которые подчеркивали длину их ног, разносили напитки.

«Трэмп» славился своими длинноногими курочками. Бад уверял, что их специально клонируют в секретной лаборатории в Шотландии, а страсти вокруг овцы Долли просто мыльный пузырь для отвода глаз. Глядя на этих девиц, Сандра была склонна верить его россказням.

Гости плавно перетекали от столика к столику. Преувеличенно восторженные приветствия, поцелуи, комплименты с двойным дном и сплетни, сплетни, сплетни. Нормальный способ общения в мишурном мире, пронизанном жесточайшей конкуренцией и круто замешанном на зависти и интригах. Все эти красивые, уверенные в себе люди прекрасно знали цену своему успеху. Пока ты на коне, ты — царь и бог, но стоит лишь оступиться, и вокруг тебя моментально возникает вакуум. Телефон не звонит, папарацци не толпятся у порога, знакомые при встрече отводят глаза и торопятся улизнуть. Ты еще жив, но для окружающего мира все равно что умер. Так проходит земная слава, говорили умные римляне.

Сандра успела насчитать с дюжину известных личностей, когда у входа в зал возникла необычная пара. Ослепительная молодая леди с роскошной гривой волос цвета воронова крыла и белоснежными, словно алебастровыми, плечами. Ее овальное личико с загадочными миндалевидными глазами и пухлым чувственным ртом сияло нежнейшим румянцем.

Ее спутнику было лет шестьдесят. Оплывшая фигура, которую не спасал даже безукоризненный смокинг, лысый бугристый череп, мясистый нос и оттопыренные хрящеватые уши. Рядом со своей обворожительной спутницей он казался уродливым карликом. Красавица и чудовище.

Зал как током прошило. Метрдотель ринулся к ним. Вновь прибывших мгновенно окружила солидная группа оживленно жестикулирующих и галдящих людей. Так и норовят отметиться, усмехнулась про себя Сандра. Еще бы! Сэм Зингер, знаменитый продюсер, и новая зажженная им звезда Делла Кори. Последний фильм Зингера как раз сейчас гремел по Европе. Сборы за первую неделю показа составили пять с половиной миллионов фунтов, не в последнюю очередь благодаря Делле. Она была удивительно естественна на экране и поражала редким сочетанием почти детской невинности и изощренной женственности.

Секс-символ с лицом ангела.

Эх, вздохнула про себя Сандра, раскрутить бы их на интервью, но об этом можно только мечтать. Она уже пробовала достать парочку через пресс-секретаря Зингера, но ее вежливо отшили. Она и сама понимала, что погорячилась. Кто она вообще такая? Но, может быть, у Бада получится. Куда он, кстати, пропал?

— Ишь, как возбудились, шакалы! — донесся из-за соседнего столика язвительный женский голос. — Как их всех на дешевку тянет.

Сандра, осторожно повернув голову, увидела крашеную блондинку, находившуюся явно не в лучшем расположении духа. Сандру поразил презрительный излом щедро намазанного яркой помадой рта.

— Ну, дорогая, я бы не сказал… — промямлил спутник дамочки.

— Да ты хоть знаешь, где он ее откопал?!

Сандра вся обратилась в слух, продолжая между тем осматривать зал в поисках Бада.

— И где же?

— В Гамбурге. Она там снималась в дешевой порнухе.

— Подумаешь! Многие так начинали. Ты сама, помнится, не гнушалась «Плейбоем».

— «Плейбой» это стильно, болван. А тут… Стелются перед дешевой шлюшкой.

Ага, вот и Бад. Сандра увидела, как он ужом вывинтился из толпы и буквально прилип к Зингеру, свободной рукой отчаянно сигналя Мекки-Ножу: мол, подойди. При виде Мекки надменное лицо Зингера расплылось в улыбке. Он отечески потрепал ди-джея по плечу и, величественно кивнув Баду, отчалил к своему столику, где уже томилась Делла.

Наблюдая сейчас за Бадом, который по инерции еще стоял в позе просителя — голова вытянута вперед, спина колесом, — Сандра безуспешно пыталась подавить вынырнувшую из глубины души брезгливость. Недаром все-таки их профессию называют второй древнейшей! Барахтаться на спине перед сильными мира сего, вымаливая минутку внимания, подглядывать в замочную скважину, собирать слухи, а потом вываливать добычу на страницы газет. И все ради чего? Чтобы удовлетворить нездоровое любопытство публики.

Она готова была побиться об заклад, что Бад только что запродал Мекки-Ножа на какую-нибудь вечеринку у Зингера. А ведь Мекки из принципа ни в каких частных тусовках не участвовал. «Не хочу идти по рукам», — так он говорил.

Вернулся Бад, сияя, как новенький десятипенсовик, за ним плелся хмурый Мекки.

— Вот так, Финч. Пока ты тут мои колготки просиживаешь, я уже застолбил Зингера с его красоткой на тридцать минут интервью.

— Он тебя хоть поблагодарил? — спросила Сандра Мекки.

Тот подмигнул ей.

— Нет еще, и, кажется, не собирается.

— Старик, — встрепенулся Бад, — ты же знаешь, за мной не заржавеет. Не первый год знакомы.

— Кто ж их считает, — философски заметил Мекки. — Ладно, ребята, я пошел. Народ уже совсем остыл. — Шутливо взъерошив Сандре волосы, Мекки вразвалочку отправился за пульт.

— Учись, Финч, пока я жив. Зингер согласился беседовать только с Родом Джонсоном с Би-би-си, Гвендолин Марти из «Сан-ревю» — улавливаешь уровень? — и с твоим покорным слугой. «Что такое «Уик-энд миррор»? Никогда не слышал. Ага, Бад Стайнс. Надо запомнить». Так, крошка, делается имя.

— Нимб не давит? — ехидно осведомилась Сандра, поневоле, однако, заражаясь его энтузиазмом. — И не смей называть меня крошкой. Хватит с меня и Финча.

— Хорошо, дылда.

— Бад, ты все-таки прелесть! На тебя невозможно долго дуться.

— Ага, призналась! Сидела здесь, умирала от зависти и лапкой трясла, как брезгливая кошка. «Фи, как он унижается, как прогибается, гадость, гадость!»

Сандра не удержалась и прыснула. Бад вдруг посерьезнел. Глаза потемнели, брови сдвинулись в ниточку.

— Вот что я тебе скажу, Финч, только не перебивай. Мы с тобой журналисты. Нам платят, чтобы мы сообщали людям то, что они хотят услышать. А чтобы они услышали то, что слышать не хотят, платим мы, и подчас дорого. Чтобы быть услышанным, нужно имя, и за это я готов ползать перед кем угодно. Ты поняла меня?

У Сандры комок встал в горле, глаза защипало от подступивших слез. Ведь Бад говорит о ее отце. Александр Финчли тоже хотел сообщить людям что-то такое, что не предназначалось для их ушей, и заплатил за это жизнью.

— Бад, мой отец…

— Дамы и господа, друзья, — раздался в динамиках хрипловатый голос Мекки-Ножа. — Пауза слишком затянулась. Займите свои места и пристегните ремни. Самое время поразмышлять о любви. Мне тут пришла в голову одна композиция. Я назвал ее «Делла».

— Умница! — шепнул Сандре Бад.

Мекки присел к синтезатору, пробежал пальцами по клавишам. И полилась мелодия, нежная, переливистая, странная, из тех, что проникают прямо в сердце. Чистая, как первое объяснение в любви. Чародей Мекки. Сандра с трудом оторвала от него взгляд и посмотрела в зал. На лицах людей появилось что-то новое, не замеченное ею прежде, словно раздвинулись невидимые шторки, и на поверхность вышла красота, надежно запрятанная от посторонних глаз, оттого и не запачканная ничем.

Мекки взял последний аккорд, который долго еще летал под сводами зала. Никто не пошевелился, не вздохнул.

— Уап! — рявкнул Мекки. — Твистанем-ка на манер пятидесятых!

И он врубил такую оглушительную музыку, что у Сандры уши заложило. Народ ринулся на площадку. Сандра вцепилась в стул, чтобы ее не смели страждущие «твистануть».