Уинифред Леннокс
Русалочка в черном
Глава первая
Розовая жемчужина
Любовь — над бурей поднятый маяк,
Не меркнущий во мраке и тумане,
Любовь — звезда, которою моряк
Определяет место в океане.
...Уильям Шекспир, сонет 116
Перевод С. Я. Маршака
Памела удивленно уставилась на молодого человека, преградившего путь. Ей нередко приходилось выслушивать в свой адрес комплименты, порой весьма причудливые. Но такое… такое можно было услышать, наверное, только в Риме.
— Mia cara bambina, моя дорогая детка, ты словно хрустальный бокал, до краев полный живительной влаги! Я хотел бы осушить тебя до дна в жаркий полдень, но боюсь оскорбить твою прозрачность нечистым прикосновением пальцев…
Глаза итальянца взирали на нее с таким искренним восхищением, что Памела смутилась. Смуглый и курчавый, лет двадцати восьми, он выглядел сейчас сущим ребенком, увидевшим в витрине роскошного супермаркета потрясающую игрушку.
Девушка приготовилась было резко его осадить, даже уже раскрыла рот… Но молодой человек расхохотался и шагнул вперед, протянув руку для пожатия.
— Привет, mia cara, моя дорогая! Я Джанни Кастельяно, мне поручено встретить тебя и никому не давать в обиду. Однако сдается мне, я сам перепугал тебя до смерти. Добро пожаловать в Рим, mia bella, моя красавица!
Памела машинально пожала протянутую руку, все еще не в силах изобразить даже подобие улыбки.
— Очнись! — Джанни достал пачку «Кента» и протянул девушке. Та машинально вынула сигарету. — Ты репортер или юная монашка? Неужели такая красотка, как ты, не привыкла к мужскому вниманию? Учти, тут тебя здорово достанут, так что крепись, детка.
Прикурив, Памела глубоко затянулась. Понемногу она начала успокаиваться, поняв, что не стоило и заводиться.
— Давай-ка выпьем кофейку и потолкуем, — снова лучезарно улыбнулся молодой итальянец. Вот уж не думал, что ты так надуешься. Я-то по простоте душевной решил тебя немного адаптировать к местным условиям, так сказать с места в карьер…
— Извини… — Голос девушки, низковатый, с легкой хрипотцой, прозвучал чуть виновато. — Я вот только одного в толк не возьму: вроде одета я скромней некуда, скрыла все, что могла.
— Вижу, ты вовсю постаралась! — Джанни опять расхохотался, едва не утирая слезы. — Неужели такой дешевый трюк работает в Нью-Йорке? Нас, итальянцев, не проведешь, хоть ты джутовый мешок напяль!
Памела щеголяла, разумеется, не в джутовом мешке, а в свитере — довольно, кстати, дорогом. Дело было в том, что, невзирая на цену, напоминал он более всего именно джутовый мешок — собственно, так она и задумывала. Дорожный наряд довершали голубые джинсы и тяжеленные ботинки на толстой подошве. Рядом на тротуаре стоял чемодан, на плече болтался кофр, а на носу красовались непроницаемо черные очки. Глядя на них, Джанни усмехнулся.
— Сейчас я растолкую тебе, в чем ты заблуждаешься. Глаз твоих я, естественно, не вижу, однако именно это обстоятельство сосредотачивает все мое внимание на губах — нежных и удивительно чувственных. Да не дергайся ты! — уже непритворно огорчился парень. — Дослушай сначала! Изумительного овала лица ты, душа моя, ничем не скроешь, как, впрочем, и потрясающих волос. И жемчужная кожа сразу бросается в глаза — тем более что для Италии это большая редкость. Ого, да ты краснеешь, моя дорогая!
Краснела Памела удивительно. Обладая от природы удивительно светлой кожей, наследием предков-ирландцев, девушка никогда не делалась пунцовой — скулы лишь слегка розовели, что необычайно ее красило.
— Милостивый Боже, ты словно бесценная жемчужина на ладони ныряльщика, когда на нее, дочь морских пучин, падает первый рассветный луч! Не пугайся, моя розовая жемчужина, я не продам тебя ювелиру, я буду сам любоваться тобой! — Джанни уже откровенно потешался над ее замешательством. — О! Отныне тебя зовут mia perla, и только так! Слушай, пойдем пить кофе, ладно? В отель успеем.
Памела кивнула. Тогда Джанни поднял чемодан, и они двинулись в сторону ближайшего кафе. Усевшись под полосатым навесом, они заказали по чашечке капуччино и снова закурили.
— Не много ли дымишь? — изогнул черную бровь итальянец.
Девушка промолчала, глядя на носок своего тяжелого ботинка.
— Слушай, сделай одолжение, сними очки хотя бы на секунду! — взмолился Джанни. — Я, в конце концов, не Джеймс Бонд, ты не Никита, и мы с тобой не намереваемся пристрелить Папу Римского!
Поколебавшись с секунду, Памела сняла очки и чуть вопросительно взглянула на собеседника. Тот раскрыл было рот, но, видимо, счел за благо смолчать — как бы чего не вышло. Однако терпел он минуту, не более.
— Скажи честно, — он принялся накручивать на палец прядь и без того курчавых полос, — зачем ты приехала? Ты же запросто заткнешь за пояс любую фотомодель, черт подери! — Джанни вскочил, едва не опрокинув стол. — Неужели сама этого не понимаешь?
Но глаза девушки, прозрачные, словно два аквамарина чистейшей воды, в обрамлении антрацитовых ресниц, смотрели на него так мрачно, что итальянец смутился.
— Ладно, извини, если что не так… Но ты изумительно хороша и наверняка сама это знаешь. Мы, южане, как никто другой чувствительны к красоте, в особенности женской. Наверное, именно поэтому конкурс «Лицо года» решили провести именно здесь, в Риме.
— Да нет, это ты прости меня. — Памела улыбнулась, уже досадуя на себя. — Вероятно, правду говорят, что мы, американки, малость чокнутые… А журналистки тем более.
От мимолетной улыбки, обнажившей ровные белые зубы, лицо девушки словно засветилось изнутри, а миндалевидные глаза под изогнутыми бровями засияли.
— Ого, да ты умеешь улыбаться! — расцвел Джанни. — От души советую, кури поменьше — зубки у тебя чудесные, еще испортишь.
— А я жую «Риглиз», — беспечно пожала плечами Памела, — и дважды в день хорошенько чищу зубы. Репортеры почти все сплошь дымят как паровозы, и я не исключение.
По крайней мере, последние пять лет…
Заметив, что лицо собеседницы вновь омрачилось, молодой итальянец принялся шутить и балагурить, и вскоре Памела уже хохотала от души. От смеха тотчас ей стало жарко, и мешковатый свитер был сброшен. Скользнув взглядом по груди девушки под белой маечкой, Джанни торопливо отвел глаза, не желая смущать гостью. Памела, впрочем, ничуть не смутилась — за два года работы в редакции она успела ко многому привыкнуть.
Помимо внешности у девушки был ум, да и характер к тому же. Опытным путем выяснив, что никакие ухищрения вроде бесформенных свитеров в сложных ситуациях не помогут, Памела выработала особый взгляд. Некоторое время поупражнявшись, она довела его до такой степени совершенства, что любой мужчина под этим взглядом скукоживался и сникал, будь она хоть в бикини.
Мужская часть редакции скрежетала зубами, но поделать ничего не могла, разве что кое-кто обзывал ее за глаза снулой рыбой. Однако одного-единственного взгляда в аквамариновые глаза было достаточно чтобы убедиться в том, что это не соответствует действительности. Спору нет, многим она дала от ворот поворот, многие затаили на нее обиду.
Впрочем, Памела плевала на это. Она хоть и прослыла мужененавистницей, обладала недюжинным умом. К тому же были у нее и приятели мужчины, но не более того…
Джанни повезло: ему сразу удалось взять правильный тон в разговоре, и вскоре они уже болтали как закадычные друзья, обсуждая типичные редакционные проблемы вроде того, сколько разворотов в журнале отведут под репортаж о конкурсе красоты «Лицо года», на какую пленку лучше всего снимать при искусственном свете и тому подобное. Коллегам всегда есть что обсудить.
— Неужели работаешь одна? — уже в который раз спрашивал Джанни.
— А что в этом такого? — Памела положила ногу на ногу и с наслаждением потянулась. — Фотографировать меня научил дядя еще в детстве, а в школе я обожала писать сочинения. Лично мне кажется, что репортаж особенно удается, если и у снимков, и у текста один автор.
— Искренне завидую. Лично я до сих пор пишу с ошибками, — чистосердечно признался итальянец. — Да и слог оставляет желать лучшего… Ну ладно. — Джанни встал. — Позвольте, мисс, проводить вас в отель. А вечером, если захочешь, устрою тебе экскурсию.
— Посмотрим. Если днем удастся подремать, почему бы и нет? — улыбнулась девушка, вставая.
Походка у малышки обалденная, невзирая на ботинки по килограмму весом каждый, не меньше, отметил про себя Джанни. Вскинув на плечо увесистый кофр, девушка шла легко, при каждом шаге будто приподнимаясь на носочки, отчего ноги в голубых джинсах казались еще длиннее.
— Послушай, — полюбопытствовал Джанни, — ты часом не балерина?
— Попадание в десятку, — кивнула она. — С семи лет занималась классическим танцем, а потом как вымахала за год до метра семидесяти восьми, стала выше всех мальчишек… Словом, в пятнадцать лет моей балетной карьере настал конец. Пришлось спешно переквалифицироваться.
— Но ходишь ты словно прима, — искренне восхитился итальянец, любуясь стройной фигуркой, гордой посадкой головы и струящимся водопадом черных волос своей новой знакомой. — Кажется, мое сердце в опасности, моя жемчужина… — И умолк, ошарашенный.
Что произошло? Да ровным счетом ничего. Просто девушка взглянула на него через плечо, чуть вскинув подбородок.
Камея. Настоящая камея, но вырезанная из куска льда. Лицо, прекрасное, словно у богини, и столь же отрешенное. Глаза — точь-в-точь два холодных аквамарина в обрамлении темных ресниц… Только вот отчего-то эта завораживающая красота напрочь отбивала охоту к флирту, даже самому что ни на есть мимолетному. Куда легче было бы приударить за мраморной Афродитой.
Джанни поскреб подбородок, и его внезапно осенило.
— Детка, — заговорил он мягко и проникновенно, — давай расставим все до единой точки над «i». Я счастливо женат, у меня крошечная дочка, как две капли воды похожая на своего папу. Моя добрая мама передала мне по наследству несусветную порядочность, за что я ей, разумеется, благодарен. Но я не могу — слышишь, не могу не реагировать на такую потрясающую красоту! Как итальянец, как мужчина в конце концов, — распалялся понемногу он. — И это вовсе не означает, что я сплю и вижу, как бы приударить за тобой!
Памела слушала его внимательно и серьезно. Потом достала очередную сигарету, но так и не закурила.
— Прерви на секунду свой горячий монолог, — произнесла она, и Джанни послушно умолк на полуслове. — Во-первых, ты прав: настрой у меня нынче не романтический, а самый что ни на есть деловой. А во-вторых, редакция не ошиблась, предоставив освещать конкурс столь потрясающему ценителю женской красоты, коим, вне всякого сомнения, являешься ты.
Итальянец растерянно заморгал, но почти тотчас рассмеялся.
— Слог у тебя и вправду отличный. И с чувством юмора все, кажется, о'кей. А еще я вижу, что ты, моя жемчужина, здорово наловчилась отшивать приставучих мужиков. Боже Праведный! — У Джанни от неожиданно пришедшей на ум мысли перехватило дыхание. — Давай будем честными до конца. Умоляю, скажи, ты, часом, не лесбиянка?
Теперь настал черед Памелы хохотать до слез.
— Стало быть, нет, слава Богу, — заключил итальянец. — Значит, дружок в Нью-Йорке?
Памела неопределенно повела плечами, что могло означать и да, и нет. Для деликатного Джанни этого оказалось вполне достаточно, чтобы прекратить расспросы. Он остановился, залез во внутренний карман куртки, достал бумажник и продемонстрировал фото.
Юная рыжеволосая женщина с младенцем на руках. Матери на вид не больше двадцати, малышке нет и полугода. Сходство последней с курчавым Джанни и впрямь было поразительным.
Тонкие брови взлетели, пухлые губы дрогнули — на какой-то краткий миг Джанни почудилось, что она готова расплакаться. Но длилось это лишь мгновение.
— Превосходно! — Памела с улыбкой вернула итальянцу карточку. — Станет красавицей.
— Ну, до тебя ей вряд ли дотянуть… Ладно, пошли, — решительно сказал Джанни. — Провожу тебя в отель. Будешь обитать под одной крышей с фотомоделями. Пари держу, нынче же вечером пройдохи-коллеги донесут моей Лу, что я обхаживаю самую красивую из залетных пташек.
— У тебя ревнивая жена?
— Душа моя, — проникновенно заговорил итальянец, — Луиза ни единого раза не задала мне сакраментального вопроса, которым веками досаждают мужьям несносные жены: «Где ты был?», в котором бы часу я ни вернулся. Но одного лишь ее взгляда довольно, чтобы я сам все ей выложил. Врать я не люблю, да и не умею, зато обожаю Луизу и малышку Фло.
— Ты образцовый семьянин? — чуть насмешливо прищурилась Памела.
— Оставь ярлыки при себе! — вскипел Джанни. — Подобные глупости выдумали те, кто понятия не имеет о том, что такое любовь. Знаешь, я повидал на своем веку уйму роскошных задниц и классных бюстов, но меня они почему-то не привлекают. И вообще…
— Уймись, уймись! Я все уже поняла! — прервала его, смеясь, Памела. — Давно ты женат?
— Уже три года, и за все это время…
— Да поняла я, успокойся! Ты — типичный бабник-теоретик.
Итальянец в очередной раз захохотал, демонстрируя редкую по скорости смену настроений, а Памела страдальчески возвела глаза к небу.
— Дойду ли я сегодня до отеля? Не терпится вытянуть ноги.
— Да, башмачки у тебя явно не из хрусталя, — констатировал очевидное Джанни. — Зачем только ты их напялила?
Этот вопрос остался без ответа.
Роскошное венецианское зеркало в вестибюле отеля отразило то, чего поначалу не заметили ни девушка, ни ее спутник: Памела была выше Джанни сантиметров на десять. Впрочем, ни того ни другого это нимало не смутило. Одобрительно, скользнув взглядом подлинным ногам девушки, Джанни торжественно изрек:
— Прошвырнуться с такой красоткой по ночному Риму будет для меня честью.
— Взаимно, — лучезарно улыбнулась она.
— Одна только просьба: смени имидж бродяжки на нечто более… ммм… подходящее. Для пущего эффекта.
— Зачем тебе это? — Памела искоса взглянула на себя в зеркало, мельком отметив, что даже в джинсах и свитере выглядит превосходно.
— Хочется, — лукаво усмехнувшись, потупился Джанни.
— Обещаю, — серьезно кивнула она.
— Вот и ладно. Около восьми зайду за тобой, хорошо?
Номер, к великому ее неудовольствию, оказался двухместным, однако выбирать не приходилось. Памеле оставалось лишь уповать на то, что до появления соседки ей удастся всласть вздремнуть после утомительного перелета. С наслаждением сбросив тяжелые башмаки, она подошла к окну.
Отсюда, с верхнего этажа отеля, открывалась прекрасная панорама города. Памела задумчиво смотрела на величественный купол собора святого Петра, затянутый еле уловимой голубоватой дымкой, и на сердце у нее отчего-то вдруг стало так горько, что она поспешно отвернулась…
Что с тобой, девочка? Ты же сама напросилась, сама всеми правдами и неправдами выбила эту недельную поездку на конкурс красоты в город твоей мечты! Или ты грустишь оттого, что в двадцать два года достигла предела своих жалких мечтаний?.. А означает это всего-навсего то, что пора начать мечтать о чем-нибудь другом.
Но о чем?
Достав из чемодана белый махровый халат, Памела решительно направилась в ванную. Душ всегда подбадривал ее, когда пошаливали нервы.
Воду она обожала с детства. Очень рано, лет в семь, научилась плавать, и больше всего на свете любила нырять, непременно с открытыми глазами. Подводный мир с его смутными тенями и силуэтами стремительных рыб зачаровывал девочку, и порой ей казалось даже, что она забывает дышать… Богатейшее воображение рисовало вдали то темный абрис затонувшего галеона, то колышущиеся щупальца гигантского осьминога, хотя Памела прекрасно знала, что у побережья Калифорнии не могло быть ни того, ни другого.
Друзья прозвали тоненькую словно тростинка девочку Русалочкой Ариэль, и Памела гордилась прозвищем. Даже Шон, признанный заводила и лучший пловец, хмуро признался однажды, что девчонка обставила его, продержавшись под водой почти полторы минуты…
Да, она обставила Шона… Тогда осознание полной своей победы преисполнило Памелу невыразимым никакими словами торжеством. Этой победы уже никто и никогда у нее не отнимет…
Памела затрясла головой, возвращаясь к реальности. Ванная, сверкающая ослепительно белым кафелем и никелем, зеркало во всю стену, и в нем черноволосая девушка с мрачным, отрешенным выражением лица.
Довольно! Ведь она всегда была сильной, всегда добивалась своей цели, всегда побеждала! Приказав себе не распускаться, Памела быстро разделась и шагнула под манящие прохладные струи. Сразу сделалось легче. Налив на губку ароматного геля, Памела быстро растерла его по нежной груди, по плоскому животу, по длинным, стройным ногам. Потом долго еще стояла просто так, без движения, представляя, как вода смывает и уносит прочь усталость, грусть, застарелую боль.
Выйдя из ванной, Памела направилась прямиком в одну из спален, где, сбросив халат, блаженно вытянулась во весь рост под прохладной простыней и почти тотчас же уснула…
Мокрые ветви деревьев наотмашь хлестали по лицу, ледяной ветер не давал дышать, тьма обволакивала, тянула назад, сковывая бег. Выбившись из сил окончательно, захлебываясь горючими слезами, опустилась она без сил на мшистую землю, вдыхая промозглую сырость и запах влажной травы.
Впереди сквозь путаницу причудливо искривленных стволов и ветвей различила она свет — еле видимый, призрачный. И возник Звук. Пронзительный детский плач, жалобный и отчаянный. Не чувствуя ни рук ни ног, Памела рванулась вперед. Может быть, на этот раз… на этот раз она успеет?
Теперь гибкие ветви, словно когтистые хищные лапы, хватали за плечи, стараясь остановить, не пустить дальше. Но она не сдавалась, переступив предел сил человеческих, разрывая объятия призрачных рук, обретая крылья… Младенческий плач делался все слабее, тише и глуше… Казалось, вот-вот…
— Чего ты хочешь? — Седовласая женщина в белом халате устремила на нее сквозь очки взгляд серьезных серых глаз, всезнающих и печальных. — Твой мальчик умер. Я сожалею…
Младенец не плакал больше. В наступившей тишине услышала Памела собственный отчаянный крик.
Она проснулась в холодном липком поту, прижала руки к груди, силясь сдержать рыдания, и тотчас отдернула их. До грудей невозможно было дотронуться — они налились, соски одеревенели и невыносимо ныли… Прерывисто вздохнув, Памела спрятала в ладонях заплаканное лицо.
Такое случалось с нею не впервые. Она знала, что через полчаса от надсадной боли, угнездившейся в груди, и следа не останется. Куда хуже обстояло дело с другой болью, неистребимой никакими средствами…
Когда Памела взглянула на часы, оказалось, что проспала она всего-навсего полтора часа. Высвобождаясь из цепких объятий кошмара, она вылезла из-под влажной простыни и, накинув халат, снова направилась под спасительный душ. Проходя мимо соседней спальни, она заметила, что дверь приоткрыта, и успела увидеть край постели и чью-то розовую пятку, выглядывающую из-под одеяла. Стараясь не шуметь, Памела скользнула в ванную и тихо прикрыла за собой дверь.
Выйдя оттуда минут пятнадцать спустя, она обнаружила в гостиной необыкновенно хорошенькую загорелую блондинку лет двадцати, в коротеньком шелковом халатике персикового цвета. Забравшись с ногами на диван, обитый золотистым шелком, она лучезарно улыбалась.
