К слову сказать, перед отъездом прислали мне бандыроль со схеммами миллиона разных футбольных матчей, я еще спросил тренера Феллерса, что мне с ними делать, а он грусно так покачал головой и сказал покамест даже не пытаца что-либо делать, а спокойно дожидаца зачисления в универ — там что-нибудь для меня придумают.

Напрастно я послушался тренера Феллерса, потому как, побежав принимать первый пас, меня понесло не в ту сторону, и главный амбал обрушился на меня с криком, а когда устал кричать, спросил, внимательно ли мною изучены присланные схеммы. «Не-а», — только и сказал я, и он аж запрыгал, руками замахал, как будто на него осиный рой налетел. А успокоившись, приказал мне пробежать пять кругов, чтоб он успел посовещаца на счет меня с тренером Брайантом.

Тренер Брайант сидел на огроменной вышке и зырил на нас с верху в низ, как Великий Буда. Нарезаю я положенные круги, а сам наблюдаю, как тот амбал лезет на вышку и закладывает меня тренеру Брайанту, а тот вытянул шею в перед, и я прямо чуствую, как он жгет глазами мою дурную задницу. Вдруг из матюгальника загремел чей-то голос: «Форресту Гампу подойти к тренерской вышке». Вижу, тренер Брайант и его амбал слазят с вышки в низ. Припустил я туда, а сам думаю: лучше бы в обратную сторону бежать.

Каково же было мое удивление, когда на лице тренера Брайанта я заметил улыбку. Он сделал мне знак подойти к трибуне, мы сели рядом, и он спрашивает тоже самое: почему я не изучил присланные игровые схеммы. Я попытался обьеснить, какой совет дал мне тренер Феллерс, но тренер Брайант не дослушал и велел возвращаца на линию, чтобы отрабатывать пасы, однако же я успел сообщить ему не приятное известие: что в школьной команде я ни одного паса не принял, посколько там щитали, что мне не под силу собразить, которая линия ворот — наша, да еще и на бегу поймать летящий мяч.

От такого известия тренер Брайант как-то странно прищурился и стал смотреть в даль, будто прикидывал путь до Луны, что ли. Потом он велел своему амбалу принести мяч, и когда мяч принесли, тренер Брайант сказал мне отбежать на не большое растояние и повернуть голову. Я так и сделал, и он бросил мне пас. Я видел, словно в замедленной съемке, что мяч летит прямо на меня, но он как-то выскользнул у меня из пальцев и упал на землю. Тренер Брайант несколько раз покивал, мол, этого следовало ожидать, но у меня сложилось впечатление, что он не особо доволен.

С самого детства, когда я совершал плохие поступки, моя мама приговаривала: «Будь осмотрителен, Форрест, не то тебя упекут». Я на столько боялся того места, куда «упекают» людей, что всегда старался везти себя как можно лучше, но будь я проклят, если на земле была помойка отвратительней, нежели чем Обезьянник, куда меня поселили. Там парни творили такое, чего не потерпели бы даже у нас в школе-дурке: могли, к примеру, в сортире унитаз выкорчевать. Идешь в туалет по большому, находишь только дырку — и хоть обкакайся, потому что толчок давно в окошко выбросили на проезжавшую мимо машину. А однажды какой-то урод-лайнбекер где-то раздобыл винтовку и давай шмалять по окнам студенческого клуба напротив. А когда примчались университецкие копы, этот урод сбросил на ихнюю машину здоровенный подвесной мотор, который где-то нашел и заранее приволок в общагу. А какое он понес наказание: тренер Брайант заставил его пробежать несколько кругов.

Мы с Кертисом так и не нашли общий язык, и меня совсем тоска заела. Скучая по маме, я спал и видел, как бы вернуца домой. А этого Кертиса я просто-напросто не понимал. В разговоре он постоянно матерился, я даже слов таких раньше не слыхал и, пытаясь угадать их значение, упускал главную мысль. Восновном она сводилась к тому, до какой степени его достает одно или другое.

У Кертиса была машина, и он изредко подбрасывал меня на тренеровку, но однажды выхожу я к нему на встречу, а он, матерясь на чем свет, возица с тяжеленной решеткой уличного люка. Как выеснилось, он проколол шину и хотел сменить колесо, сложил все гайки на снятый диск и нечайно смахнул их в люк. Нам грозило опоздание, что щиталось грубым нарушением, и я ему говорю:

— Ты отвинти от каждого колеса по одной гайке, и получица у тебя по три гайки на каждое колесо — до стадиона как-нибудь дотянем.

Кертис на миг даже материца забыл и, уставившись на меня с земли, спрашивает:

— И как только дотумкал? Ты же вроде идиот?

А я ему отвечаю:

— Ну, идиот, зато не тупой.

Тут Кертис прямо взбеленился, вскочил с земли и погнался за мной с гаечным ключом, обзываясь всеми грязными словами, какие только знал, и после того случая наши отношения в конец испортились.

Я решил от него куда-нибудь отселица и после тренеровки, спустившись в подвал Обезьянника, остался там на весь вечер и на ночь. В подвале было не грязней, чем в комнатах, да и лампочка на потолке уцелела. На другой день перетащил я туда свою койку и там обосновался.

Между тем в универе начались занятия, и администрации пришлось думать, как со мной поступить. На кафедре легкой отлетики был один препод, который вроде ничего не преподдавал и только устраивал дела всяких балбесов, чтоб их не отчислили за неупеваемость. Некоторые предметы щитались легкотней, например «физическая культура», и меня сразу туда записали. Но по мимо этого, мне полагалось ходить на англиский и литературу, а так же выбрать одну из, естественно, научных или математических дисциплин — их было никак не обойти. Позже я узнал, что есть определенные преподы, которые футболистов особо не напрегают, учитывая, что те выкладываюца на футбольном поле и не могут разбазаривать свое время на учебу. Один такой препод был на кафедре физики, но читал он, к сожалению, только спецкурс промежуточного уровня по «Теории света» или как-то так, расщитанный вроде бы уже на выпускников. Но меня все равно туда запихнули, хотя, по мне, что физическая наука, что физическая культура — не велика разница.

С англиским и литературой мне повезло меньше. На кафедре англиского отзывчивых преподов не было вовсе, поэтому мне сказали посещать занятия, потом на общих основаниях сдавать экзамены, а в случае «неуда» обещали посодействовать.

На промежуточной «Теории света» выдали мне учебник весом не менее двух кило — сплошная китайская грамота. Каждый вечер я у себя в подвале садился на койку под лампочкой, раскрывал этот толмут и через некоторое время с удивлением заметил, что щелкаю уровнения как орешки, и кое-какие вещи для меня проеснились. После первой контроши наш лектор — звали его професор Хукс — вызывает меня к себе в кабинет. И говорит:

— Форрест, скажите чесно: кто-нибудь поцказал вам ответы?

Я только головой помотал, тогда он, выдав мне листок с отпечатанным заданием, велел сесть за стол и при нем написать решение. Когда я управился, он проверил мою писанину и только пробормотал:

— Чудныделатвоигосподи…

Зато на англиском дела обстояли совсем иначе. Препод, мистер Бун его звали, был очень строгий и говорливый. В первый же день задал нам домашку: каждому написать свою краткую авто-биографию. Я, конечно, намучился, почти всю ночь не спал, думал-передумывал и записывал все подряд, что только приходило в голову, посколько мне сказали «неудов» не бояца.

Через несколько дней мистер Бун раздает проверенные работы и над каждой авто-биографией прикалываеца. Доходит до моего сочинения: ну, думаю, сейчас разнос устроит, это точно. Но он взял со стола мою домашку и начал зачитывать в слух, для общего ознакомленья, а сам от смеха давица, ну и ребята в след за ним тоже похахатывают. А у меня там написано про школу-дурку, про тренера Феллерса и наше торжественное меропринятие, про мебелизационную комиссию, про поход в кино с Дженни Каррен и всякое разное. Дочитав до конца, мистер Бун обьевил:

— Вот это поистине самобытный текст! Именно такого эффекта я от вас и добиваюсь.

И все стали на меня оборачиваца, а он продолжает:

— Мистер Гамп, обдумайте возможность перевода на отделение творческого письма… как вы только все это придумали?

А я и говорю:

— Мне бы по маленькому.

Мистер Бун сперва отшатнулся даже, потом как заржет, и за ним вся удитория, а он и говорит:

— Мистер Гамп, вы настоящий балагур.

И снова я как-то не понял.


Первый футбольный матч состоялся в субботу, недели через две или три после тех событий. Я показывал себя в самом не выгодном свете, и в конце концов тренер Брайант решил — примерно как тренер Феллерс в мои школьные годы, — что со мной делать. Он просто дал мне возможность бежать. Бежал я в тот день очень даже не плохо, сделал четыре тачдауна, мы вынесли сборную университета Джорджии со счетом 35: 3, и все хлопали меня по спине, да так, что потом не разогнуца было. Я только ополоснулся и сразу позвонил маме, а она слушала трансляцию матча по радио и теперь ее перевыполняло щастье! В тот вечер всюду собирались компашки, но меня никуда не позвали, так что я отправился к себе в подвал. Посидел там не много, а потом услышал музыку, доносившую откуда-то с верху и реально красивую. Сам не знаю зачем, но пошел я на верх, узнать, кто так здорово играет.