...

…Антисфен, говорят, собираясь однажды читать вслух написанное им, пригласил Платона послушать: тот спросил, о чем чтение, и Антисфен ответил: «О невозможности противоречия». «Как же ты сумел об этом написать?» — спросил Платон, давая понять, что Антисфен-то и противоречит сам себе. После этого Антисфен написал против Платона диалог под заглавием «Сафон», и с этих пор они держались друг с другом как чужие [Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов, 3.35.].

«Сафон» рифмуется с именем Платона, а означает «большой половой член» [Это слово можно перевести и по-другому, хотя и похожим образом. См.: Kahn, Plato and the Socratic Dialogue, р. 6.].

Ксенофонт (ок. 431–354 гг. до н. э.) был афинским полководцем, а также еще одним учеником Сократа и современником Платона. Он оставил пространные воспоминания о Сократе, в первую очередь в своих «Меморабилиях». Эти воспоминания зачастую представляют собой диалоги Сократа с другими людьми. Сократ Ксенофонта — более прямолинейный и менее тонкий моралист, чем Сократ Платона. Вот небольшой пример:

...

Исследуя вопрос, что такое зависть, Сократ находил, что она есть некоторая печаль, но печаль не о несчастье друзей или о счастье врагов: завистники, говорил он, только те, кто горюет по поводу счастья друзей. Когда некоторые удивлялись, как можно, любя кого-нибудь, печалиться о его счастье, он напоминал, что у многих бывает к тем или другим лицам такое чувство, при котором они не могут равнодушно смотреть на их бедствия и помогают им в несчастье, но при счастье их они испытывают печаль. Впрочем, с человеком рассудительным этого не может случиться, а у дураков всегда есть это чувство [Ксенофонт. Воспоминания о Сократе. Кн. III, гл. 9.].

Ксенофонт покинул Афины незадолго до того, как Сократ предстал перед судом. Свои воспоминания о нем он записал позже — возможно, несколько десятилетий спустя. Похоже, что местами он опирается в них на диалоги Платона, а некоторые фрагменты и вовсе вымышлены. Так что полагаться на воспоминания Ксенофонта, как и на тексты Платона, довольно рискованно [Kahn, Plato and the Socratic Dialogue, р. 75–79, 393–401.]. Вопрос о том, можно ли одного из них считать надежнее другого, мы рассмотрим ниже.

Аристофан (ок. 446–386 гг. до н. э.) сочинял комедии, где Сократ либо просто упоминается, либо фигурирует как действующее лицо и высмеивается (в первую очередь здесь следует упомянуть «Облака»). Эти исторические свидетельства о Сократе соблазняют нас сильнее прочих, поскольку они создавались не просто при жизни философа, но за 25 лет до его смерти. Несомненно, в Афинах он был широко известен, в аристофановских образах заметны и те черты, которые присущи платоновскому Сократу. Однако в других отношениях Сократ из «Облаков» отличается от прочих своих портретов. Здесь он преподает науку и ораторское искусство и ждет, что ему будут за это платить. Некоторые считают, что Аристофан использовал образ Сократа для обобщенного изображения софистов (странствующих учителей риторики и добродетели) [Обстоятельную дискуссию о софистах см.: Woodruff, Socrates Among the Sophists; Гатри У. К. Ч. История греческой философии. Т. III.]; другие же утверждают, что Аристофан таким образом критиковал идеи Сократа о нравственном воспитании [Nussbaum, Aristotle and Socrates.]. Для тех, кто занимается проблемой Сократа, все эти теории могут показаться интересными, но вот узнать, отражает ли аристофановский Сократ то, как он воспринимался публикой, или все же нечто большее, нет никакой возможности. Аристофан не позволяет нам понять, где заканчивается исторический Сократ и начинается литературное творчество [Основные разборы аристофановского образа Сократа см.: Dover, Socrates in the Clouds; Lacey, Our Knowledge of Socrates; Nussbaum, Aristotle and Socrates.].

Несколько упоминаний о Сократе есть и в трудах Аристотеля (384–322 гг. до н. э.). Этот философ родился примерно через 15 лет после смерти Сократа. Однако Аристотель стал самым выдающимся учеником Платона, и потому естественно предположить, что он много узнал о Сократе как от своего учителя, так и из других источников. Кроме того, мы можем быть уверены, что Аристотель читал диалоги Платона, поскольку иногда он с очевидностью полагается именно на них. Вместе с тем в иные моменты он высказывает о Сократе нечто такое, чего невозможно было извлечь из диалогов. К сожалению, мы не знаем точно, когда он опирается на диалоги, а когда нет, и потому подкреплять диалоги ссылками на Аристотеля довольно опасно [Kahn, Plato and the Socratic Dialogue, р. 85–87; Nehamas, Voices of Silence, р. 170.]. Еще одной причиной для беспокойства служит то, что его исторические свидетельства о других философах признаны не вполне надежными [Kahn, Plato and the Socratic Dialogue, р. 79–86.]. Впрочем, иногда его комментарии способны посодействовать реконструкции образа исторического Сократа [Lacey, Our Knowledge of Socrates.].

Теперь мы можем непосредственно, хотя и кратко, обратиться к вопросу о том, кем является «Сократ», представленный в диалогах, — историческим Сократом или же литературным творением Платона. Вот контуры трех основных подходов к этой проблеме [Дебра Нейлз в работе «Агора, Академия и путь философии» (Nails, Agora, Academy, and the Conduct of Philosophy, p. 8–31) дает великолепный обзор современных позиций и ссылки на дополнительные источники. См. также: Waterfield, Quest for the Historical Socrates; Dorion, Rise and Fall of the Socratic Problem; Brickhouse and Smith, Socratic Moral Psychology; Nehamas, Voices of Silence, p. 160–165.]:

1. Все это — Сократ. Возможно, все диалоги Платона есть попытка показать, что на самом деле думал и говорил настоящий Сократ. Разумеется, никто не считает диалоги дословными записями — они как минимум художественно переработаны. Но все же (как утверждает эта теория) все они довольно точно описывают настоящего Сократа. Сторонники этого взгляда указывают, что многие из платоновской аудитории еще помнили Сократа и его поучения; эти люди были бы недовольны, если бы Платон что-то исказил. Иногда у Платона протагонистом выступает не Сократ, а кто-то другой. Это показывает, что Платон сам принимал решения о том, какие слова вкладывать в уста Сократа, а какие нет. Не исключено, что он действительно ограничился тем, что Сократ высказал на самом деле.

У этой позиции мало сторонников [Эту точку зрения называют «позицией Бёрнета — Тэйлора». См.: Burnet, Greek Philosophy; Taylor, Socrates, 162. (Рус. пер: Тэйлор К. Сократ: очень краткое введение. — М.: Астрель, 2010. — Прим. ред.)]. Ее критики отмечают, что в диалогах Сократ порой занимает разные позиции по одному и тому же вопросу, противореча себе [Ross, Plato's Theory of Ideas; Popper, Open Society and Its Enemies, note 56. (Рус. пер.: Поппер К. Открытое общество и его враги: в 2 т. — М.: Культурная инициатива, 1992. — Прим. ред.)]. В «Апологии», например, он отрицает свой интерес к тем аспектам философии, которые заботят его в «Государстве» и «Федоне». Согласно Аристотелю, теория идей [Англ. theory of forms — «теория форм». В русскоязычной библиографии вместо «форм» утвердилось понятие «идей». — Прим. науч. ред.] не была детищем Сократа, но у Платона он постоянно говорит о ней. Поэтому в большинстве своем современные ученые уверены, что по крайней мере в некоторых диалогах запечатлены мысли самого Платона, вложенные в уста Сократа.

2. Все это — Платон. Можно взглянуть на дело и по-другому: все, что Сократ высказывает в диалогах, представляет собой мысли Платона — или, по крайней мере, им придумано. Главным же героем диалогов Сократ стал сугубо из-за уважения, питаемого Платоном к своему учителю. Несомненно, между литературным Сократом и реальным есть некоторое сходство, ведь персонаж художественного произведения может хотя бы отдаленно напоминать реального человека. Но Платон писал философские, а не исторические труды, причем за полвека он создал полмиллиона слов, выстроенных в блистательные тексты. Вероятно, источником гениальности, присущей его персонажам, выступал он сам. Сократ вдохновлял его и, возможно, подарил ему некоторые прозрения, но в основном диалоги показывают, как работал разум самого Платона. От Сократа в них очень немного; мы никогда не узнаем, сколько именно.

Все это звучит вполне правдоподобно. Платон нигде не утверждает, будто образ Сократа в диалогах отражает подлинную историческую личность. Он просто излагает истории, где появляется герой по имени Сократ; любое заявление о том, что этот герой схож с реальным человеком, будет лишь гипотетическим умозаключением. Кроме того, в нашем распоряжении есть труды еще одного ученика Сократа — Ксенофонта, который не оставляет места для подобных догадок. Он прямо говорит, что повествует об историческом Сократе и что его Сократ не похож на персонажа платоновских диалогов. Да, они отличаются не радикально, обе фигуры порой даже ставят одни и те же вопросы. Однако Сократ Ксенофонта и Сократ Платона отличаются в плане стилистики, изощренности и содержания рассуждений. Если портрет Ксенофонта точен, значит, у Платона образ безмерно приукрашен, и какие бы исторические черты он ни содержал, они слишком разрозненны и случайны, а потому не должны приниматься в расчет. С этой точки зрения к диалогам Платона можно относиться как к не слишком точному байопику: наслаждайтесь просмотром, но не думайте, что все так и было.

3. Все начинается с Сократа, а заканчивается Платоном. Наиболее распространенная на сегодняшний день точка зрения не совпадает ни с одной из крайностей. Она заключается в том, что Платон начал писать диалоги, изображая Сократа более или менее близко к реальности [Обзор этой позиции с соответствующими свидетельствами см.: Graham, Socrates and Plato; Vlastos, Socrates, Ironist and Moral Philosopher, ch. 2.]. Некоторые полагают, что Платон записывал рассуждения Сократа, не так уж много добавляя от себя, другие думают, что Платон передает подлинные слова Сократа, но только до тех пор, пока сам с ними согласен [См., например, у Гатри (Гатри У. К. Ч. История греческой философии. Т. IV. С. 106): в ранних диалогах Платон «восстанавливает в воображении форму и содержание бесед своего учителя». Ср. с рассуждениями Властоса: Vlastos, Socrates, Ironist and Moral Philosopher, р. 50, 117.]. Затем идут переходные диалоги, где начинают появляться собственные идеи Платона, а потом поздние тексты, где от исторического Сократа нет вообще ничего.

Приверженцы этого воззрения иногда критикуют Ксенофонта. Они утверждают, что его Сократ не может быть настоящим (и, следовательно, Сократ из ранних диалогов Платона, напротив, может быть таковым). Сократ у Ксенофонта не подлинный, потому что, мол, он чересчур скучен и не сумел бы обрести ни преданных последователей, ни ярых врагов, какие у исторического Сократа, бесспорно, имелись [В «Парадоксе Сократа» Властос пишет: «Сократ Ксенофонта, благочестивый декламатор нравоучений, у Крития вызвал бы разве что усмешку, а у Алкивиада — зевоту; в то же время у Платона Сократ таков, что может вывести из себя их обоих» (Vlastos, Paradox of Socrates, р. 2–3). Cр. с тем, что пишет Бёрнет: «Защита Сократа Ксенофонтом чересчур успешна. Сократа никогда не приговорили бы к смерти, если бы он был таким, каким его описывает Ксенофонт» (Burnet, Greek Philosophy, p. 149).]. Но корень проблемы, по мнению некоторых, в том, что скучен сам Ксенофонт. Ему не хватило способностей, позволяющих раскрыть изящество Сократа. Не понимая его трудных рассуждений, он просто пропускал их — но как раз они-то и имели наибольшее значение. Эту позицию ярко подытожил Бертран Рассел: