«Уйду, — думает Пенни. — Это что же, всю жизнь теперь так жить? Ни кровати нормальной, ни в кино сходить. День надрываешься, ночь на тощем спальнике ёрзаешь? Вместо телека бабка заумная со стихами? А зимой как? Штырь ещё этот, чтоб он сдох. Бесит. Уйду. Ничего, устроюсь как-нибудь…»

Неясными сполохами в башке мельтешат ещё обрывки мыслей про Штыря-старшака, чтоб ему показать и доказать, но это уж совсем спутанно.

Пенни вдруг кажется, что на неё кто-то смотрит. Межняк настораживается, замирает, вглядываясь в берег. От солнечной ряби неловко глазам. Ей чудится лёгкое движение поодаль, за ка-мышиным островком, там вроде мелькнуло между колышущихся стеблей что-то белое — или показалось? Мгновение спустя слышен лёгкий всплеск. Ерунда.

Должно быть, рыба играется. Или птица какая-то нырнула. Кто их разберёт.

* * *

— Быстро ты, — хвалит Коваль.

Ёна снимает с груди Пенелопин рюкзак, держит его за лямки, помогая осьмушке снова навьючиться. Все рады её скорому возвращению, и от этого Пенни непривычно тепло. Одёргивает себя: «Да не самой тебе они радуются, мозгами-то подумай! Ишь лыбы тянут — скоро долгая стоянка, можно будет отдохнуть и устроиться с бо́льшим удобством, вот и всё».

Коваль протягивает свою флягу — там кипрейный неслащёный завар, вроде чая:

— Я подумал, не годится тебе всё-таки без своего ножа бегать… Когда буду там мастерить, иди ко мне подпомощницей. Скуём тебе резачок по руке и по имени. Что скажешь?

Пенелопа кивает. Ножик — вещь полезная. Только небось ещё припашет к какой-нибудь нудной работе, а вот это уже кисло. Но и это, впрочем, не беда: получивши свой резачок, взять запороть пару заданий — конопатый сам и выгонит, чтобы не мешалась. Ха. Проходили такое, знаем.

— От Мясной стоянки половину дневного перехода ещё — будет матушки-Дрызгин двор, — продолжает Коваль. — Пироги она печёт — с пальцами откусишь…

Шагающие поблизости орки, видать, уже водившие знакомство с Дрызгиными пирогами, аж стонут от предвкушения.

— Особенно которые с картошками… — подтверждает Ёна, сглатывает слюнки. — Матушки-дварфы в прижорках понимают толк!

— Двор большой, я бы сказал, даже целая ферма. Работы полно. Тётенька она прижимистая, но что есть то есть — честная. Заказы я что ни год у неё беру.

— В прошлое лето мы нанимались ещё разный овощ собирать, — говорит Ёна.

— А после обычно я с бабушкой Магдой у неё грузовичок беру на день — в сам Дарлинг гоняем, купить чего, поменять. Оркам природным там лучше особо лицами не светить, глухомань, совсем ещё люди дикие; захочешь, так езжай с нами в этот раз.

Пенни слушает болтовню молча. «Вот и поеду — хрен обратно вернёте», — думает она с некоторым злорадством.

— Да как вы так можете, — то ли устала всё-таки больше, чем сама чуяла, то ли Ковалев завар, попав в желудок, заставил вспомнить, как она проголодалась, — выскочили слова, а зря, умнее надо быть, помалкивать, при себе держать…

— Ты что имеешь в виду? — щурится Коваль.

Пенни не знает, как объяснить очевидное.

— Да это вот всё… — бормочет она, глядя под ноги. — Заказы… работа… купить-поменять… Вы… мы… Это же орки!

— Что-то я не смекну, — говорит Ёна, морщит надбровье, теребит уродливую ожерёлку под шеей — снизанные одним рядом вместе какие-то мелкие косточки.

— Я вроде понял, — хмыкает Коваль. — Ты, Пенелопа Резак, наша. Только об орках немного знаешь пока…

Вытерпеть этот «взрослый» тон Пенни не может, да и желания такого ни на грош нет. Она всё же удерживается, чтобы не огрызнуться, и только прибавляет шагу — подальше, подальше от всей этой трепотни.

* * *

Праздник по случаю очередной «долгой» стоянки затягивается в самую ночь. При ужине съедены почти все припасы, потому что завтра будет совсем новый день, клан уж себя прокормит. Трое орчат, мал-мала меньше, долго бодрились, подвизгивали общей гортанной песне, прыгали среди больших возле высокого огня. Потом как-то разом отчалили спать в старшачью палатку. А вот девчонка Руби, из детей вроде старшая, так и задремала, привалившись к сивому Магранху-Черепу, и вся окружающая мельтешня ей нипочём. Пенни в их сторону не смотрит.

Орчанский чай из котелка с горсткой зелёных брусничных листочков был, конечно, на вкус неплохой и наверняка до кучи ещё полезный, но довольно быстро прогнался по молодому организму, и теперь мочевой пузырь явно намекает, что пора бы и прогуляться от костра подальше.

«Эх, Виктор Дрейк, зачем сюда свёз.

Оставил бы при себе, что ли, с другими перекроенными, в городе. Наверняка было бы легче. Проще. Понятнее…»

Возвращаться к костру вышло по пути с Хильдой — её, наверное, тоже чай с места согнал. Для вечеринки рыбарка вырядилась в когда-то красивое красное платьишко. По мнению Пенни, среди разнопёрых обносков клана оно смотрится глупо. Делиться этим своим наблюдением она, впрочем, не намерена.

Воздух здесь такой чистый и вкусный. Пенелопа к этому совсем уж было привыкла, но сейчас опять накатило, может быть, от мысли вернуться к городской жизни и попробовать как-то уж там вертеться. Конкретных мыслей и планов, впрочем, пока нет.

Видно — Ржавка без майки, ничуть не стесняясь большущих пятен смятой, когда-то обожженной кожи на боку и животе, тащит кого-то за руку прочь от лагеря, кажись, одного из отменно тупорылых двойняшек. От этих костлявых, одинаковых с лица, Пенни за всё время в клане ни одного внятного слова не услышала.

— Н-ну шлюха, — замечает Пенни.

В следующую секунду ей кажется, будто в лицо её лягнула невесть откуда взявшаяся лошадь.

— Гнида. — лицо у рыбарки смертельно спокойное. Встряхивает отбитой кистью, сплёвывает. — Нутро гнилое и мозгов нет, так молчи лучше в тряпочку.

Пенни знает, что намного сильнее этой черномазой, но что-то сковало по рукам и ногам, не даёт в ответ ударить, не даёт даже заорать — стой-шатайся, сглатывай кровь, проверяй языком — целы ли зубы. Хильда — это совсем тебе не Дэвис и Атт, трусливые сопляки. Или нет, при чём тут сама Хильда, это от внезапности всё, от неожиданности, вот чокнутая — с ничего прямо в морду бить, охренела, сама гнида…

* * *

Пенни идёт умыться подальше от стойбища, чтобы никому не попасться.

Отсвет костра и голоса едва долетают сюда, на битый галечный берег. Камешки под тонкими подошвами кед острые, не особо выглаженные водой, как бывает — Пенни слышала — у моря.

Завтра всё равно придётся как-то объяснять вот это вот художество на своём лице, если только чёртова рыбачка сама первая чего-нибудь не наябедничает. Но завтра будет завтра, и ещё почему-то Пенелопа почти уверена, что Хильда смолчит.

Вдоль бережка и над водой хлопочет ночная насекомая жизнь.

Проносится пара летучих мышей.

Белая дымка от озера собирается медленным туманом, мягко накатывает на землю; опустишься на колени зачерпнуть воды в горсть — тонет рука в непроглядном молоке.

«Ничего, ничего. Вот дождаться только обещанной Ковалем поездки в городишко — и пошли вы все, уроды. Очень вы нужны… бесите… слова не скажи…»

Мелкие волоски вдоль загривка вдруг снова встают дыбом.

Кто-то смотрит.

Оттуда, с озера.

Ощущение вдвое сильнее чем тогда, днём.

Нюхом не слыхать никакого чужачьего запаха — обычное озёрное дыхание, равнодушный тихий плеск большой воды.

Но кто-то смотрит.

Кровь из подбитого носа капает прямо в туманное молоко. Пенелопа вглядывается в колеблемый сумрак и видит.

Теперь точно видит.

Всего в нескольких метрах из озёрной дымки смотрит на неё невероятное, волшебное существо. Видна только изящная голова на точёной шее и хрупкие на вид плечи. Создание жемчужно-белое, большеглазое, словно светится тонким лунным сиянием. Что-то совсем смутно отзывается в памяти, Пенни о подобном точно слышала или даже читала, но какая к чёрту память, когда перед тобой — чудо…

Пенни не замечает, что против разума прямо на коленках ползёт в воду по острым камням. Никакие обиды и горести больше не имеют значения. Сияющее существо кажется встревоженным, чуть отдаляется, оглядываясь на озёрную ширь.

— Эй, — тихонько говорит Пенни. — Погоди… Ты — кто?..

Создание из воды приоткрывает голубоватый рот, показывая два ряда мелких, острых зубов.

И визжит так, что Пенни падает в воду лицом вниз, зажав уши ободранными ладонями.

Боль хуже, чем от крепкого Хильдиного кулака, раз в двести.

Небо рушится, оказываясь холодным и жидким, не даёт дышать.

Чьи-то горячие и жёсткие руки тянут Пенни на берег, она кашляет водой и бьётся, сквозь жуткий звон в башке ещё не пробиваются никакие звуки, но вместе с вернувшимся воздухом она нюхом знает, что рядом оказался ненавидимый, бесящий, неодолимый Штырь-старшак. Тис.

И значит, всё будет… нормально.