Валерий Большаков
Целитель. Двойная игра
Пролог
Среда, 9 апреля 1975 года, день
Москва, Кремль
Ночь стояла тёплая, радуя истинной весной, а с утра погода, точно избалованная женщина, раскапризничалась. Небо надулось, вспухло промозглыми тучами, и поплыла ясная даль жалобной акварелью, будто растворяясь в серой, мглистой измороси.
«Переменная облачность, — вспомнил Брежнев прогноз по «Времени», — местами слабые осадки…»
Тихонечко, словно крадучись, он приблизился к закапанному окну. Над мокрой зелёной крышей Арсенала укалывала провисшую хмарь Троицкая башня, выше всех задирая рубиновую звезду. «Книжки» на проспекте Калинина, смазанные сыростью, почти не «читались», а мидовская высотка мерещилась грязно-синей шпилястой тенью.
Леонид Ильич вздохнул — не горестно, не тяжко, а с радостной облегчённостью. Жуткие эшафотные ночи, тошная и мутная дневная пелена, в которой бредёшь из крайних сил, а вырваться не можешь, как в дурном сне, — всё это схлынуло прочь. Словно мыльная пена с плеч долой, лишь окатишь их из банной шайки. А тут и стакана хватило…
Генеральный секретарь ЦК КПСС не удержал в себе развернувшееся, ищущее выхода ликование и коротко просмеялся. Ах, какое же это счастье — ничего не ощущать! Лишь молодой и здоровый парубок не ведает, что у него есть сердце или сосуды… Но когда тебе под семьдесят, каждая болячка ноет, давит, нашёптывая будто: Memento mori!
Генсек фыркнул смешливо, припомнив, как его бесил Суслов ещё на прошлой неделе… Да, за день до охоты, в четверг — Политбюро как раз сбрелось позаседать. Все, главное, усталые, скучные, так и ждут усыпляющего воркованья про великие победы да свершенья, надеются, что ничего-то им не поручат, не прикажут исполнить и доложить, а Михаил Андреич их правдой наотмашь, по брыластым сусалам! Ещё и руки потирает, будто в азарте — ах? что за проблемка образовалась! Ух? как мы её сейчас!..
Да-а… Пока сам не глотнул «живой воды», не разумел, отчего «человек в футляре», как тишком прозывают Суслова, вдруг покинул свою незримую тару.
— Э-эх! — крякнул Брежнев, звонко хлопая в крепкие ладоши.
Не приседая за огромный стол, он щёлкнул пальцем по знаменитым «рогатым часам», вписанным в блестящий штурвальчик. «Партия — наш рулевой! — усмехнулся Генеральный. — Как там Костя вчера выдал?.. Пароход… Нет, корабль СССР!»
«Ага! — развеселился Леонид Ильич. — Двадцать пять капитанов вцепились в колесо с ручками, и ты ещё попробуй их убеди рулить дружно! К-коллегиальное руководство, мать вашу… — Он посерьёзнел, и лишь слабая, едва намеченная улыбочка, то озорная, то ехидная, сминала губы. — А не пора ли тебе, Лёня, на повышение идти? М-м?»
Брежнев нервно-зябко помял руки, словно умывая. Блудливая, опасная мысль наведывалась к нему с выходных, вкрадчиво стучась в сознание, искушая и маня.
«Командир корабля нужен в единственном числе, иначе толку не будет, — дрогнул генсек, уступив. — Пусть даже с комиссаром за плечами, но один! Один вождь…»
Клацнул замок, и в дверь заглянул Цуканов [Георгий Эммануилович Цуканов — старший помощник Л. И. Брежнева.], изгоняя думку-соблазнительницу.
— Леонид Ильич, — прошелестел негромкий голос, — к вам товарищ Пельше. Говорит, что вызывали.
— Да-да, пусть заходит! — суетливо отозвался хозяин кабинета, двигая тяжёлыми бровями, как будто разминая лоб.
Сухонький председатель КПК [Комитет партийного контроля.] не вошёл, а проскользнул, юркнул маленькой серенькой мышкой.
— Прошу, Арвид Янович, прошу… — по-барски зарокотал голос Генерального. — Заходи, не стесняйся!
Узкое костистое лицо придавало Пельше образ фанатичного инквизитора, не знающего жалости к врагам церкви, но сейчас оно выражало опасливое удивление.
Леонид Ильич внимательно посмотрел в глаза напротив, светлые и холодные.
— Вы… в курсе операции «Ностромо», — веско начал он, унимая в душе откровенно детское упоенье здоровьем. — Насколько продвинулись чекисты в поисках предиктора?
— Судя по докладам Николая Ефимовича [Николай Ефимович Челноков, генерал-майор. Заведовал сектором КГБ в отделе административных органов ЦК КПСС.], нинасколько, — покачал лысой головой председатель КПК. В его речи скорей угадывался, чем слышался прибалтийский акцент. — И я бы не ждал особых успехов в течение полугода. Товарищ Андропов правильно ставит задачу — найти, но не спугнуть!
— Согласен, — выразительно кивнул Брежнев. — Вот что… Я не сомневаюсь в Юриной преданности, но… Короче говоря, нужно самим выйти на предиктора, и чем быстрее, тем лучше. — В голосе генсека прорезалась жёсткость: — Мы исполним любые его желания, будем холить и лелеять, но он должен находиться где-нибудь рядом, за высоким забором совершенно секретного и хорошо охраняемого объекта!
Прозрачно-голубые глаза Пельше хищно блеснули, а лёгкая улыбка тронула уголки тонких бескровных губ.
— Понял, Леонид Ильич, займёмся сегодня же.
Глава 1
Вторник, 15 апреля 1975 года, утро
Первомайск, улица Чкалова
Весна потягивалась в дремотной истоме. Робкая и нагая, она нежилась на мягкой травке, опушившей чернозём, стыдливо прикрываясь кипенно-белыми кружевами цветущих абрикосов. Голым ветвям не хватало сквозистого зелёного марева — им деревья окутаются чуть позже, как только распустятся первые клейкие листья, но почки уже набухали, словно соски взволнованной девушки.
Где-то далеко на простуженном севере, под Псковом или Ленинградом, в эти самые дни начинался ледоход — рыхлые, раковистые льдины лопались, натужно трогаясь с места, и ясное синее небо удоволенно смотрелось в талые воды.
А здесь, на югах, земля мреет от благодатного тепла. Не того сугрева, что в средней полосе, зыбкого и неверного — отшагнёшь с солнцепёка в тень, и сразу мурашки; нет, держится устоявшийся плюс. Лучезарный воздух истекает запахами буйной жизни, полузабытыми за зиму. Они будоражат воображение и дают волю шальным желаниям…
Щурясь на яркое спелое солнце, я оглядел школьный двор — асфальтированные дорожки, клумбы с полёгшими космеями, иссохшими на корню, выкрашенная серебрином статуя девочки с лейкой. Юркие первоклашки сновали, как мелкая рыбка в пруду, вопили тонкими голосками и бесились: растрёпанные мальчишки дёргали нарядных девчонок за косички, а те давали сдачи — лупили обидчиков портфелями. Пузырящиеся рубашонки, пышные банты и кокетливые фартучки белели напоказ, не прячась под пальтишками и шапками. Теплынь!
Крепко зажмурившись, я подставил лицо лучам — звёздный жар мигом впитался незагоревшей кожей. Вот бы ещё нутром согреться…
Грянул звонок на урок, мешая бравую набатную трель со старческим дребезгом. Пора.
Вопящие малолетки чуть не снесли меня в монументальных школьных дверях. Я быстро поднялся наверх по широкой лестнице с исшарканной ковровой дорожкой — у нас по расписанию урок начальной военной подготовки, а Макароныч терпеть не может, когда опаздывают.
Гулкие отголоски метались по школьным коридорам, разнося стихавший говор и топот. Сворачивая мимо большого зеркала на втором этаже, где скоренько прихорашивались хихикающие семиклассницы, я глянул на своё отражение — не хотелось входить в образ Пьеро. Да нет, лицо как лицо — сжатые губы, жёсткий взгляд. Не совсем в тему для шестнадцати годиков, но мне можно, меня девушка бросила…
Услыхав далёкий командирский голос военрука, прибавил шагу. В классе НВП, чьи стены завешаны плакатами на армейские сюжеты, наблюдалась та же весёлая возня, что и парой этажей ниже, в царстве октябрят. Комсомол тусовался.
Красавица Рита аккуратно и сосредоточенно складывала шпаргалку. Общественница Алла Безродная, наш кудрявый комсорг, строчила заметку для стенгазеты. Драчливый Сосна гнул к парте соседа, вечно мятого Дэна. Тот сопел и бубнил уныло: «Я тя трогаю? Я ж тя не трогаю…»
На свободном пятачке у доски лощёный Женька Зенков разучивал йоко-гери с Дюхой Жуковым, лохматым ясноглазым крепышом. Выходило не очень, хотя выкрик «Ки-и-й-я-я!» в их исполнении звучал весьма натурально.
— Миха, здоро́во! — крикнул чернявый Паша Почтарь, пробегая мимо и сутулясь, словно под обстрелом.
— Привет, — роняю вдогонку.
— Здравствуй, здравствуй, пень лобастый! — с задорной наглостью продекламировал Дэнчик, вырываясь из цепких рук Юрки Сосницкого, но я не поддаюсь на провокации.
— Миш, ты по матёме сделал? — нарисовался Костя Куракин, прозванный Квочкой, и заныл просительно: — Дашь скатать?
— Да там ничего сложного… — достаю из сумки тетрадь. — На.
— Щас я! — радостно засуетился Квочка. — Я быстро!
— Давай…
Увидав меня, Тимоша зарозовелась, глянула виновато, а я, сохраняя на лице серьёзное выражение, подмигнул ей — Зиночка сразу заулыбалась.
Инна сидела рядом с нею, спокойная и отрешённая, теребя кончик роскошной золотистой косы. Бросив на меня рассеянный взгляд, девушка уткнулась в учебник.
Я почувствовал горечь. Ещё позапозавчера у меня было счастье, а теперь она его отняла. За что, спрашивается?
Плотнее сомкнув губы, я уселся за опустевшую парту.
Не люблю слово «страдание», слишком оно затаскано. Переживал, да. Хотя зла на Инну не держал, понимал же всё прекрасно — возраст, знаете ли…
Воскресенье провёл как в чаду, даже запашок гари витал. То обида накатывала и в глазах пекло, то подступало чувство потери, и тогда меня выедала, выгрызала кручина, окуная в слепой мрак безысходности. А порой в моей бедной голове роились пленительные образы, порхали розовыми бабочками, изгибаясь округло и дразняще, хотя я не видел Инну даже в купальнике. Ну а фантазия на что?..
