— Умар, — девушка без устали вертела головой, поглядывая и вперёд, и по сторонам, — мы прямо на базу?

— Я бы предложил завернуть в Кизил-Палван, — сдержанно проговорил Юсупов. — Мой родной кишлак. Увидите здешнюю натуру…

— Давай, — согласилась Исаева, внимательно наблюдая за Умаром в зеркальце заднего вида. Парень глянул — и затвердел лицом. — Давно там не был?

— Больше года, — разлепил губы водитель. — В Кизил-Палване правит клан Насриддиновых. Это знатный род, а главный в нём — Карим-ака. Сволочь та ещё…

— Знать? — хмуро спросил Ершов. — В СССР?

Рустам невесело рассмеялся.

— Здесь свои порядки, Григорий, — серьёзно проговорил он. — Снаружи — советский глянец, а внутри частенько продолжают жить как до революции. Всей разницы, что нынешние ханы и баи вешают на грудь Звёзды Героев Соцтруда да носят красные книжечки депутатов…

— Как Адылов! — резко сказал Умар, сворачивая на просёлок. — Карим Насриддинов — его верный опричник. У Карима меньше бойцов, чем у Ахмаджана, не такие связи в Ташкенте и Москве, но каждый вассал мечтает стать сеньором…

— Бойцы? — Григорий заметно напрягся.

— Бойцы, — хладнокровно кивнул Юсупов. — Аскеры! Накачанные дембеля, бывшие милиционеры или уголовники. Опасный сброд. Подъезжаем!

Водитель кивнул за окно. Там в окружении молодых топольков расплывалось серое типовое сооружение, приземистое, с полукруглым верхом, сложенное из железобетонных панелей и блоков. А рядом, на обширном дворе, прямо на асфальте лежал хлопок прошлогоднего урожая — гигантская усечённая пирамида из грязной ваты, разворошённая с краю, где копошились мужички в одних штанах да тюбетейках, набирая охапки «белого золота».

Исаева проводила глазами блестящие спины, коричневые от загара, и на миг ощутила себя незваной пришелицей, вторгшейся в чужую жизнь. «Они тоже свои! — упрямо мотнула она чёлкой. — Советские!»

Потянулась единственная улица кишлака, извилистая и пыльная. Её замыкали два ряда неровных дувалов, сложенных из глины. На их неровных побелённых боках расплывались рыжие потёки. Порой дувалы прорезались тёмными подворотнями-долонами. Марина тихонько хмыкнула — такое впечатление, будто смотришь «Клуб кинопутешествий»!

Она азартно крутила головой, и в памяти задерживались отдельные картинки, словно кадры, вырезанные из документального фильма. Вот крохотный базарчик с дырявыми навесами из брезента, плоховато удерживавшими тень. Возле «ЗИЛа»-автолавки приценивалась пара старушек в атласных туниках, с платками, намотанными на головы, и почему-то в галошах. Сурово насупленный малолетка вёл ослика, нагруженного валежником и рублеными ветвями. Под сенью единственного дерева застыли старцы-аксакалы в тюбетейках и стёганых халатах, высохшие, словно мумии.

Азия!

А вот в глинобитной, припорошённой пылью стене распахнулась узкая калитка, и перед Исаевой промелькнули покосившиеся сарайчики, крытые толем. На улицу пугливо выглянула молодая женщина в замасленном халате. Босая, она держала на руках брыкавшегося голыша, а сбоку к ней жался малыш постарше в изгвазданной майке до пупа.

Со двора тянуло такой неприкрытой бедностью и бедой, что у «Роситы» мурашки пошли.

— Это Зарина, — негромко прокомментировал Юсупов, сводя брови. — В позапрошлом году пережила выкидыш. Беременную, её послали собирать хлопок…

— «Освобождённая женщина Востока», — процедил Ершов.

Тоскливый образ мелькнул и пропал, а «бобик» выехал на круглую площадь, где под густыми чинарами ютилась чистенькая беленькая чайхана — пара потных толстяков сидела за дастарханом, уминая плов, жирными пальцами роясь в казане.

Марину передёрнуло.

Развесистые деревья прикрывали собою арык — глубокую канаву с журчавшей водой. У мутного потока хватало сил вращать водяное колесо-чигирь, переливавшее влагу в ржавый жёлоб.

Рядом, в уродливом одноэтажном здании, размещалась автостанция, напротив тянулось длинное сооружение барачного типа, увешанное разномастными вывесками — там и милиция пристроилась, и кишлачный совет, и ещё что-то официальное.

Но Исаева не замечала убогого прибежища советской власти, она разглядывала огромный дом, выстроенный на пригорке. Как феодальный замок, он возвышался над кишлаком — пышный дворец среди бедных хижин. Домина не прятался за дувалами, он нагло и кичливо выставлял напоказ добротную крышу из рифлёного железа, затейливые арки окон, галерею с резными колоннами, прятавшую в тень веранду-айван. Из-за высокой каменной ограды выхлёстывали черешни и туи, украшая скромный быт председателя колхоза им. К. Маркса.

— Это там проживает гражданин Насриддинов? — неласково усмехнулся Ершов.

— Там, — набычился Умар.

— Надо будет зайти к нему в гости. Проведать трудягу!

«Уазик» свернул в узкий переулочек, профырчал мимо обшарпанного ларька, где разливали керосин, и вскоре выкатился на ухабистую грунтовку, уводящую в предгорья Кураминского хребта.

Дорога почтительно вильнула, обходя старый мазар [Мазар — могила, скромный мавзолей. Священное место.] с обрушенным куполом-гумбезом, и перед «бобиком» стеклянно заблестел широкий, но мелкий ручей.

Водную преграду машина одолела с ходу, подняв веера брызг, сверкающих на солнце, и тут же, словно вспугнутая птица, из-за прибрежных кустов выскочил худой бледнокожий человек в одних штанах, рваных и засмальцованных, да и припустил бегом.

— Это же Суннат! — заполошно воскликнул Рахимов.

— Не может быть… — растерялся Умар, но его нога будто сама вдавила педаль газа в пол. — Крикни ему!

Беглец запетлял, изнемогая, и Рустам, быстро завертев ручку на дверце, опустил стекло.

— Сунна-ат! — крикнул он неожиданно тонким голосом. — Это я, Рустам! Да стой же ты!

Суннат пошатнулся и упал в траву. Умар резко затормозил, нещадно пыля, и Рахимов выскочил из «бобика». Юсупов с Ершовым кинулись за ним грузной трусцой.

Марина, выйдя последней, лишь покачала головой. Беглеца отличала не просто худоба — он был измождён, вызывая в памяти жуткие фото из лагерей смерти — впавший живот, рёбра наружу, костлявые руки. Запалённо дыша, Суннат лопотал на узбекском, а в чёрных глазах всё ещё мерцал тающий испуг.

Хмурый Умар помог ему встать на ноги.

— Это Суннат Джураев, — он кхекнул, прочищая горло, и постарался завершить фразу ровным голосом: — Мы с ним в одной восьмилетке учились. Он бежал из папского [Пап — райцентр в Наманганской области, центральная усадьба колхоза им. В. И. Ленина, председателем которого являлся Ахмаджан Адылов.] зиндана… Тюрьма у Адылова такая, как у ханов или эмиров была!

— Что ты как переводчик прямо… — пробормотал Суннат, смущаясь своего вида. — У меня по русскому всегда четвёрки и пятёрки были…

— И за что вас так? — участливо спросила Исаева.

Глаза Джураева забегали.

— Не бойтесь, — проворковала девушка, успокаивающе кладя руку ему на плечо, сухое и жилистое. — Это «воины» Адылова?

Суннат сокрушённо кивнул.

— Адылов — наш враг! — Ноздри Рустама гневливо раздулись.

— Главное, — зловеще усмехнулся Ершов, — что мы его враги. Он этого не знает пока, но ничего, известим. При личной встрече!

— Едемте с нами, Суннат, — мягко сказала Марина. — Укроем вас, подлечим, накормим. Только поймите правильно: отпустить вас мы сразу не можем. Нельзя, чтобы о нашей группе узнали.

— Поехали, Суннат! — Умар выдал Джураеву тельняшку из своих запасов. — Держи.

— Да не надо… — промямлил «пленный».

— Держи! — настоял Юсупов. — Не выёживайся, тут все свои. Наши!

— Опера, что ли? — недоверчиво проговорил Суннат, натягивая тельник.

— Бери выше! — ухмыльнулся Рахимов с отчётливой гордостью. — Куда выше!

— Да я что… — вздохнул Суннат, сникая. — Я ничего… Вымотался так, что… Только как же я с вами в одной машине? Вонять же буду…

— А мы Маринэ-апа пересадим вперёд! — рассмеялся Рустам. — Залезай!

Исаева послушалась и устроилась рядом с водителем, а мужчины стеснились на заднем сиденье. Юсупов выжидать не стал, сразу тронулся с места, набирая скорость, — двигатель обиженно заревел.

— Вы спрашивали, Маринэ-апа… — громко сказал Суннат, привычно не договаривая. — Я работал агрономом два года, пока… В общем, не стал подписывать документы на большую партию хлопка. Тот был третьесортным и даже хуже, но мне приказали оформить его как первый сорт, посулив большую «премию». Я поднял шум — не продаюсь, мол, а о мошенничестве в область доложу! — Он тяжко вздохнул, а губы дёрнулись в кривоватой усмешке. — Дурак был… В Намангане меня и повязали. Вернули в Пап, бросили в адыловскую каталажку. Ползимы там отсидел… Подкоп рыл ржавым кетменём, хоть и без черенка, а всё ж… Как раз этой ночью бежал. Бегу и сам не знаю, куда…

На пару минут повисло молчание, лишь мотор натруженно взрыкивал, одолевая подъём. Склоны да взгорья выгибались всё круче, зарастая глянцевитой зеленью, а воздух яснел, оставляя мутноватую дымку низовьям.

— Мы, в общем-то, как те разведчики в тылу врага, — серьёзно проговорила Исаева, не оборачиваясь. — Пленных не берём, а свидетелей охранять… как-то, знаете, недосуг. В общем-то, лучше всего… — затянула она, соображая. — Станете пятым!

— Да я только за! — Джураев потёр ладони, успокаиваясь. — Хватит с меня, натерпелся.

— Вот и отлично. Скажите: «Уговорили!»

— Уболтали! — хохотнул Рустам.