Поглядывая в зеркальца, вертя головой, генерал на секундочку снял руку с баранки и ткнул большим пальцем себе за спину:

— В багажнике у меня ваша микроЭВМ [Термином микроЭВМ советские инженеры обозначали персональные компьютеры.] и… еще один «Коминтерн». Мы его только наполовину собрали, не успели просто. Хотели оставить себе, а прототип вернуть. Ну я уж не стал дожидаться понедельника, решил вот вас поэксплуатировать!

Похоже, генерал обращал в шутку свои извинения — в его веселом голосе проскальзывала неуверенность.

— Дособирать? — ввернул я перл. — Да не вопрос! Было бы из чего.

— Все есть! — с забавной гордостью сказал Револий Михайлович и мягко добавил газку. — Целый ящик!

Движок зафырчал с металлическим призвуком, а я малость заностальгировал — когда сдавал на права в девяностых, мучил именно «ГАЗ-24», судорожно тиская руль и нещадно паля сцепление…

— Программы — вот что главное! — Переключив передачу, генерал поднял руку, указуя пальцем вверх. — А они просто чудо!

— Не смущайте меня, — ухмыльнулся я, и Суслов захохотал. — Моего личного участия в этом чуде не так уж и много, просто довел до ума кое-какой софт, как американцы выражаются. Но все равно приятно. Хотя, если честно, программирование — это самое легкое, Револий Михайлович. Не верите? Да правда! Сейчас надо решать задачку посложнее: как использовать эти мои чудо-программы, как их распространить, чтобы они заработали по-настоящему?

— Мысли есть? — деловито спросил директор ЦНИИРЭС.

Я важно кивнул, подпуская в свой чересчур взрослый образ немного нарочитой детскости.

— Нужно срочно выпускать гибкие магнитные диски… — начал я вдумчиво, лапая справа ремень безопасности — и тут же вспоминая, что на «Волгах» он появится лишь два года спустя. — Э-э… чтобы записывать на них готовые программы. Ну и раздавать спецам.

— Шугарт из Ай-би-эм вроде предлагал восьмидюймовый ГМД [Так называли дискету в отечественных разработках, а дисковод именовался НГМД — накопитель гибких магнитных дисков.], — заметил генерал.

— Я в курсе, — солидно сказал я, — но диск в три с половиной дюйма выйдет куда удобней.

— Это… вот столько? — Револий Михайлович развел пальцы.

— Около того, — кивнул я. — Сам ГМД запихнуть в жесткий пластмассовый корпус и приделать такую металлическую втулку с установочным… установочной дыркой. Накопитель захватит втулку — и по этой проймочке правильно выставит диск.

— Ага… — протянул генерал, соображая. — Ага… Тогда не надо делать отверстий в самом ГМД.

— Так именно! — с жаром воскликнул я.

Мы с чувством, с толком, с расстановкой обсудили конструкцию дискеты, а «Волга» тем временем выскочила на Рублевское шоссе, промчалась с ветерком и, не доезжая до МКАДа, свернула к госдаче Михаила Андреевича Суслова.

Меня, привыкшего к помпезным дворцам и безвкусным замкам на Рублевке, «Сосновка-1» ничем особенным не поразила. Обычная дача, добротный дом в два этажа, срубленный еще до войны. Зато воздух тут — не надышишься. Настоянный на хвое вековых сосен, с резковатым снежным привкусом, он лился в грудь свежо и обильно.

— Мы тут с женой все лето живем, — оживленно сказал Револий Михайлович, выходя из машины, — а зимой только по выходным наезжаем. Дима, привет!

Поздоровавшись с охранником, генерал проводил меня в дом.

— Тут столовая, гостиная, кухня, бильярдная, — обвел он рукой пространство первого этажа. — Вон там моя комната… Здравствуйте, Нина!

Выглянувшая из кухни горничная, немолодая женщина, склонная к полноте, сразу заулыбалась.

— И вам здоровьичка, Револий Михалыч, — сказала она напевно, вытирая руки о передник. — Кушать не хотите?

— Лучше я потерплю! — рассмеялся Суслов. — А то опять от Оли выговор получу — за кишкоблудство!

— Обед ровно в час, — напомнила Нина и шутливо добавила: — Явка строго обязательна!

— Так точно! — по-армейски отчеканил генерал. Посмеиваясь, обернулся ко мне: — Или давай в гостиной разместимся?

— Давайте, — согласился я, осматриваясь, — там вроде посветлее…

Если обстановка дачи и впечатляла, то скромностью — во всех комнатах стояла казенная мебель с инвентарными бирками, зато всех лет выпуска, даже довоенного стиля попадалась — тяжелая, основательная, сбитая из клееного щита. На стенах висели дешевые литографии — и много, очень много книг. В шкафах, на полках, на столе и даже на подоконнике.

Из простенького образа выпадали высокие напольные часы английской работы в корпусе красного дерева. Медный маятник качался столь мерно, что, чудилось, растягивал секунды.

— Я никому не помешаю? — деликатно поинтересовался я, снимая куртку.

— Нет-нет! — замахал руками Револий Михайлович. — Отец задержится в ЦК до вечера, а моя Оля только завтра приедет. Она в журнале редакторствует, работенка хлопотная… Сейчас я притащу ящики!

— Да я сам…

— Тогда я за инструментом!

Розовощекий крепыш Дима Селиванов помог мне занести оба картонных ящика, набитых электронным барахлом, а генерал уже вовсю суетился, разогревая паяльник, настраивая осциллограф и прочий набор истинного электронщика.

Я спокойно отнесся к тому, что директор института у меня на подхвате, но нельзя же выходить из роли одаренного переростка! И мне пришлось иногда изображать смущение, да разыгрывать неловкость — Револий Михайлович от такой подачи делался еще благодушней, словно вальяжный столичный дядя, привечающий племянника из глубинки.

— А вот корпус! — генерал с гордостью водрузил на стол ящик из полированного дерева. Внизу тускло поблескивали накладные буквочки, складываясь в «Коминтерн-1». — Сказать по правде, моих ребяток прямо восхитила системная шина, а еще им понравилась отдельная клавиатура. Даже не сама клавиатура, а то, что у нее свой контроллер. Очень все… технологично!

Я скромно улыбнулся, полностью погружаясь в сборку второго экземпляра микроЭВМ, время от времени выныривая на поверхность обычной жизни. Набрасывал на листочке схему дискеты («Тут вот защитная такая шторка открытой области корпуса… А это — я вот так, сбоку, обозначу — антифрикционная прокладка… В этом вот уголке — ма-аленькое окошко такое — для определения плотности записи…»). И сам дисковод, то бишь НГМД начертил, коряво, правда.

На большее пока не решался, и без того засветился по полной, а судьбы вундеркинда я себе не желал. Все эти юные дарования, гении-малолетки вызывают у публики опасливое, даже болезненное любопытство, как уродцы из кунсткамеры. Ребенок, который вместо игры в догонялки штудирует учебник физики — явное отклонение от нормы. Интерес к нему будет, а доверие?..

Поморщившись, я погладил щеку — зуб давал о себе знать. Он еще на Новый год заныл, стоило мне надкусить холодный мандарин. Цыкая, я потрогал больное место кончиком языка, нащупывая дырочку. Только этого мне еще и не хватало! Воображение тут же представило все в красках — зловеще ухмылявшегося стоматолога с орудием пытки — бормашиной, холодно поблескивавшей никелем. Вот он надевает маску на рот, чтобы больному не был виден садистский оскал, жмет ногой педаль — и противнейшее жужжание скоро заполнит весь череп, пронзит острой, невыносимой болью… А шприца с обезболивающим и близко нет!

Парадокс: у постороннего я могу инфаркт замедлить, а себе даже зуб паршивый залечить — никак. Опыты на себе я ставил — вавку удалял на ноге, порез на руке. Однажды расхрабрился — решил камни в желчном пузыре растворить. Боль такая приступила, что я рычал и потом исходил. А вот зубы лечить не брался — слишком они близко к мозгу. Задену еще…

Вполне допускаю, что самоисцеление для меня — пустяк на самом-то деле, просто я не умею лечить иначе, чем руками.

Я задумался, неосознанно трогая больной зуб кончиком языка. Может, еще один опыт поставить? «Зарядить» воду.

Оставив паяльник, я решительно протянул руку к большому блюду с парой стаканов и бутылочкой «Боржоми». Набулькав полстакана, взял его в руки.

Годами я отбрыкивался от подобного эксперимента. Не потому, что боялся, просто неприятно уподобляться Чумаку и прочим «биоэнергоинформационным фрикам». Но я-то целитель настоящий! Вдруг да получится?

Пожав плечами, я обнял стакан ладонями, будто грея, и чуть напрягся, напитывая минералку своей энергией. И снова покривился, уже не от боли, а от незнания. Юзать юзаю, а как я эту самую энергию вырабатываю, как в ход пускаю, лечу как — понятия не имею.

Набрав воды в рот, пополоскал — и проглотил. Посмотрим, что выйдет… Поболтав минералкой в стакане — оставалось больше половины — я поискал горшки с цветами, чтобы вылить, не нашел, и выглянул на крыльцо. Около ступенек, в позе усталого сфинкса возлежал Джульбарс, здоровенная дворняга. Взгляд собачьих глаз был тускл, да и вела себя животина вяло.

— Заболел, псина без бензина? — спросил я с сочувствием. Пес лишь хвостом шевельнул. Недолго думая, я вылил «живую воду» в относительно чистую собачью миску. Эффект оказался неожиданным — Джульбарс резко встрепенулся. С трудом поднявшись, он жадно нюхнул воду — и сразу заработал языком, лакая, а потом еще долго гремел посудой, вылизывая все до капли. Воззрился на меня — и преданно завилял хвостом.

— Выздоравливай! — сказал я и вернулся в дом.

Часа два мы с генералом просидели в гостиной, ударными темпами собирая микроЭВМ и захламляя большой стол, как вдруг Револий Михайлович встрепенулся.