— Ну, да! Парень-то он умный, осторожный, такой не сбежит на фронт романтики ради. А я и не знаю теперь, как быть, что делать… Мать убивается, отец как потерянный… А я даже по телефону с ними говорить не могу, чувствую себя последней… слов нет!

— Вы ни в чем не виноваты, Павел Иванович, — серьезно сказал Марлен.

Исаев осмотрелся. Квартирка была не то чтобы бедненькая — простая. Старый солдат обходился минимумом благ, имея лишь то, что было нужно для жизни — холодильник, стиралку, плиту. А отними у него все эти приметы цивилизации — обойдется и без них.

Внимание Марлена привлекла большая рама, в которой под стеклом находилась не картина, а фотографии. Старые, пожелтевшие снимки.

Не утерпев, Исаев приблизился, чтобы рассмотреть поближе. Вот Краюхин в молодости — чуб из-под пилотки, чисто гагаринская улыбка. А вот солдаты на привале — и трубы печей на заднем плане, все, что осталось от сожженной деревни. Молодой сержант позирует на фоне подбитого немецкого танка.

Почувствовав чье-то присутствие, Марлен оглянулся. Павел Иванович стоял за его спиной и глядел на фото, щуря глаза.

— Это Женька Сегаль, — сказал он негромко, — который на танке. Убили его в сорок пятом, два дня не дожил до победы…

— А это кто? — Исаев ткнул в фотографию смешливой девушки в форме, с беретиком, чудом удерживавшимся на копне богатых волос.

— А-а… Это Галя. Галочкой все ее звали. Зенитчица. Она последняя осталась из всего ихнего дивизиона, мы его «девчачьим» называли. И бомбили их, и обстреливали… Одна пушка осталась всего, так Галка и заряжала сама, и наводила, и стреляла. Снарядики-то мелкие, но два танка немецких Галочка подбила-таки. Держалась до конца, наших прикрывала, пока ее немцы не схватили — привязали за руки-ноги тросами к двум танкам и медленно разорвали…

Тимофеев побледнел, а Исаев вдруг испытал стыд за то, что взял с этого фронтовика деньги.

— А это вот… — сказал он деревянным голосом, тыча пальцем в крепкого мужичка в фуражке, указывавшего группе командиров куда-то в лес. — Погон еще не было, да? Я не разберу, тут что — «кубари» или «шпалы»? Он кто — комкор?

Краюхин покачал головой.

— Погон еще не было, — сказал он, — а звания уже ввели. Это генерал-лейтенант Качалов, командующий Двадцать восьмой армией. Мехлис потом еще накляузничал на Владимира Яковлевича — мол, предатель, сдался в плен. А генерал погиб четвертого августа. Мы же с ним тогда выходили из окружения…

Марлен облизал губы.

— А подробнее можно? — выдавил он. — Мне надо.

— Да ради бога, — пожал плечами фронтовик. — Немцы тогда Смоленск заняли, бои шли страшные, мы оттуда, от Смоленска, и топали. А Качалов собрал ударную группу… До сих помню — 145-ю и 149-ю стрелковые дивизии и 104-ю танковую. Там как раз эшелон пришел, разгрузили четырнадцать новеньких «КВ» и шестьдесят «тридцатьчетверок». Вот Владимир Яковлевич и решился — он нанес контрудар из района Рославля. Немцам пришлось не сладко, они-то привыкли, что мы постоянно отступаем, а тут вдруг — здрасте! Качаловцы отбросили противника за реку Стометь, и получилось так, что они стали здорово угрожать передовым частям вермахта. Немцы сразу подтянули силы покрупнее и ударили с флангов — 7-й армейский корпус с юга, 9-й корпус — с севера. Танкисты 104-й дивизии вышли к деревне Ковали, а ее артиллерийский полк занял позиции на восточном берегу реки. И пошли бои… Немцы ломили со страшной силой, 1 августа они прорвали нашу оборону, а 3-го окружили оперативную группу Качалова. 4 августа генерал начал прорываться на восток. Тогда-то наши окруженцы — ну, те, с кем я был, — и встретились с качаловцами. В тот же день и погиб генерал. А мы с танкистами, прямо на броне, рано утром 5 августа рванули на скорости, вышли к мосту через Десну, смяли с ходу охранение немцев и погнали на восток, вдоль шоссе Москва — Варшава. Прорвались, доехали до сборного пункта в деревне… Название у нее еще такое было… Дай бог памяти… Вспомнил! Деревня Амур.

Несколько минут стояла тишина. Даже Вика сидел задумчив.

— Вот что, Павел Иванович, — медленно проговорил Марлен, — я постараюсь что-нибудь сделать. Не буду говорить, что именно, а то еще разочарования пойдут, то-сё… Пошли, Вить.

Усевшись в «Бентли», Марлен сказал:

— У меня есть план, но о нем потом. Сначала нужно убедиться, что Михаил действительно угодил в 41-й. Поможешь?

— Ясно дело! Говори, чего надо.

Исаев достал файлик «Дедуса», порылся в бумажках и выудил нужную.

— Вот тут один адресок, съездишь по нему. Там один хитрый товарищ, он восстанавливает для поисковиков порченные солдатские документы, а заодно реконструкторам иногда печатает всякие комсомольские билеты, книжки красноармейца — для пущей адекватности. Я как думаю? Если Миха туда отправился-таки, то наверняка же подготовился.

— А-а… Вот чего… Понял, займусь. А ты?

— А я к реконам напрямую, тоже кой-чего поспрашиваю. Ты вот что — подбросишь меня до метро, а дальше я сам. Реконы засели рядом со станцией «Медведково», найду.

— Понял!

— Встретимся у меня в семь. О’кей?

— О’кей!

Глава 4

Место силы

Марлен сильно притомился за день, но кое-что прояснилось-таки. Он вздохнул — ситуация усложнялась. И — упрощалась.

Неумолимо приближалось время для окончательного выбора, вот только Исаев загодя знал, что выбрать. Это и вгоняло в тоску.

В агентстве его уже ждал Тимофеев — Вика сидел за столом, нагло уложив ноги на подлокотник соседнего кресла, и листал какой-то глянец.

— Чё-то ты долго, Исаев! — воскликнул он.

— Дела, — бросил Марлен извечную отцовскую отговорку. — Докладывай.

— Значит, так. Были у него Миха с этим, с Игорем. Тот умелец сделал для них книжки красноармейца и комсомольские книжки…

— Билеты.

— Чё? А, ну да. Говорит, проблем не было, сейчас чего угодно отпечатать можно. Только Мишка все усложнил, ему занадобились настоящие фотографии, как раньше — с проявителем, закрепителем.

— Правильно, чтоб адекватней вышло.

— Ага! Глупо вышло. Оказывается, в сорок первом только в комсомольских билетах фото клеили, а в красноармейских книжках не было фоток. Прикинь? Это только в октябре сорок первого их наклеивать стали. Это мне умелец рассказал.

— Понятненько…

— А у тебя что?

— А у меня… Михаил заказал у реконов военную форму для двух рядовых Красной Армии — сапоги, гимнастерки, ремни, пилотки, — все, как полагается. По слухам, Миха с Игорем загнали свои компы, чтобы расплатиться.

— Подготовились, значит…

— От и до.

— А чё так долго?

— В архивах рылся, потом полдня с одной школой в Минске связывался. Там тоже поисковики свои есть. Они еще лет пятнадцать назад передали в школьный музей несколько солдатских писем и одну записку из медальона. На ней было написано: «Михаил Алексеевич Краюхин, рядовой».

— Может, однофамилец?

Марлен покачал головой:

— В том-то и дело. Там еще красноармейская книжка была, именно что с фотографией. Выдана в ноябре 41-го. Я долго вылавливал смотрителя музея — это оказался какой-то ботан, повернутый на истории. Представился потомком Краюхина и слезно просил выслать скан его посмертной записки и красноармейской книжки. Ботан сжалился и выслал. Вот только историк он никудышный. Знаешь, чему он радовался? Что записка Михаила шариковой ручкой начеркана, оттого и разборчива!

— И чё? — не понял Тимофеев.

— А то. Не было тогда никаких шариковых ручек!

— А-а…

— А фото — вот.

Исаев протянул Виктору листок со сканированным изображением военного документа.

— Он! — сразу провел опознание Тимофеев.

— Вот так вот, — хлопнул ладонями Исаев. — Погиб Мишка в сорок четвертом, в Белоруссии, и похоронили его в братской могиле.

— Вот так… — растерянно сказал Вика. — И что теперь? Расскажем «Дедусу»?

— Ни в коем случае! Ты что? Хочешь, чтобы он от инфаркта загнулся? Не-ет… Надо его спасти.

— Кого? «Дедуса»?

— Мишку этого!

— К-как?

Исаев с сожалением посмотрел на приятеля.

— Надо воспользоваться порталом, — медленно проговорил он, — перейти в сорок первый, найти и спасти рядового Краюхина. Красноармейца, вернее.

— Ух, ты…

— Я уже почти решился, — вздохнул Марлен, — когда у «Дедуса»… Тьфу! У Павла Иваныча в гостях был. Понимаешь… Мне раньше и в голову не приходило, что война кончилась совсем недавно. Ведь те, кто тогда воевал, еще живы. Их мало, но они есть. Просто… — Он поискал, но так и не нашел синонимов для слова «долг», таких, чтобы без пафоса. — Просто я подумал, что… так надо. Пойдешь со мной?

Виктор задохнулся и выпалил:

— Да! Это ж такое… такое… Это ж такое приключение! Настоящее!

— Какое, на фиг, приключение? Там война идет! А тебе все игрушки!

Тимофеев взъерошился сперва, но тут же расплылся в ехидной усмешке.

— А ты вокруг погляди, серьезный дядя! Это твое агентство — что, не игрушки?

— Это работа!

— Да какая, на фиг, работа! Работа, это когда деваться больше некуда, надо как-то на булку с маслом зарабатывать. А для тебя это даже не приработок, а так — развлекалово. Денег-то до фига и больше! Ты, как граф Толстой, что ходил босиком и выпендривался, как будто у него усадьбы не было! Вот если бы тебя батя без наследства оставил и устроился бы ты по специальности, инженером-электронщиком, — это была бы работа. А так…